— Она мне послужит талисманом, — одобрил он.
На батарею Шпак вернулся грустный. Печаль пришла от навязчивой мысли, что ранило сына. Теперь он думал о том, долго ли Павел пролежит в санбате, не осложнится ли его рана. Хотел поговорить с лечащим врачом, но тот из поездки в госпиталь пока не вернулся.
— Приходите завтра с утра, он будет, — заверил его дежурный врач приёмного покоя.
В санчасти на Шпака напустилась медсестра Маша, упрекнула его в эгоизме.
— Это почему же? — Василий Иванович едва не выругался.
— Почему не попросишь командира полка перевести Павла на свою батарею? — сердито спросила она. — Боишься, что он лучше тебя будет уничтожать вражеские танки?
— Пусть служит на другой батарее, тогда и мне будет легче, — пояснил Шпак.
— Я тебя не понимаю, Вася... — тихо промолвила Маша.
— Если у Павла что-то будет не ладиться, я стану переживать. А к чему это? У меня и так нервы напряжены. Теперь вот его готовят к операции, и опять в моей душе холод, как в февральский день. — Старшина подсел ближе. — Ты бы лучше съездила в санбат да поговорила с врачом о состоянии раненого Павла Шпака и будут ли ему делать операцию. Я бы сам это сделал, но не дождался его лечащего врача, который укатил в госпиталь. Я в медицине не смыслю, а ты медсестра, тебе и карты в руки. — Он засмеялся и прижал её голову к себе.
— Что ты делаешь, кругом люди! — возмутилась Маша. — Ещё подумают бог знает что обо мне...
Старшина встал.
— Пойду я, Маша, хотя уходить мне отсюда не хочется...
В блиндаже Шпак сел в угол за столик и начал писать письмо в Саратов. Уже почти закончил, как вдруг вошёл командир батареи Кошкин. Он был хмурый.
— Где вы были? Я вас искал, — сурово выговорил он.
— Сына моего Павла ранило в бою, я проведал его, — объяснил Шпак.
— Зачем же вы ушли без разрешения? Прошу впредь этого не делать, — уже мягче сказал Кошкин. — А сейчас идите к оружию, туда привезли снаряды! — И Кошкин вышел из блиндажа.
Шпак сунул письмо в карман и метнулся наверх, к расчёту.
Утром генерал Конев, командующий Степным фронтом, умывшись, вызвал к себе начальника штаба генерала Захарова. Тот не заставил себя долго ждать, сразу же прибыл.
— Матвей Васильевич, почему ты сегодня так рано встал? — спросил его Конев. Он стоял перед зеркалом и причёсывался.
— Могу ли я отдыхать, когда командующий встал раньше меня? — Щурясь, усмехнулся начальник штаба. — Да и работы у меня уйма. Немного отдохнул, и баста. Но вы правы, Иван Степанович, поднялся я рано, ещё, как говорят на Руси, первые петухи не пропели.
— А ты, значит, как главный петух встал рано и пропел? — улыбнулся Конев. В его пытливых глазах вспыхнули искорки.
Шутка командующего взбодрила Захарова, он тихо засмеялся в кулак.
— Умеете вы, Иван Степанович, находить такие слова, что вызывают у меня смех.
— А ты разве не слышал, что говорят наши учёные-медики? — спросил командующий и сам ответил: — Смех укрепляет здоровье, и тот, кто много смеётся, будет долго жить.
— Где-то я тоже об этом читал, но не уверен, что это истина.
Захаров помялся на месте, ожидая, когда командующий скажет ему о том, зачем вызвал его.
— Ты чем сейчас занимаешься, Матвей Васильевич? — поинтересовался Конев.
Начальник штаба ответил, что вместе с начальником Оперативного управления он готовит директиву о развитии наступления на Белгородско-Харьковском направлении войск Степного фронта во взаимодействии с Воронежским фронтом.
— План по этой операции, который мы посылали в Ставку и Верховный главнокомандующий утвердил, у вас? — спросил Конев.
— Так точно, им я и руководствуюсь, — ответил Захаров.
— Вот что, Матвей Васильевич. Нам предстоит взаимодействовать с Воронежским фронтом, поэтому я сейчас поеду к Ватутину, чтобы согласовать с ним некоторые вопросы. Кстати, об этих вопросах я вам говорил.
— Я помню, Иван Степанович.
— Принеси мне этот план. А когда вернусь от Ватутина, мы ещё раз обговорим действия наших танковых и механизированных корпусов, а также армий.
— К вашему возвращению директива будет готова, вам останется внести изменения, если таковые будут, и подписать, — заверил начальник штаба командующего и тут же добавил: — Вы бы позвонили Ватутину, на месте ли он, может, уехал в какую-нибудь армию: хочет своими глазами видеть, как люди готовятся к боям. В этом, Иван Степанович, Николай Фёдорович похож на вас, вы тоже беспокойный человек.
— Вчера я с Ватутиным говорил, он ждёт меня, — сообщил Конев.
Генерал Ватутин в это время как раз кончил завтракать. Он выглянул в окно и увидел, как во двор штаба въехала машина, а за ней другая, в которой находились автоматчики.
«Наконец-то прибыл Конев с охраной», — подумал Николай Фёдорович и не ошибся. Конев шумно вошёл к нему в комнату. На нём была чёрная кожаная куртка, и походил он на штатского человека, но его выдавала военная фуражка. Высокий, широкоплечий, он с ходу бросил с улыбкой:
— Привет, Николай Фёдорович! А чего такой грустный?
— Всё думаю, возьмёшь ли ты Харьков? — усмехнулся Ватутин.
— Возьму! — громко произнёс Конев. — Я так и заявил Верховному, когда был в Ставке. А он и говорит: «Когда освободите Харьков, сразу же дайте мне знать!» Ничего не скажешь, хитёр наш Иосиф. Но я докажу вождю, что я хозяин своего слова.
Генералы пожали друг другу руки.
— Садись и рассказывай, с чем пожаловал, — добродушно промолвил Ватутин.
Он смотрел на Конева спокойно, но во взгляде его лучистых глаз Иван Степанович уловил едва ощутимый упрёк, словно он был в чём-то виновен перед своим коллегой. Конев отвёл глаза в сторону, потом сказал, что речь пойдёт о предстоящей операции двух фронтов по разгрому белгородско-харьковской группировки немецко-фашистских войск.
— Вот план этой операции, который утвердила Ставка. — Он положил документ на стол. — Прочти, пожалуйста, там и тебя касается.
— У меня недавно был маршал Жуков и подробно рассказал о вашем с ним замысле, — произнёс Ватутин. — План операции подписали кроме тебя ещё Георгий Константинович и твой начальник штаба генерал Захаров, не так ли?
— Верно, — подтвердил Конев. — Тебе в этом документе что-то не нравится?
— Могу ли я критиковать ваш план, если его утвердила Ставка? — усмехнулся Николай Фёдорович. — Хотя в нём есть слабые места.
— Ты, наверное, обиделся, что я прошу Ставку вернуть в Степной фронт танковую армию генерала Ротмистрова, а также другие армии?
— Иван Степанович, я же не красная девица, чтобы на тебя обижаться, — добродушно улыбнулся Ватутин. — Мне известно, что после того, как мне были отданы твои лучшие четыре армии, механизированный и танковый корпуса, ты выступил против «раздёргивания» фронта по частям и предложил Ставке использовать Степной фронт в полном составе для перехода в контрнаступление, но Верховный не согласился с твоим предложением. Был такой грех?
— Был, Николай Фёдорович, но не грех, — сдержанно и твёрдо заявил Конев. — Я и сейчас считаю, что ввод стратегических резервов по частям никогда не способствовал достижению крупных целей. Это своё мнение я выразил в официальном документе на имя маршала Жукова как заместителя Верховного главнокомандующего. — И он пересказал Ватутину то, что писал.
(Вот этот документ, и датирован он 30 июля 1943 года:
«Докладываю: лучшие четыре армии, механизированный и танковый корпуса из Степного фронта переданы Воронежскому фронту. Включённые в состав фронта (имеется в виду Степного. — И. К.) две армии Воронежского фронта в результате июльских боёв имеют малочисленный состав дивизий и большие потери в материальной части артиллерии и оружия. Танков во фронте мало, а в 53-й армии всего 60 танков, в 69-й армии 88 танков, а в 7-й гвардейской армии 30 танков, в 1-м механизированном корпусе 200 танков. Фронт имеет активную задачу.
Прошу распоряжений:
1. Усилить фронт одним танковым корпусом. Полагал бы возможным один танковый корпус взять у Воронежского фронта, в частности 4-й гвардейский танковый корпус или 3-й гвардейский танковый корпус от Кулика.
2. Взамен 47-й армии включить в состав Степного фронта 4-ю гвардейскую армию Кулика или 52-ю армию.
Прошу Вашего решения.
И. Конев. — А. 3.).
Выслушав командующего Степным фронтом, Николай Фёдорович, к удивлению Конева, улыбнулся.
— Всё верно, Иван Степанович, твоя позиция честна и бескорыстна, — одобрил Ватутин. — Окажись я в той ситуации, в которой оказался ты, я бы поступил точно так же. Но я не могу в чём-либо упрекнуть и Верховного, который тебя не поддержал: обстановка на Воронежском фронте требовала быстрых и неординарных решений. — Николай Фёдорович передохнул. — Это война, и тот выиграет победу, кто опередит врага хоть чуть-чуть. И это сделал Верховный. И надо ли нам сейчас ломать копья?
— Я тебе вот что скажу, Николай Фёдорович. Что касается Курской битвы, то неодновременное использование в оборонительном сражении стратегических резервов позволило лишь сорвать наступление врага. Конечно, в той сложной обстановке наша победа бесспорна и велика. Но имевшиеся у нас резервы позволили бы нам достичь больших результатов. — Иван Степанович пристально смотрел в лицо Ватутину, словно хотел что-то прочесть на нём. — По твоим глазам вижу, что со мной ты не согласен, но за то я тебя и ценю, что ты твёрдо стоишь на своей позиции, хотя, на мой взгляд, она ошибочна.
Генерал Ватутин достал папиросы и закурил. Предложил Коневу, но тот отказался.
— Успею ещё наглотаться горького дыма, — усмехнулся он.
Сделав несколько затяжек, Ватутин прошёлся по комнате. А Конев ждал, что он скажет на его последние слова. Наконец Ватутин подал голос, и этот голос слегка разочаровал Конева:
— Когда мне звонил Сталин и мы с ним заговорили о белгородско-харьковской операции, я доложил ему, что танковая армия Ротмистрова здорово выручила наш Воронежский фронт. Танки Ротмистрова совершили почти трёхсоткилометровый марш, чтобы прибыть на заданный рубеж, и с ходу вступили в сражение. Я даже чуточку позавидовал командарму 5-й гвардейской танковой. «Я разделяю ваши чувства, — ответил мне Верховный. — Но кое-кто не согласен с решением Ставки помочь вашему фронту разделаться с прорвавшимися в глубокий тыл немецкими фашистами». Хотя Верховный и не назвал тебя, Иван Степанович, но я понял, что он имел в виду командующего Степным фронтом.