— А помнишь Сеньку Семенова? — вдруг сказал Максим.
— Помню, — хрипло ответил Мишка. — Как не помнить.
Кирилл затянулся глубже, пепел упал на джинсы.
— Много лет уже прошло, — продолжал Максим. — А он как в землю провалился. Мать его, правда, до сих пор ждет. Каждый раз, когда встречаю ее в магазине, сердце кровью обливается. Все еще на что-то надеется.
— В девяностые всякое было, — сказал Мишка, помешивая угли. — Может, нарвался на бандитов. Время лихое было, помнишь? Рэкет, разборки. Парни исчезали и находились потом в лесу.
— Да ладно тебе, — возразил Максим. — Сенька же офицер был, в Афгане служил. Парень крепкий, сильный. Он бы себя в обиду не дал.
— Всякое может быть, — упрямо повторил Мишка. — Против пистолета кулаками не попрешь. А может, и не бандиты вовсе. Может, сам куда-то подался. Жизнь не сложилась, вот и…
— Не мог он родителей бросить, — перебил Максим. — Не такой был. Мать и отца любил… Ты видел, во что она превратилась? Седая вся стала, похудела. А отец его вообще теперь, как немой ходит. Раньше балагур был, а теперь слова не вытянешь.
— Да уж, — вздохнул Мишка. — Такого никому не пожелаешь. Эта неизвестность хуже смерти. Жив твой ребенок или нет, где он, что с ним… А может, где-то лежит, а найти не могут, — он посмотрел на Кирилла. — А ты как думаешь? Сенька может быть жив?
Кирилл медленно повернул голову.
— Не знаю, — сказал он тихо и пожал плечами.
Но сам догадывался… До сих пор помнил тот разговор, когда Сенька спросил про координаты ущелья с ручьем. Помнил, как предупреждал его — не лезь туда, говорил, нехорошее место. А Сенька только усмехнулся.
Да и что он мог сейчас им сказать? Что есть на свете места, где люди исчезают без следа? Что в том ущелье он сам чувствовал что-то неладное, когда проходили мимо? Что Сенька ушел туда один и больше его никто не видел? Никто бы все равно не поверил. Да и кто стал бы теперь, спустя столько лет, искать его там, в Афганистане…
— Давайте лучше выпьем, — сказал Кирилл, доставая из сумки бутылку водки. — За Борьку. За Сеньку. За всех, кого с нами нет.
Мишка кивнул и разлил по стопкам.
— За пацанов, — сказал он хрипло.
И они выпили молча.
— А знаешь, что самое поганое? — сказал вдруг Максим, глядя на закат. — Мы взрослеем, а они так и остались молодыми, а мы уже старые стали.
— Не старые, — возразил Мишка. — Просто живые. И за это надо быть благодарными.
— Благодарными кому? — усмехнулся Максим. — Богу? Судьбе? Случаю?
— Не знаю кому. Просто благодарными.
Кирилл закурил новую сигарету. Руки у него слегка дрожали.
— В армии говорят, — сказал он, не глядя на друзей, — что каждому отмерен свой срок. Кому больше, кому меньше. И ничего с этим не поделаешь.
— Фатализм, — покачал головой Максим. — А я думаю, что многое зависит от нас самих. От выбора, который мы делаем.
Тем временем шашлыки уже были готовы. Мишка снял их с мангала, разложил по тарелкам. Ели молча, каждый думал о своем.
— А помнишь, как мы в школе мечтали? — сказал вдруг Максим. — Кем хотели стать?
— Помню, — усмехнулся Мишка. — Ты космонавтом хотел быть.
— А ты — капитаном дальнего плавания.
— А Борька — гонщиком. В каком-то смысле стал.
— Не шути так, — покачал головой Максим.
— А что еще остается? — пожал плечами Мишка. — Плакать? Так уже наплакались.
— А Сенька хотел быть военным, — тихо сказал Кирилл. — И стал. Только вот…
Он не договорил. Что тут скажешь?
— Жизнь — штука непредсказуемая, — сказал Максим. — Думаешь, идешь по одной дороге, а оказывается — совсем по другой.
— Хватит думы гонять, — усмехнулся Мишка. — Лучше так-то вообще не знать, что нас ждет. А то с ума можно сойти от страха.
— Или наоборот — жили бы осмысленнее, — возразил Максим.
— Да ладно. Все равно ничего не изменишь. Что написано пером…
— … не вырубишь топором, — закончил Максим. — Старая песня.
Кирилл все молчал, курил и смотрел на воду. В голове у него крутились воспоминания, от которых хотелось избавиться, но не получалось. Сенька, тот разговор, ущелье… Если бы он тогда настоял, не пустил его туда… Но кто его знал, что Сенька действительно пойдет? Думал, просто так спросил, из любопытства.
— Эх, пацаны, — сказал вдруг Мишка, — а ведь мы последние, кто их помнит. Родители, конечно, помнят, но это другое. А мы — мы знали их такими, какими они были. Живыми.
— И что с того? — спросил Максим.
— А то, что пока мы помним — они живы. В нашей памяти.
— Красиво сказано, — усмехнулся Максим. — Только толку-то?
— А толк в том, что они не зря жили. Раз мы их помним — значит, след оставили.
Кирилл вдруг встал и подошел к краю беседки. Постоял, глядя на реку.
— Знаете что, — сказал он, не оборачиваясь, — давайте больше не будем об этом. О прошлом… Что было — то было. А мы живы, у нас семьи, дети. Надо думать о будущем.
— Правильно говоришь, — согласился Мишка. — Только вот забыть не получается.
— И не надо забывать, — сказал Максим. — Просто не надо зацикливаться.
Кирилл вернулся к столу, налил себе еще водки.
— За жизнь, — сказал он. — За то, что мы еще здесь.
— За жизнь, — повторили друзья.
Выпили. Стало легче, но ненадолго.
— А ты как там, на службе? — спросил Мишка у Кирилла. — Не надоело?
— Привык уже, — пожал плечами тот. — Да и деньги неплохие. Жена не работает, девочки маленькие. Надо кормить семью.
— А не страшно? — спросил Максим. — Все эти командировки…
Кирилл посмотрел на него долгим взглядом.
— Страшно, — сказал он просто. — Но работа такая. Кто-то же должен, да и после Афгана я уже словно не могу жить иначе.
— Герой, — усмехнулся Максим, но без злости.
— Не герой. Просто делаю то, что умею.
— А мы что — не умеем? — спросил Мишка.
— Умеете, но по-другому. У каждого своя дорога.
— Ой, сколько лишних мыслей! — засмеялся Мишка. — Раньше только о девках и спорте говорили.
— Время такое, — сказал Максим. — Заставляет думать.
— Или водка, — добавил Кирилл.
Все засмеялись — первый раз за весь вечер.
— Помнишь, как мы в десятом классе напились? — сказал Мишка. — На дне рождения у Лехи?
— Как не помнить, — усмехнулся Максим. — Меня родители месяц не выпускали из дома.
— А Сенька тогда за всех ответил, — добавил Мишка. — Сказал, что это он нас напоил. Хотя сам почти не пил.
— Да, такой был, — кивнул Максим. — Всегда за друзей горой стоял.
— И Борька тоже, — сказал Миша. — Помнишь, как он с Витькой Петровым подрался? Из-за того, что тот меня обозвал?
— Помню. Витька потом неделю с синяком ходил.
— Хорошие были пацаны, — тихо сказал Кирилл.
— Лучшие, — согласился Мишка.
Солнце же село окончательно. Над рекой поднялся туман, и стало прохладно. Мишка подбросил дров в мангал и огонь вспыхнул ярче.
— Ладно, мужики, — сказал он, — хватит грустить. Жизнь продолжается. У меня сын родился, у Максима жена молодая, у Кирилла дочки растут. Есть ради кого жить.
— Есть, — согласился Максим. — Только вот иногда думаешь, а правильно ли живешь?
— А как это правильно? — спросил Мишка. — Кто знает?
— Честно жить, — сказал Кирилл. — По совести.
— А если совесть молчит? — усмехнулся Максим.
— Значит, заглушил ее чем-то.
— Или она изначально была глухая.
— У каждого есть совесть, — упрямо сказал Кирилл. — Просто не все ее слушают.
— Оптимист, — покачал головой Мишка. — А я думаю, что есть люди, у которых ее просто нет.
— Может быть, — согласился Кирилл. — Но тогда им не позавидуешь.
— Почему? — спросил Максим. — Им же легче жить.
— Легче — не значит лучше.
— Знаете что, — сказал вдруг Мишка, — давайте договоримся. Каждый год, в этот день, будем встречаться здесь, пока живы.
— Хорошая идея, — кивнул Максим.
— Согласен, — сказал Кирилл.
— Тогда за нашу дружбу, — поднял стопку Мишка.
— За дружбу, — повторили остальные.
Они выпили и каждый про себя отметил, что дружба — это не только радость встреч, но и боль потерь. И что цена ее иногда слишком высока. Но другой дружба не бывает…
Я стоял возле школы, смотрел на эту суету первосентябрьскую, и что-то внутри скребло. Аленка на плечах у старшеклассника болтала ножками, звенела в колокольчик — радостная такая, беззаботная. Лариса рядом с телефоном носилась, все на видео снимала.
— Сережа, улыбнись же! — тормошила она меня. — Дочка в первый класс идет, а ты как на похороны собрался.
Улыбнулся. Получилось, наверное, криво. Но что поделать — внутри все перемешалось. Радость, что они живы, что рядом, и этот проклятый страх, что все может снова рухнуть. Как тогда… Нет, не думать об этом!
— Папа, смотри, как высоко! — кричала Аленка сверху.
— Вижу, солнышко, — ответил я, а сам все оглядывался по сторонам. Привычка такая появилась — контролировать обстановку. Кто где стоит, кто как смотрит.
Лариса заметила, конечно. Жены всегда замечают…
— Ты какой-то странный стал, — сказала она вечером, когда Аленку уложили. — Раньше ты мог часами болтать обо всем подряд, а теперь… Молчишь больше. И эти твои звонки на работу каждые два часа — с ума сойти можно.
Я сидел на кухне и пил чай. Обычный вечер, обычный дом, но только вот в моей жизни ничего уже не было обычным.
— Просто беспокоюсь, — сказал я.
— О чем? — она села напротив, изучающе посмотрела. — Сережа, ты же понимаешь, что так нельзя? Ты от сборов отказался, от боев важных. Карьера летит к чертям, а ты…
— А я хочу быть рядом с семьей, — перебил я. — Это так странно?
— Странно, когда человек за неделю кардинально меняется. Будто тебя подменили.
Если бы она знала, как близко к истине… Но как объяснить? Как рассказать, что я видел их мертвыми? Что жил в чужом теле, в чужом времени, воевал в Афгане, терял друзей? Что каждую ночь просыпаюсь в холодном поту, проверяя, дышит ли она рядом?