– После обеда-то выберетесь? Жалко время терять!
– Иди, иди, – ласково подтолкнула его я.
– Мы раньше выйдем! – сообщила Юлька. – Сейчас сходим, поедим и сразу позвоним.
– А спать совсем не будете? – обрадовался парень. – Нереально! Жду! Для вас борды взять?
– Да! – крикнула Юлька.
– Нет! – запротестовала я.
– Ладно, в фан-парке разберемся! – улыбнулся Макс, махнув на прощание рукой.
Отчего-то мне показалось, что он больше обращался к Юльке, а не ко мне. Может, над этим и стоило бы поразмыслить, но не сейчас. В такую трагическую минуту, как эта, сознание было настроено вовсе не на повседневные глупости. Странно, конечно, что он вдруг переключился на племяшку, но, скорее всего, мне это просто показалось. Его взгляд, когда я шла к окну, помнился вполне отчетливо. Значит, играет.
– Дашунь, да не грузись ты так! – потерлась разукрашенной мордахой о мое плечо Юлька. – Ну, подумаешь, захрючили до утра! Зато мы с тобой на весь оставшийся срок отоспались! Теперь будем колбасить, не просыхая!
Я даже не стала делать Юльке замечание по поводу неподобающего жаргона. Вот так бездарно проспать собственное счастье.
– А счастье было так возможно, так близко, – горько произнесла я вслух.
– Даш, ты чего? – Юлька перепугалась. Она всегда пугалась, когда я вдруг начинала говорить стихами. А стихов я знала много. Особенно про несчастную любовь.
– Какой ответ? Одну суровость. Не правда ль? Вам была не новость смиренной девочки любовь? – Моя рука вертела визитку с телефонным номером, а моя голова вертела картинки, как «мой бедный Марат», не дождавшись меня, пускается во все тяжкие.
– И ни одного моста он теперь не построит, – печально заключила я.
– Дашенька, – заискивающе и жалостливо, как безнадежно больную, погладила меня по руке Юлька. – Какой мост? Кто не построит?
– Мой бедный Марат, – объяснила я.
– Нашла бедного! – возмутилась Юлька. – Да он богаче папы!
– Спектакль, – коротко ответила я. – Пьеса так называется «Мой бедный Марат».
– Про дядю Марата? Во, дает! Значит, уже и театр купил? А я не знала. Надо папахену такую мысль подкинуть. Может, мне тогда артисткой стать?
Что толку разговаривать с бестолочью!
– Арбузова пьеса, – пояснила я. – Очень хороший драматург.
– Ясное дело! – кивнула Юлька. – За свои деньги да плохое покупать? Они ж не полные придурки!
Нашу интеллектуальную беседу, сопровождающуюся печальным переодеванием, прервал телефонный звонок.
– Девчонки! – засюсюкала в трубку далекая Галка. – Как вы там?
– Хорошо, – сказала я и передала мобильник Юльке.
– Что делаете? – спросила соскучившаяся мать.
– Только встали, – зевнула примерная дочь.
– А легли когда? Поздно, наверное?
– Конечно! – обиженно шмыгнула носом моя племянница. – Часов в восемь уже спали. Дашка мне шага ступить не дает!
– Умницы! – умилилась Галка. – Правильно. Отдыхайте, набирайтесь сил, а по тусовкам вы и в Москве походите.
– Слышала? – хихикнула Юлька, отключая телефон. – Как приятно быть честной. Непривычно, конечно. Зато теперь мать с отцом со спокойной душой будут шляться по кабакам и прожигать жизнь.
– Главное, чтоб душа за ребенка была спокойна, – философски произнесла я.
– Слушай, давай дяде Марату звони! – распорядилась Юлька. – А то он на нас обидится.
– Я? – Во мне немедленно заговорила девичья гордость. – С какой стати?
– Ну, давай я позвоню, – не стала спорить Юлька. – Какая разница? А то так вся жизнь мимо пройдет. – Тут же вытянула из моих пальцев заветную картонку, набрала номер и защебетала. – Дядечка Маратик, это Юля! Ну, Юлдуз Рашидова! Вы нас простите, мы вчера так накатались, так с трамплинов напрыгались, так от фристайла устали, что пришли и вырубились! Как мертвые! Вы, наверное, заезжали? Да? Нам сказали. Сейчас? В фан-парк собираемся. Нет, мы решили день на лыжах, день на бордах. Конечно! А Дашка вообще мастер спорта международного класса. Конечно, и вас научит. Она такой двойной inverted делает! Полный fun! А как в œrkscrew войдет, вообще туши свет!
Юлька врала так искренне и вдохновенно, что у меня зародилась крамольная мысль: в кого она у нас такая? Может, в роддоме подменили?
Мысль была такой оглушительной, что я пропустила часть разговора.
– Ладно, попробую уговорить, – обещала Юлька. – Но не гарантирую. Вы ж видели, какая она красотка! Вот и делайте выводы. Нет, не замужем. Все перебирает. Ей Вексельберг за один вечер все свои яйца обещал, Рома Абрамович ведь из-за нее разводится! А Рокотов вообще у папы на плече плакал, говорил: «Норильский никель к ее ногам брошу, только уговори…» Думаете, почему он с собой кучу девок возит? Из-за Даши. Чтоб хоть как-то забыться после ее отказа. Думаете, легко такому мужчине такое пережить? Ну, не знаю. Постараюсь. Отлично, договорились! Ровно в девять я на связи.
Я с ужасом слушала этот моноспектакль, имеющий непосредственное отношение к моей скромной персоне. Из всего Юлькиного монолога я четко поняла и не могла не согласиться с правильным выводом о моей красоте. Остальное, особенно описание моих спортивных заслуг.
Может, все-таки не моих? Почему-то повествование об отвергнутых олигархах волновало меня меньше. Может, потому что это в принципе было возможным?
– Слышала? – хвастливо задрала подбородок воспитанница. – Дядя Марат на тебя конкретно запал. Хочет, чтобы ты его на борде кататься научила.
– А ты спроси, я этот борд хоть раз в руках держала? – зашипела я. – Зачем врать?
– Ничего я не врала, – насупилась девчонка. – Сейчас в фан-парк пойдем, Макс научит. Он же обещал!
– А что ты там за термины сыпала, полиглотка несчастная?
– Самая такая, – огрызнулась Юлька. – А еще журналистка! Двойной inverted – это прыжок через голову. Да видела ты это по телику сто раз! Когда райдер на трамплине взлетает, делает сальто в два оборота, то есть бэксайд 720, и приземляется в fakie. Ясно? Запоминай. Тебе же все это показывать придется.
– Конечно, – кивнула я, пытаясь путем аналогий сообразить, что означают непонятные термины.
С райдером и бэксайдом мой тренированный мозг расправился быстро, а вот с приземлением в fakie случился стопор. Не желая ронять свой и без того пошатнувшийся авторитет, я уточнять не стала, решив, что в фан-парке и сама во всем разберусь. Во-первых, не дура, а во-вторых, нет таких сложностей, которые не были бы по плечу журналисту-профессионалу. Я, без сомнения, принадлежала к таковым.
На фоне горячего желания бедного Марата увидеться со мной, чтобы заключить в нежные объятия, несколько тревожило душу Юлькино обещание, что я должна буду изобразить для любимого тот самый двойной inverted. Стоп. Юлька же что-то еще там припоминала! Corkscrew, что ли.
– Юлька, а corkscrew.
– Вот темнота! Видела, когда лыжники или бордеры с трамплина летят и вращаются? Ну, как веретено? Это и есть œrkscrew.
Я представила себя вращающимся веретеном, и меня тут же замутило. Ладно, чего бежать впереди паровоза? Уж если я вчера с одного урока горные лыжи освоила, да так, что смогла и по склону, и с трамплина, то уж какую-то там доску.
– Юлька, – неожиданно мне стало жалко отвергнутых олигархов. С чего бы такое человеколюбие? Климат тут такой, что ли? – Зачем ты про Вексельберга плела? Он же старый! А про Рокотова? Как он мог на плече у нашего Ильдара рыдать? Он же дылда двухметровая. А твой папаша – метр с кепкой, в пупок ему дышит.
– А может, он тогда на стуле сидел, – нашлась Юлька. – Его с горя даже ноги не держали. И вообще, что пристала? Это просто такой маркетинговый ход. Пусть знает, с кем дело имеет!
– Еще бы Путина вспомнила!
– Нет, Путина нельзя. Он в Куршевель не ездит. Дядя Марат бы мне не поверил. А потом, папа говорит, не произносите имя Владимира Владимировича всуе. Это – святое.
– Дура ты, Юлька, – качнула головой я, хотя с последней из озвученных ею сентенций не согласиться было бы большой политической неграмотностью. Поэтому, чтобы не заниматься идеологической демагогией с морально незрелой личностью, я провозгласила план на ближайшее время:
– Завтракать! И на гору!
На сей раз, чтобы не возвращаться, мы решили одеться сразу, то есть пойти на кормление в полной горнолыжной выправке. Я склонилась над кучкой эксклюзивного Dior, сиротливо скомканного в углу, а Юлька принялась выуживать из-под дивана зафигаченный туда Phenix.
Выворачивая в нужную сторону пуховые штаны, краем глаза я вдруг ухватила какое-то слабое поблескивание. Раз – и пропало. И опять. Слишком живые еще воспоминания о вчерашнем кошмаре развили до немыслимых пределов мою бдительность. Я принялась обследовать внутренность брюк буквально по миллиметру. Если обнаружу брак, держись, Dior! По судам затаскаю! Разорю. Опозорю на весь белый свет.
Мысль о судебной тяжбе с Dior, о которой, конечно, напишут все газеты мира и снимут сюжеты все телеканалы, понравилась мне чрезвычайно. Я уже видела кричащие заголовки: «Русская журналистка против Dior». Нет, не так. «Известная русская журналистка против Dior». Следующий заголовок, пришедший в мою умную голову, был ошарашивающе гениальным: «Жена русского олигарха разоряет Dior!»
В этот момент мои чуткие пальцы нащупали нечто чужеродное. Я похолодела от искомого счастливого предчувствия. Оно! Поднесла пуховый эксклюзив к окну и. выцепила из седалищного шва обломанный пластиковый усик от этикетки.
– Черт! – вслух выругалась я.
– Чего там? – повернула голову уже одетая Юлька. – Штаны порвались?
– Лучше бы они порвались, – сплюнула я с досады.
Вот так всегда. Только-только разгонится творческая мысль, только-только воспарит до вершин гениальности, и – бэмс! Ни славы, ни денег. Как с этим жить?
Позавтракав в том же ресторанчике, мы, как заправские спортсмены, потопали к трассе. Лыжи решили все-таки взять. Для завершения образа. Мало ли, либо уже откатались, либо собираемся. Кто знает? Идут две обалденные девушки, подставляют нежную юную кожу солнцу, смеются, беседуют. Со стороны – очень эффектно. Не зря же на нас все так пялятся!