А теперь более подробно о цифрах потерь врага, доложенных генерал–майором Д. И. Турбиным:
«Уничтожено: живой силы до 4000 солдат и офицеров, танков — 21, танков Т-6–3, бронемашин — 2.
Подавлено: артиллерийских батарей — 12.
Подожжено складов — 4»{215}.
Без сомнения, все приведенные выше цифры указаны на глазок, ибо никто разбитых «тигров» за линией фронта в ночь с 4 на 5 июля поштучно не считал, не говоря уж о запредельном количестве погибшей живой силы. Такие потери могли присниться врагу лишь в страшном сне. Немецкие дивизии за две недели жесточайших боев на Курской дуге не имели таких безвозвратных потерь личного состава, какие придумали в штабе артиллерии армии И. М. Чистякова за полчаса обстрела по «вероятным районам скопления». Понимая это, штаб артиллерии фронта несколько «скорректировал данные» и доносил, что всего по фронту в ходе контрартподготовки уничтожено «не менее 2500–3000 солдат и офицеров»{216}.
Причина этих фантастических цифр проста. Для офицеров, готовивших подобные документы, это была рутинная работа «на архив», так как описываемые события уже канули в прошлое. Поэтому высокой точности и достоверности от них не требовалось. Цифры из документов нижестоящих штабов никто не проверял, хотя в них нередко встречаются просто ошибки и опечатки, показания пленных откровенно «притягивались за уши» и т. д. Однако большинство советских послевоенных исследований исходили из информации, почерпнутой именно в таких отчетах и докладах. В том числе и из–за того, что документов в архивах сохранилось очень мало. [288]
В целом идея упреждающего удара была интересной, и она не прошла незамеченной противником. Особенно ее вторая фаза — 5 июля. В журналах боевых действий всех соединений 4‑й ТА отмечается факт сильного упреждающего удара русской артиллерии, несмотря на то что в это же время, в частности по штурмовым группам 48‑го тк, и без того велся сосредоточенный огонь из «катюш» и гаубичной артиллерии. «В первой половине ночи, — донесли офицеры штаба 167‑й пд, — сильный артиллерийский огонь и обстрел из залповых систем, который главным образом наносился по центру дивизионного участка»{217}. В журнале боевых действий 48‑го тк отмечено: «Ночь проходит в основном спокойно. На всем участке корпуса сильный залповый огонь артиллерийских орудий и минометов противника»{218}.
В дивизии СС также донесли об обстреле русской артиллерии по местам сосредоточения войск. Так, был накрыт 2‑й усиленный батальон 2‑го грп СС «Лейбштандарт». Попал под обстрел и 1‑й батальон 1‑го грп СС этой же дивизии. Снаряды в основном попали в расположение пехоты, подразделения 13‑й тяжелой роты «тигров» и самоходок, стоявшие за ними, не пострадали. Из воспоминаний механика–водителя «тигра» штурмана В. Венда:
«…Утром стала бить русская артиллерия, в это время мы были еще не в танках, располагались немного дальше, чуть позади. Мы были, скажем так, за пределами досягаемости артиллерии противника… или они просто не знали, где мы в тот момент находились»{219}.
В докладах противника отмечалось, что потери есть, но они сравнительно невелики. В то же время телефонные линии связи полностью повреждены, поэтому связь будет осуществляться в основном через посыльных.
Архивные документы свидетельствуют, что через несколько минут после открытия огня с советской стороны, в 3.00, начальник штаба 48‑го тк лично начал прозванивать штабы дивизий, чтобы собрать информацию о положении и возможности соединений продолжать выполнять план операции «Цитадель». Лишь 11‑я тд и 167‑я пд сообщили, что не имеют никаких трудностей, так как их основные силы подошли на исходные позиции позже других. Тем не менее точных цифр потерь в документах соединений 48‑го тк обнаружить пока не удалось. Дивизии отчитывались о потерях за сутки боя, а урон, понесенный в отдельных боях, указывался очень редко. [289]
Поэтому выделить ущерб, нанесенный именно в ходе контрартподготовки, трудно.
Все вышеперечисленные обстоятельства позволяют авторам ряда западных изданий утверждать, что существенных результатов от упреждающего удара нашей артиллерии не было, а полбоекомплекта выпущено впустую. Это мнение разделяют и ряд российских исследователей. Нельзя не признать, что оснований для сомнений в эффективности этого важного и масштабного мероприятия есть. О том, что результат от контрартподготовки оказался не таким, на который рассчитывала и Ставка, и руководство фронтов, после войны достаточно откровенно признавал и являвшийся в ту пору заместителем Верховного Главнокомандующего, маршал Советского Союза Г. К. Жуков:
«Захваченные в ходе сражения пленные рассказывали, что наша контрподготовка для них была неожиданной, что сильно пострадала артиллерия и почти всюду была нарушена связь, система наблюдения и управления.
Следует, однако, сказать, что к началу действий противника в наших войсках план контрподготовки (в деталях) полностью еще не был отработан. Не были еще точно выявлены места сосредоточения войск в исходном положении и конкретное расположение целей в ночь на 5 июля. Ясно, что при тех разведывательных средствах, которые тогда имелись, нелегко точно установить местоположение целей, но все же можно было сделать значительно больше, чем сделали войска фронтов. В результате нашей артиллерии при контрподготовке пришлось вести огонь в основном не по конкретным целям, а по площадям. Это дало возможность противнику избежать массовых жертв. Нельзя сбрасывать со счетов и тот факт, что контрподготовка проводилась ночью, а поэтому участие авиации в ней было незначительным и, прямо скажем, малоэффективным»{220}.
Более подробно о том, что же не «сделали войска фронтов» и их руководства, пишет Н. С. Фомин:
«В 13‑й А Центрального фронта момент начала контрподготовки был избран в общем правильно. Однако решение командования этой армии о сокращении наполовину количества привлекаемой артиллерии и времени для нанесения первого удара снижало, по нашему мнению, эффективность огневого поражения противника. Трудно также признать целесообразным нанесение повторного удара по противнику всей артиллерии, когда его войска начали артподготовку атаки, в [290] результате чего огонь нашей артиллерии оказался в ряде случаев нецелесообразным.
В 70‑й А того же фронта контрподготовку вообще начали через 10 минут после начала артиллерийской подготовки противника. Выбор момента ее проведения был не из удачных.
В 6‑й гв. А Воронежского фронта контрподготовку начали вечером 4 июля, накануне предполагавшегося наступления противника, ограничившись пятиминутным огневым налетом. Ровно в 3 часа утра 5 июля контрподготовка была продолжена в полном объеме.
Артиллерия 7‑й гв. А начала контрподготовку в 3 часа утра 5 июля одновременно по трем вариантам. При этом за 10 минут до ее окончания противник открыл ответный огонь, начав артиллерийскую подготовку. В обоих фронтах авиация бомбила аэродромы.
Можно заключить, что как в выборе момента начала контрподготовки, так и в ожидаемых ее результатах в армиях, повидимому, чувствовалась некоторая неуверенность. И это естественно, так как выбор момента открытия огня в контрподготовке является едва ли не самым трудным решением, которое должно принять командование. Лишь при тщательной разведке можно избежать закономерную в этом случае неуверенность. Несомненно, во всяком случае, одно: если уж принято решение, то при отсутствии данных, меняющих обстановку, его надо доводить до конца. Дробление же контрподготовки на две части лишь ослабляет силу удара и ожидаемые результаты. Результаты в обоих фронтах, надо полагать, были бы выше, если бы не имели место отмеченные нами слабости. Следует признать, что проблема контрподготовки в современных условиях требует серьезного изучения, поисков лучших форм и способов ее проведения»{221}.
В то же время авторы отдельных публикаций, возлагая ответственность за просчет на командование фронта, высказывают и ошибочные предположения.
«Допрошенный в присутствии члена Военного совета Воронежского фронта Н. С. Хрущева пленный заявил, что «наступление начнется в 3.00 с началом рассвета». Пленный не врал: он, как и все в немецкой армии, жил и воевал по берлинскому времени. То есть начало операции намечалось на 5.00 (3.00 по среднеевропейскому времени) 5 июля. Трудно представить, что на третьем году войны наше командование (особенно переводчики) не знало о разнице во времени. Скорее боялись опоздать с открытием огня, боялись, что противник упредит с началом артподготовки. Тем более [291] стало известно, что войска Центрального фронта уже провели огневой налет в 2.20. В результате артиллерийская контрподготовка началась преждевременно»{222}.
Действительно, руководство Воронежского фронта торопилось. Однако не из–за страха опоздать, а из–за того, что знало ситуацию значительно лучше, чем кто–либо, даже сегодня. Дело в том, что в приведенной цитате правильно указано время по часовым поясам, но Советский Союз в этот период жил по так называемому «декретному времени». В целях более рационального использования светлого времени суток Постановлением СНК СССР 16 июня 1930 г. поясное время на территории нашей страны было переведено на один час вперед. Соответственно разница между берлинским и московским временем сократилась на час. И такое превышение сохранялось весь год, в том числе и в 1943 г., в отличие от так называемого «летнего времени». В этом можно легко убедиться, сравнив описание одних и тех же событий в оперативных документах немецких и советских войск. Таким образом, трудно говорить о просчете советской стороны при принятии решения на открытие огня. Ведь контрартподготовка началась за час до наступления врага.
Если о результатах утренней артподготовки можно спорить, то налет нашей авиации утром 5 июля на районы базирования 8‑го авиакорпуса противника и Харьковский аэроузел был откровенно неудачным и, мало того, принес советской стороне существенные потери. По плану, утвержденному Ставкой ВГК, для нанесения удара по вражеским авиасоединениям, которые предположительно готовились поддержать войска ГА «Ю», выделялись значительные силы. Помимо 2‑й ВА Воронежского фронта под командованием генерала С. А. Красовского, к нему привлекались соединения 17‑й ВА Юго — Западного фронта генерала В. А. Судца.