— Андрей, ты же гений! Как ты все эти латыни запоминаешь? — Лена хлопала ресницами.
— Техника и тренировка, — Андрей вдруг заговорил мягко, почти по-другому. — Хочешь посмотреть мои конспекты? У меня дома целая система…
— Дома? — Лена прищурилась. — А жена не приревнует?
Андрей пожал плечами так, будто речь шла о пыльной вазе.
— Маша? Она занята своими делами. Мы ведь просто учимся.
И что-то Машу внутри задело. Он говорил о ней так легко, словно о человеке из другой жизни. Она развернулась и пошла прочь, каблуки гулко стучали по линолеуму. Но слова Лены догнали её.
— Тогда вечером! Я торт принесу — мама вчера испекла!
И в тот вечер Андрей вернулся позже обычного. На лице — довольство и какая-то новая энергия. Такой он был только на первом курсе, когда всё казалось возможным.
— Как дела? — спросил он через плечо, снимая пиджак.
— Нормально, — Маша смотрела ему в затылок. — А у тебя? Позанимался?
— Очень продуктивно, — ухмыльнулся Андрей. — Лена толковая студентка. Настоящий талант.
— Лена? — Маша изобразила недоумение, будто впервые слышит это имя.
— Соколова, — Андрей говорил быстро, с тем азартом, которого у них с Машей никогда не было. — Мы вместе разбирали сложные случаи по кардиологии.
Он светился, не замечая, как режет этим по живому. Маша вдруг поняла — он влюбляется. А может, уже влюбился…
— Ясно, — тихо сказала она.
И опять дни потянулись мучительно долго. Андрей всё чаще задерживался в институте, всё чаще в разговорах всплывала Лена. Стоило Маше попытаться заговорить о них двоих — он отмахивался.
— Маш, не сейчас. Голова кругом от учёбы.
Но Маша видела — дело не в учёбе. Она замечала, как он улыбается, читая чужие записки между страниц учебников. Как стал лучше следить за собой — всегда выглажен, аккуратен, пахнет свежим одеколоном «Шипр».
И вот пятница… Маша возвращалась из библиотеки по бульвару. В голове крутились мысли о хлебе и молоке — нужно купить к выходным. И вдруг она увидела знакомую фигуру у кафе. Андрей стоял, обнимая Лену за талию, а потом как возьмет и поцелует ее. Не мимолётно, не случайно, а жадно, будто наконец разрешил себе то, чего давно хотел. Маша же застыла, как вкопанная. Мир вокруг будто сжался до одной точки. Не ревность — это унижение. И беспомощное осознание, что всё кончено. Её старания вернуть их отношения были лишь попыткой вдохнуть жизнь в то, что уже умерло.
Она развернулась и побежала домой. Слёзы застилали глаза, прохожие оборачивались, но ей было всё равно. И дома она металась по комнате, как зверь в клетке. Хватала попавшиеся под руку книги — «Анатомия человека» Синельникова полетела первой, за ней ещё одна и ещё.
— Сволочь! — кричала она, швыряя учебники об стену. — Подлый лжец!
А Когда Андрей вернулся, комната напоминала поле боя — книги разбросаны, лампа горит тускло. Маша сидела на полу, уткнувшись лицом в колени.
— Что тут произошло? — спросил он с раздражением.
— Я видела, — глухо сказала Маша, не поднимая головы. — Видела, как ты целовал её.
— Маша…
— Не надо! — она подняла голову. — Не объясняй! Всё ясно. Ты нашёл то, чего со мной не искал. Романтику, страсть… Всё то, что когда-то называл глупостью.
Андрей стоял в дверях, растерянный и будто меньше ростом. Он впервые за долгое время выглядел чужим.
— Это не так, как ты думаешь…
— А как? — Маша подошла вплотную. Андрей отступил, будто боялся её взгляда. — Просто учёба? Очередной разбор по кардиологии?
— Маша, давай поговорим спокойно…
— Не о чем говорить, — отрезала она. — Ты уже всё решил.
Она прошла мимо него к вешалке и накинула пальто. Пальцы дрожали, но голос был твёрд.
— Куда ты собралась? — спросил он тихо.
— Не знаю, — Маша даже не обернулась.
Дверь хлопнула глухо. В подъезде же пахло сыростью и старой краской. Она спустилась вниз и вышла во двор. Снег валил крупными хлопьями, прилипал к ресницам, сбивал дыхание.
Маша подняла лицо к небу. Снег смешивался с остатками слёз на щеках, и от этого становилось только горше. А ведь где-то сейчас в военном училище, жил человек, который умел смеяться и заражать смехом других. Тот самый, которого она когда-то любила и предала ради красивой иллюзии о лучшей жизни. Иллюзия же рассыпалась, как карточный домик — остались только обломки и пустота. Маша стояла во дворе среди сугробов и не знала, куда идти дальше. Но впервые за долгое время ей было всё равно, потому что хуже уже не будет.
Глава 11
Мороз хватал за щеки так, что глаза сами собой наливались слезами — не слабостью, а злостью на этот жуткий холод. Я видел, как ветер швыряет снег по плацу, заметая его начисто, как будто хочет стереть следы всех наших вчерашних построений. Четвертый курс — ни туда, ни сюда… Уже давно не салага, но еще и не офицер.
— Сенька! — Колька Овечкин разорвал тишину. — Мне тут одно письмецо пришло.
Я обернулся — Колька держал конверт двумя пальцами так осторожно, словно в нем была не бумага, а взрывчатка. Лицо же у него застыло в странной гримасе — не радость, не тоска, а какая-то взрослая усталость.
— От кого? — спросил я.
— От Машки.
Пашка Рогозин — наш двужильный великан, который обычно не отрывает носа от баллистики сразу поднял голову. А Леха Форсунков перестал ковыряться в банке тушенки. Даже жевать забыл…
— Ну и что она там? — спросил я, присаживаясь на койку.
Колька медленно вскрыл конверт. Руки не дрожали — за четыре года научились держать себя в руках. Но по тому, как он разглаживал листок, было видно, что внутри у него метель сильнее, чем за окном.
— Пишет, ушла от своего Андрея, который из мединститута. Говорит, ошиблась тогда и хочет всё начать сначала.
— И что ты ей ответишь на это? — полюбопытствовал я, хотя по глазам Кольки уже всё было ясно.
Он улыбнулся устало, но без злости и без надежды. Так улыбаются те, кто вдруг понял про себя что-то важное и простое.
— Я не держу на неё зла, — сказал он негромко. — Никто никому ничего не должен. Жаль ее только, что у неё ничего не сложилось. А ты тогда верно сказал — мол ушла и ушла, ведь не трагедия же. Живы все и ладно.
— И все же, что ты ей скажешь?
— Отвечу, чтобы больше мне не писала. И что мне без нее хорошо — я вовсе не страдаю. Наши дороги разошлись, как корабли в море.
Я поднялся и хлопнул его по плечу. За эти годы мы все стали крепче — не только телом, но и внутри.
— Молодец, Колька. Наша школа! Не стоит возвращаться к тому, что само ушло.
Он кивнул и убрал письмо в тумбочку. Всё — тема закрыта… Мы научились не копаться в прошлом, ведь жизнь движется только вперёд.
Ну а следующее утро встретило нас рано ледяным дыханием сквозь оконные щели. На стеклах мороз нарисовал узоры — сказочные, но нам было не до сказок, так как огневая подготовка по расписанию. На полигоне же творился натуральный бедлам — Дятлов с нашего курса умудрился потерять учебный снаряд в сугробе. Поставил его рядом, отвернулся на секунду, а когда обернулся, снаряда нет. Снег сожрал его без следа.
И вот мы стоим посреди белого поля и ищем потерянный снаряд.
— Товарищ курсант! — рявкнул старшина так, что уши заложило. Лицо у него стало цвета борща. — Как можно было потерять снаряд на учебном полигоне⁈
А Дятлов стоял, будто в землю врос, моргал часто-часто. И понимал, что влип по уши и теперь не выкрутишься.
— Всем курсом искать! — гаркнул после лейтенант. — Металлоискатели взять! Быстро!
И завертелось… Все курсанты с курса выстроились цепью, как на минном поле. Металлоискатели пищат на каждую гильзу, каждый ржавый гвоздь. Снег скрипит под сапогами, а пар валит изо рта.
— Сенька, — Леха Форсунков догнал меня, запыхавшись. — А если не найдем?
— Найдем, — отрезал я, хотя сам сомневался. — Снаряд не птица, значит не улетит.
И два часа мы месили сугробы, пока Пашка Рогозин вдруг не заорал во всю глотку.
— Есть!
Все сбежались, а Дятлов чуть не разревелся от облегчения. Снаряд лежал в сугробе, как медведь в берлоге.
— В следующий раз, — сухо бросил лейтенант, — будешь цепью к себе его приковывать.
В общем, ошибок здесь, как и прежде никто без внимания не оставлял. После обеда же нам устроили соревнования — кто быстрее очистит пушку от снега. И задача эта была простая только на словах. Снег налип на металл так, что хоть зубами грызи. Мы скребли лопатами, щетками, даже голыми руками.
— Давай, Колька! — орал я через плечо. — Покажи этим соням класс!
Колька Овечкин работал с такой яростью, будто не пушку чистил, а собственную жизнь от прошлых ошибок отскребал. А Пашка рядом махал руками, как мельница — доставал до всех закоулков.
— Время! — гаркнул старшина.
Колька финишировал первым. Его пушка блестела, как новенькая с завода.
— Молодец, Овечкин! — похвалил лейтенант. — Вот это настрой.
Я посмотрел на Кольку — он улыбался уголком рта, но в глазах у него горела решимость такая, что хоть спички зажигай.
Так и летели наши дни в училище — было не до отдыха. Но все же, однажды вечером, когда занятия закончились, мы высыпали во двор. Это был последний курс и честно признаюсь, мы все устали от давления знаний, учебы и дисциплины.
Снег лежал девственно белый, будто никто по нему не ступал. И тут кто-то (уже не вспомню кто) швырнул в меня снежок. Всё тогда началось мгновенно — сорок взрослых мужиков, будущих офицеров Советской Армии, за минуту превратились в пацанов с окраины. Мы строили укрепления между корпусами, рыли мини-траншеи сапёрными лопатками, лепили снежные «патроны».
— Семёнов! Прикрой! — заорал Пашка.
Я прыгнул за снежный вал — наш импровизированный блиндаж. Леха рядом лепил снежки с такой скоростью, что казалось у него четыре руки.
— В атаку! — командует Колька и ведёт свой «отряд» в наступление.
Снежки летят веером. А мы кричим, смеёмся до хрипоты, падаем в сугробы и не думаем ни о службе, ни об экзаменах, ни о письмах из прошлого.