— По фашистам осколочным — огонь!..
Орудие плеснуло жарким огнём, а звук от выстрела заглушил окрест все другие шумы, в ушах — звон. Старшина увидел, как из казённика[17] вылетела дымящаяся гильза и со звоном упала на железный лафет пушки. И тут же Шпак перевёл взгляд на поле. Передний танк обдало огнём и дымом, он словно на что-то наскочил и замер на месте. Но вот дым рассеялся, и бойцы увидели, что он стал крутиться, как подбитая в крыло птица, а башня его вращалась, словно в лихорадке.
— Поджарили фрица паршивого! — воскликнул старшина. Он крикнул наводчику: — Бери на прицел второй танк!.. Да поживее!..
Но заряжающий почему-то замялся: он никак не мог подать в казённик очередной снаряд, что-то ему мешало.
— Рябов, снаряд... Чего ждёшь? — только и выдавил из себя Шпак.
В один прыжок он подскочил к бойцу, чтобы помочь ему, но Рябов уже сам дослал снаряд и с виноватым видом посмотрел на старшину.
— Рукав гимнастёрки зацепился за рукоятку замка, — объяснил он.
— Огонь! — скомандовал старшина.
Но что это? Шпак до боли сцепил губы — промах!
Второй танк легко обошёл подбитого «тигра», на мгновение остановился и пальнул из своего орудия. Снаряд разорвался на бруствере, метрах в пяти от ровика, где находилась пушка старшины. Слышно было, как осколки от снаряда звонко ударили в орудийный щит, а взрывная волна положила всех на горячую землю. Первое, что увидел Шпак, когда поднялся с земли, — подносчик снарядов Иван Волков корчился неподалёку от орудия, чуть дальше от него на траве лежал Рябов и стонал.
— Расчёт, к орудию! — гаркнул во весь голос старшина.
Но к пушке подскочил лишь наводчик Буряк. Он крутил головой и стряхивал с себя пыль и прилипшую к гимнастёрке землю. Шпак подошёл к Волкову и перевернул его на спину. На побледневшем лице бойца была кровь. Открыв глаза, он застонал, хватаясь рукой за плечо. И сам он был не свой, что-то бормотал себе под нос, но разобрать слова Шпак не мог. Наконец Иван отчётливо произнёс:
— Болит плечо, как будто кто-то вогнал в него иголку, а в голове шум...
— Лёгкая контузия, — успокоил его Шпак. — Это пройдёт. Давай к орудию!..
А заряжающий Игнат Рябов всё ещё лежал на земле, у ящика со снарядами. Старшина помог ему подняться.
— Ты что, ранен? — спросил он.
— Взрывная волна бросила на бруствер, и я зашибся малость... — пояснил заряжающий, но к пушке подошёл...
Бой разгорелся упорный. Расчёт старшины Шпака уничтожил три танка, четвёртый шёл прямо на их орудие, но неожиданно свернул в сторону, и снаряд, выпущенный из пушки, пролетел мимо.
— Вот сволочь, ушёл! — беззлобно выругался командир расчёта.
А пятая броневая машина, выскочив из-за догоравшего «тигра», рванула прямиком на артиллеристов, стремясь гусеницами смять орудие и уничтожить его расчёт.
— Погоди, стервец, я тебя сейчас поджарю! — крикнул Шпак.
Он схватил бутылку с зажигательной смесью, пробежал по окопу несколько шагов и затаился. Многотонный танк с грохотом взобрался на бруствер, перелез через узкий окоп, где сидел Шпак. В последний момент старшина увидел чёрное днище танка, и когда он отъехал подальше, Шпак ловко швырнул в него бутылку. Она глухо разбилась о броню, и танк вмиг охватило пламя. Люк открылся, из него стали выскакивать немцы в чёрных комбинезонах и что-то орать на своём языке. Из соседнего окопа по ним открыли стрельбу и пулемёта наши пехотинцы. Трое немцев упали замертво, а четвёртый наполовину вылез из люка, и его сразила пуля.
Танки не прошли, они повернули обратно.
После того как утихла стрельба, к Шпаку подошёл старший лейтенант Кошкин и коротко изрёк:
— Как прошёл бой, потери есть?
Шпак доложил, что вражеские танки на его рубеже не прошли, хотя пытались; расчёт уничтожил четыре танка из орудия, а пятого подожгли бутылкой с горючей смесью; есть потери — ранен в плечо подносчик снарядов рядовой Волков. Сейчас он находится в санчасти, где ему оказывают помощь.
— Да, твои ребята герои, Василий Иванович, — тепло произнёс Кошкин. — Тех бойцов, кто особенно отличился, представь к наградам — так распорядился командир дивизиона майор Белозёров.
— Такие люди есть, — промолвил старшина. — Я напишу на них реляции, кто и в чём отличился в бою, и принесу вам. Вы будете в блиндаже?
— Да, — весело бросил Кошкин. — Только не тяни с этим.
Кошкин ушёл. А Шпак лишь сейчас заметил, что к нему подошёл заряжающий Игнат Рябов.
— Что, навели порядок в ровике? — спросил старшина.
— Всё, что требовалось, расчёт сделал. — Рябов стал перечислять: — Комья земли убраны, осколков набралось целая каска, ящики со снарядами закрыты...
— Пушка цела? — сердито вскинул голову Шпак.
Он нахмурил брови и, чуть помедлив, бросил упрёк: — Ты нас чуть не подвёл.
«Всё ещё злится старшина, что заминка вышла во время стрельбы из орудия», — грустно подумал ефрейтор, а вслух промолвил:
— Пушка цела, правда, на щитке вмятина от осколка. А как её убрать, ещё не придумал. — Он смотрел на Шпака, и губы его улыбались.
— Ты чего это? — растерянно спросил старшина.
— Ловко вы бутылочку в танк бросили, немец вмиг запылал. — Рябов с огорчением и досадой добавил: — А я как есть растерялся, не сразу сообразил, что делать. Орудие-то сразу не повернёшь, а фашист уже пересёк окоп и уходил...
Шпак устало повёл бровями.
— Не беда, Игнат, ещё научишься...
— Что-то долго нет Волкова, — посетовал Рябов. — А может, его положили на лечение? — угрюмо добавил он.
— Ему надо в санчасти отлежаться: рана хоть и не опасная, но её следует лечить, — рассудил старшина. Он встал. — Вот что, Рябов: ты остаёшься в расчёте за меня, а я схожу в санчасть. Может, Волкову нужна ещё какая-то помощь.
— Привет ему от всех нас передайте, — попросил Рябов.
Шпак вернулся из санчасти повеселевшим, это заметил даже командир управления батареи лейтенант Семён Жаров.
— Что, твой Волков пошёл на поправку? — спросил он, глядя на старшину серыми выразительными глазами.
У Жарова были тонкие, как у девушки, брови, и бойцы иногда отпускали шутки в его адрес, чего он не терпел и был в обиде на тех артиллеристов, кто это делал. Шпак его уважал и не позволял ни себе, ни своим подчинённым подобных вольностей.
— Да, моему Волкову, как вы, Семён Юрьевич, изволили выразиться, стало лучше, — усмехнувшись, промолвил Шпак. — Плечо у него заживает, и через неделю он будет свеж как огурчик. А вот у Кольцова, нашего бывшего командира батареи, ранение посерьёзнее, и поправится он не скоро. — Старшина взглянул на Жарова. — А у вас что-то есть ко мне?
— Есть, Василий Иванович, — качнул головой лейтенант. — Когда тебя в блиндаже не было, звонил инструктор политотдела майор Лавров. Он приедет к нам к пяти часам вечера, просил передать, чтобы ты был на месте.
— Что ему надо? — не понял Шпак, а про себя чертыхнулся: «К пяти часам я обещал подойти в санчасть к Марии — что теперь делать? Нужно её предупредить, не то ещё обидится».
— Лавров хочет встретиться с расчётом орудия, поговорить с бойцами, как прошёл недавний бой, есть ли у них какие-либо предложения на этот счёт. — Жаров достал пачку трофейных немецких сигарет, сам закурил и угостил старшину. — У Лаврова есть что-то важное и к тебе, Василий Иванович, а вот что — он мне так и не сообщил. Сказал лишь, что ему начальник политотдела дал задание написать листовку о героических действиях артиллеристов батареи. Так что не подведи меня, старшина.
— Понял, товарищ лейтенант, — заверил его Шпак. — Встретим мы майора тепло, угостим его настойкой шиповника. Мои ребята заварили ягоды кипятком, да и сок получился очень вкусный. Кстати, налить вам стаканчик? Он уже остыл, в нём много витаминов С — так мне сказала медсестра Мария Ивановна.
— Тащи, шиповник очень полезный, а я как раз чуток простыл на сквозняке, когда укладывал в нишу ящики со снарядами.
Пока старшина ходил, Жаров докурил папиросу и загасил окурок.
Вернувшийся Шпак протянул лейтенанту стакан со светло-коричневым напитком. Жаров взял его и в два приёма выпил.
— Вот это да! — улыбнулся он, вытирая платком губы. — Теперь я понимаю, почему тебя в бою не берёт пуля, — шутливо добавил он.
— Такого напитка ребята приготовили целых три литра, и половину я отнёс в санчасть, чтобы Мария Ивановна поила им капитана Кольцова, — объяснил Шпак.
— Ну, теперь наверняка рана у капитана заживёт быстрее обычного, — бросил реплику Жаров. — Если вдруг меня ранит, будешь поить своим настоем шиповника, ясно?
— Вам я никак не могу отказать, вы же многое делаете для моего расчёта, — заверил командира управления батареи Шпак.
Они посидели ещё немного, поговорили, потом Жаров ушёл.
«Так-то оно лучше, — легко вздохнул старшина. — А листовку надо писать о капитане Кольцове».
Пожалуй, Шпак переживал за Кольцова больше, чем за кого-либо, наверное, потому, что с Кольцовым его свела фронтовая дорога под Москвой в сорок первом, когда там шли оборонительные бои. Оба служили в одной батарее. К тому же там Кольцов представил Шпака к награде медалью «За боевые заслуги», и вручал её старшине командующий фронтом. До сих пор Шпак помнит те слова, которые произнёс тогда командующий: «Надеюсь, что у тебя, старшина, будут ещё и ордена!..»
Есть люди, которые умеют владеть собой в самые критические минуты, прятать в себе чувство горечи и обиды, ничем не выдавая своих переживаний. Шпак хотя и умел владеть собой в тяжёлых ситуациях, каковых у него было немало, однако же так и не научился прятать в себе чувство горечи и обиды, вот как с капитаном Кольцовым. Прошло немало времени с той минуты, когда раненого командира батареи увезли в санчасть, а старшина чувствовал себя не в своей тарелке, будто был виновен в ранении капитана. Кажется, он был даже зол, когда ему позвонила медсестра и спросила, не сможет ли он заскочить к ней вечерком.