[114] Её автор, известный поэт, майор Е.А. Долматовский, в то время служил в газете Центрального фронта «Красная армия» и был очевидцем сражения. В своём произведении он талантливо описал героизм советских воинов, проявленный в боях за эту крохотную часть русской земли. Естественно, поэма не имела никакого отношения к научному исследованию сражения, она стала первым большим поэтическим произведением о событиях на Курской дуге и настоящим памятником защитникам её северного фаса. В 1946 г. она была издана отдельной брошюрой[115] и, к сожалению, вместе со статьями К.М. Симонова продолжительное время являлась единственным доступным для широкой общественности письменным источником информации о сражении у станции летом 1943 г.
Кстати, интересная деталь. Одна из тех июльских статей К.М. Симонова «Охотник за «пантерами»[116] легла в основу одного из советских мифов о том, что немецкие самоходные установки «Фердинанд» и танки «пантера» – это одно и то же, следовательно, и использовалась эта техника и на северном, и на южном фасе Курской дуги. Дело в том, что даже сразу после завершения «Цитадели» в войсках Красной армии ещё не было ясности в том, что «Фердинанд» и «пантера» – это название разных образцов вооружения. К.М. Симонов же, посвятив свой материал боевым делам лейтенанта А.В. Ерохина, командира танка 129 отбр, который со своим экипажем якобы[117] подбил 6 «Фердинандов», назвал статью «Охотник за «пантерами». Кроме того, в уста своего героя он также вложил слова, однозначно говорящие, что на фронте «Фердинанда» называют «пантерой». Через некоторое время в той же «Красной звезде» была помещена статья специального корреспондента подполковника Л. Высокостровского с рассказом о «фердинандах» и «тиграх»[118] и особенности их применения противником, а о «пантерах» – ни слова. При отсутствии иной информации статья известного писателя, вышедшая в одном из самых массовых советских изданий, наряду с публикациями в армейских газетах его коллег по перу, сыграла свою роль – в общественном сознании, исторической литературе и даже в музеях постепенно закрепилось мнение, что «Фердинанд» и «пантера» – один и тот же тип бронетехники. Об этом наглядно свидетельствует подпись к фотографии, которая была размещена в первой послевоенной экспозиции Курского краеведческого музея, посвященной событиям июля 1943 г. В ней чётко указано: «Подбитые самоходные пушки «Фердинанд» (они же пантеры). Орловско-курское направление. 28.07.1943 г.»[119] (смотри фотовклейку).
Вплоть до развала СССР в научной литературе обороне Понырей особого значения не придавалось. Ни гражданскими, ни военными учёными не было подготовлено ни одной отдельной работы по этой проблеме. Не уделяли большого внимания сражению и средства массовой информации. Первая официальная версия событий у станции была опубликована лишь в 1953 г. в Большой советской энциклопедии. В ней справедливо отмечено, что «утром 5 июля 1943 г. два танковых корпуса 9-й немецко-фашистской армии направили свои удары на Ольховатку и Поныри, стремясь прорваться к Курску на кратчайшем направлении. Вспомогательный удар нанесли армейский корпус северо-восточнее Понырей в 5 час. 30 мин и танковый корпус северо-западнее от Ольховатки в 7 час. 30 мин.»[120].
Однако уже в начале 1960-х гг. подход к изложению событий изменился и начало сражения стали описывать по-иному: противник нанёс главный удар только в направлении Ольховатки, но, встретив здесь упорное сопротивление, через несколько дней после начала Курской битвы якобы развернул основные силы на Поныри (чего в действительности не было). Однако и этот манёвр врага также успехом не увенчался благодаря стойкости и мужеству советских воинов. Такая трактовка событий, например, приведена в Советской исторической энциклопедии[121], вышедшей в 1965 г., в Большой Советской энциклопедии[122] (1973 г.) и других фундаментальных изданиях 1970—1980-х гг.[123] Причём основная заслуга в отражении удара вермахта в районе станции принадлежала якобы лишь 307 сд. И немудрено, что начиная с 1960-х гг. основным источником информации о боях у Понырей стали публикации и мемуары её командира генерал-майора М.А. Еншина[124]. Они были небольшие по объёму, но крайне тенденциозные, наполненные хвалебными славословиями в адрес своей дивизии. Красочно описывая, безусловно, достойные боевые дела подчиненных, генерал и словом не обмолвился о своих соседях, двух мощных соединениях: 3-м танковом корпусе генерал-майора М.Д. Синенко и 18 гв. стрелковом корпусе генерал-майора И.М. Афанасьева, которые, как и 307 сд, сыграли ключевую роль в обороне этого узла сопротивления. Поэтому длительное время участие их воинов в одном из ключевых сражений Курской битвы находилось в тени.
Большой вклад в закрепление ошибочного представления об общем ходе наступления немецких войск на понырёвском направлении внёс Маршал Советского Союза К.К. Рокоссовский. В его мемуарах также утверждалось, что, «не добившись успеха 6 июля в центре и на левом фланге нашей 13-й армии, противник с утра 7 июля перенёс основные усилия на Поныри»[125]. С чем был связан такой крутой поворот в трактовке тех событий, непонятно. Возможно, с желанием идеологических структур, ответственных за освещение исторических событий, показать, что советская оборона под Курском на всех направлениях была непреодолимой для врага. Есть основания полагать, что именно точка зрения К.К. Рокоссовского, имевшего большой авторитет в обществе и армии, изложенная в его публикациях конца 1950-х гг., и была принята за основу, без критического анализа и глубокого изучения документов.
Безусловно, бои за эту небольшую станцию носили крайне ожесточённый, кровопролитный характер и длились непрерывно несколько суток. Вот лишь одна деталь, свидетельствующая о высочайшем уровне напряжения и накала боевых действий в этом районе. В ночь на 10 июля 1943 г. командование ГА «Центр» из-за крайне высоких потерь было вынуждено сменить наступавшую на станцию 292-ю пехотную 10-й моторизованной дивизией. Подобного случая не было нигде в районе Курской дуги за весь период проведения операции «Цитадель». Поныри были «не одной из многих «болевых точек» битвы. Удержание этого узла сопротивления советскими войсками имело важное значение для срыва планов Берлина. Тем не менее сравнивать бои у Понырей с событиями под Прохоровкой неверно, т. к. их масштаб был совершенно иным. За Прохоровку вели боевые действия два танковых корпуса (2 тк СС и 3 тк) вермахта (каждый сравним по численности с советской общевойсковой гвардейской армией) и три советских общевойсковых армии (69, 5 гв. и 6 гв. А) плюс 5-я гвардейская танковая армия, а в Понырях – один немецкий танковый (41 тк) и два советских корпуса (3 тк и 18 гв. ск). Таким образом, по численности группировки противоборствующих сторон, действовавшие у этих станций, отличались в разы. Следовательно, и задачи, решавшиеся ими, существенно отличались по значению и размаху.
Важным фактором, склонившим чашу весов в сторону прекращения попыток мифологизации сражения за Поныри, стало отсутствие серьезной основы для этого. Если легенду о Прохоровке начали сознательно формировать уже через несколько недель после сражения с сугубо практической целью – прикрыть «дымовой завесой» просчёт и высокие потери, а окончательный вид она приобрела стараниями всей пропагандистской машины СССР лишь через 30 лет после рождения, то создавать миф о Понырях изначально практической надобности не было. Если не считать понятного желания областных властей создать на месте сражения достойный мемориал её защитникам за счёт средств союзного бюджета. Это сражение прошло в основном по намеченному командованием Центрального фронта плану и оказалось вполне успешным. При тех силах и средствах, которые сосредоточило здесь советское командование, по-другому и быть не могло. «Лепить» же легенду без исторического фундамента, практически на ровном месте, через десятилетие, – дело крайне сложное и неблагодарное. Поэтому затея и провалилась.
Таким образом, к моменту распада СССР работа по изучению Курской битвы велась с различной степенью активности. Однако у советских историков не было реальной возможности глубоко, всесторонне изучить и объективно оценить её в целом, а результаты своих исследований донести до широкой аудитории. Практически вся литература по этой теме была существенно «отлакирована» цензурой, просчёты и недоработки заретушированы, документальные источники засекречены, а отдельные неудачные бои подавались как выдающиеся победы советского оружия. Причём в 1970–1980 гг. ситуация особенно ухудшилась. Во-первых, сократился выпуск научных изданий, при этом усилилось стремление цензурных органов выхолостить до предела открытые публикации, придав им поверхностно-описательный характер. Мемуары полководцев и военачальников «чистились» и правились, чтобы убрать из рукописей любые оценки и обобщения, которые могли вызвать у читателей сомнения или недоверие к официальной трактовке битвы.
Во-вторых, усилилось давление властных структур на авторов и творческие коллективы с целью не допустить появления «идеологически вредных» работ, т. е. с глубоким всесторонним анализом событий и адекватными выводами. Поэтому свободный доступ в военные и государственные архивы по-прежнему был закрыт для исследователей. Хотя в это время на Западе значительная часть документов минувшей войны уже была рассекречена. Всё это привело к тому, что в СССР за весь послевоенный период не было издано ни одного научного труда, в котором подробно, с использованием имеющейся базы советских и трофейных документальных источников анализировался как период подготовки, так и ход Курской битвы в целом. Единственная книга Г.А. Колтунова и Б.С. Соловьёва «Курская битва», увидевшая свет в 1970 г., не только не была доработана с учетом новых возможностей, а, наоборот, сокращена до объёмов брошюры и напечатана лишь однажды, в 1983 г.