Прислали мне в качестве представителя от авиачастей одного капитана, а его никто не слушает. Он требует выслать самолёты, а на его заявки не обращают никакого внимания. Ну, ясно, что мне пришлось отказаться от такого представителя, было всё равно, что он был у меня или не был, мне всё равно самолётов не давали.
Что касается расположения аэродромов, то у нас поблизости их не было. Как правило, аэродромы располагались на расстоянии 50–60 км от переднего края обороны, а потому и связь с ними плохая была, и вызвать с них самолёты трудно. Прилетали они обычно тогда, когда и надобности в них не было»[605].
После каждого инцидента на поле боя создавалась комиссия, в которую включали представителей обеих сторон, а также представителей отдела «Смерш» и детально рассматривали суть происшедшего и его причины. После чего рекомендовалось принять меры к недопущению подобного впредь, но боестолкновения продолжались уже на других участках.
11 июля 1943 г. Военный совет фронта был вынужден направить командующим армиями и их артиллерией шифровку № 12939, в которой указал, что все происшествия, связанные с плохой ориентировкой войск на поле боя и недостаточным взаимодействием «в результате чего были случаи, когда отдельные подразделения и группы наших войск в течение 8–9.7 вели бой между собой, своя авиация бомбила свои войска, а наша зенитная артиллерия вела огонь по своим самолётам»[606], будут расследованы военной прокуратурой фронта до 14 июля и сделаны соответствующие выводы. При этом командармам и командующим артиллерией было приказано «добиваться более организованного взаимодействия и связи»[607]. Но, увы, и этот грозный приказ мало помог. В то же день, 11 июля, под собственные бомбы в оперативном тылу угодил командующий 69 А генерал-лейтенант В.Д. Крючёнкин со своей оперативной группой. Через сутки, 12 июля, в полосе обороны его армии южнее Прохоровки произошло крупное боестолкновение, теперь уже между стрелковыми соединениями Воронежского фронта и 5 гв. ТА, прибывшей из резерва Ставки ВГК. Обратимся к приказу командующего 69 А: «…Около 17–18 часов 12.07 53-й отдельный танковый полк (5 гв. ТА. – В.З.) начал наступление на 1-й Ново-Александровский Выселок. Пройдя в колонне к высоте 241.5 (сев. с. Александровка), танки с ходу открыли огонь по боевым порядкам 92 гв. сд и танкам 96-й танковой бригады, находящимся в районе с. Александровка. Произошел бой между нашими войсками, одновременно наши штурмовики обстреляли боевые порядки 92 гв. сд. Только после вмешательства старшего офицера Генерального штаба Красной армии подполковника Соколова и командующего артиллерией 35 гв. ск с большим трудом удалось прекратить этот бой.
Пройдя село Александровка, 53-й танковый полк вступил в огневой бой с танками противника, но через несколько минут, не выполнив задачу, получил команду вернуться обратно. Танки 53 тп стали отходить, увлекая за собой отдельные группы пехоты. Следовавшая за 53 тп противотанковая артиллерия также развернулась к бою и не открыла огонь по своей пехоте и танкам лишь благодаря вмешательству офицера Генштаба Красной армии подполковника Соколова и командующего артиллерией 35 гв. ск.
Находившиеся на НП в районе высоты 241.5 командир 96-й отд. танковой бригады генерал-майор Лебедев[608] и командир 92 гв. сд полковник В.Ф. Трунин вмешались в устранение этих безобразий слишком поздно.
Танкисты не были информированы о действительном положении переднего края пехоты, что и повлекло к указанным недоразумениям.
Все вышеуказанное произошло лишь потому, что командиры, коим было поручено ответственное дело – руководство операцией, отнеслись к нему беспечно и халатно, не продумали вопросов взаимодействия, не организовали рекогносцировки местности и разведки противника…»[609]. В тот же день штурмовики 2 ВА несколько раз утюжили КП 48 ск 69 А (18.20–22 Ил-2 и в 20.30 – 6 Ил-2), под обстрел попал его командир генерал-майор З.З. Рагозный и корпусная опергруппа. Из-за этого комкор был вынужден спешно менять КП. В последующие дни (13 и 14 июля) его штаб и НП в районе села Лески вновь нещадно бомбили и свои, и немцы. И так далее, и так далее…
Помимо оперативных документов, составленных органами управления войск фронта, для командующего фронтом отдел военной цензуры готовил обзоры о настроении солдат и командиров на основе их писем, которые по тем или иным причинам изымались и не доставлялись адресатам. Подобные обзоры о моральном состоянии войск поступали по каналам военной контрразведки и лично И.В. Сталину. Думаю, читателю будет небезынтересно узнать, что думал рядовой солдат, тем более прошедший до этого Первую мировую войну, о состоянии войск Воронежского фронта, участвовавших в Курской дуге. Процитирую письмо, его автор, военнослужащий 270 сд 7 гв. А Е.Я. Игнатов: «Я нахожусь сейчас в Курской обл., идут бои с раннего утра и до поздней ночи, друзей моих по службе многих не стало, ранило, а многих убило. Меня ранили 22.VII… Плохо воюют большинство не русских – узбеки, киргизы, казахи, мучаемся мы с ними, из-за них и нас, командиров и политработников, выводят немецкие снайперы из строя. При сильном обстреле как залягут, так и не подымешь (в атаку), приходится вставать во весь рост, идти поднимать, а противнику только это и нужно. Немцы, по-моему, изучили, что первыми поднимаются в атаку политработники и командиры. Конечно, это так и должно быть, но немецкие снайперы ловят на мушку именно этих передовиков с целью обезглавить подразделение. Бои идут ожесточённые. Всё моё подразделение, в котором я был, осталось (Х). Скажу прямо, что мы страдаем большой неорганизованностью, по двое суток бываем без питания и воды, а это, конечно, отрицательно действует и на боевой успех, особенно при непрерывном наступлении.
В наши тылы забрались люди, которые только больше думают о себе и о начальстве, как бы ему угодить, а о бойцах и средних командирах, которые грудью стоят против противника, забота проявляется по возможности. Враньё, всевозможные выкрутасы, очковтирательство процветают на каждом шагу. Сравним войны. Когда я воевал в 1917–1918 гг., солдаты были дисциплинированы лучше, сравниваю с Гражданской войной. Дисциплина была железная. Сейчас «раздемократились». Особенного внимания своевременному воспитанию красноармейца, младшего командира, да и старшего командира не уделялось, а если и делалось что-то, то без достаточного контроля. Приходящее пополнение в военном отношении не обучено. Как старый солдат, знаю, каким должен быть солдат русской армии, у нас, надо сказать, не блещет выправка красноармейца, более того, даже командира. Когда начинаешь подтягивать до уровня настоящего воина, проявляют недовольство, и начинает группироваться мнение, что командир жесток и т. д. т. п. Лени хоть отбавляй. Кроме всего, что я тебе вкратце рассказал – я скажу, что неувязки нас заели. К примеру, «Лопата, – говорят, – друг солдата», а в бой мы пошли без лопат. «Обещали». Вот эти обещания настолько надоели, что веры нет. Ко всему приходится относиться с подозрением. Много в штабах просто идиотов. Видишь, дурак, а он занимает пост благодаря тому, что болтает, врёт. Вот так приходится нести уйму обид, объективности нет»[610].
Автор этих строк был человеком, на мой взгляд, неординарным, болеющим за дело, но описывал положение дел в наших войсках, опираясь, хотя и на большой, но лишь на собственный жизненный опыт. Поэтому его оценка тем не менее является взглядом человека «внутри события», а значит, несвободного от крайних форм субъективизма. Однажды в беседе со мной известный советский военный историк, участник Курской битвы полковник Г.А. Колтунов, дал мне следующий совет: «Собственный опыт участия в боях Великой Отечественной научил меня: для любого солдата эпицентр сражения – это его окоп. Поэтому остерегайтесь делать выводы только на мнении очевидцев и участников событий, особенно военных». Руководствуясь этим правилом, обратимся к оценке советских войск, которую давал участник тоже двух мировых войн, в том числе и на территории нашей страны, немецкий генерал Г. Блюментрит[611]. В беседе с известным английским теоретиком военного искусства Б.Л. Гартом он утверждал: «Красная армия 1941–1945 годов была значительно сильнее царской армии. Солдаты фанатично сражались за идею, это усиливало их упорство, и в свою очередь, подталкивало наших солдат действовать упорнее. На Востоке, как никогда, более верным оказывалось правило «или ты меня, или я тебя». И дисциплина в Красной армии была куда более жёсткой, чем в царской»[612].
Возможно, кому-то покажется, что собранные на этих страницах не красящие войска Воронежского фронта факты подобраны тенденциозно и необъективно отражают реальную действительность. Но от них никуда не денешься, всё это происходило в действительности и напрямую, существенно влияло как на результаты оборонительной операции, так и на уровень потерь. А цитируемые мной документы готовились советскими штабными командирами не с целью «очернительства» своих войск, а чтобы выснить реальное состояние дел, исправить ошибки и не допустить их впредь.
В ходе Курской битвы Воронежский фронт в отношении организации взаимодействия войск на поле боя и количеству чрезвычайных происшествий особо не выделялся. Приведённые выше данные – это лишь маленькая толика реальной жизни не только фронтов в районе Курского выступа, но и всей действующей армии. Мне не раз приходилось беседовать с участниками Великой Отечественной об этих проблемах, и все они, от рядового до командира полка, высказывали схожую оценку: это реальность, с которой они сталкивались на фронте ежедневно. Факты неувязок, обстрелов своих войск, плохое взаимодействие как на уровне соседних батальонов, так и на уровне дивизий, корпусов и родов войск случались практически ежедневно. При стабильном фронте – реже, в ходе наступления или манёвренной обороны – по нескольку раз в день, даже в одних и тех же дивизиях. Часто случаи подобного рода просто не регистрировали на бумаге и не докладывали наверх, если не было жертв. Причины их разные, от стечения обстоятельств и отсутствия связи