Прошло две недели. В пятницу, 8 апреля, я был в Нью-Йорке на встрече с генеральным менеджером Atlantic Вэлом Аццоли и Стиви Никс по поводу нового альбома, который она планирует для лейбла, и тут мой ассистент сказал, что на линии Розмари и что дело срочное. Она звонила из своей машины по пути к реабилитационной клинике, где лежала Кортни, куда ехала, чтобы сообщить ей, что произошло. Я сказал, что даже не представляю, о чем она, и Розмари ответила:
– О боже мой. Конечно, ты ведь тоже еще не знаешь. Курт покончил с собой.
Я никогда окончательно не забуду той печали и горя, которые испытал в этот момент.
Боль вскоре сменилась шоком и необходимостью «функционировать». Я улетел обратно в Лос-Анджелес, и на следующий день мы с Розмари, Кэти и четырехмесячным Максом полетели в Сиэтл, где нас встретила на лимузине женщина-водитель. Она быстро поняла, что мы приехали на похороны Курта.
– Вы знаете, я возила его несколько месяцев назад. Он был таким милым. Я рассказала ему, что мой четырнадцатилетний сын его большой поклонник, он спросил, где мы живем, и, когда понял, что это по пути к его дому, то предложил остановиться там и поболтать. Курт пожал моему сыну руку, посмотрел ему в глаза и сказал: «Знаешь, твоя мама – отличный водитель».
Под конец рассказа она уже всхлипывала, и мы вместе с ней. Собравшись с духом, она закончила:
– Моего сына так расстраивают люди, которые сейчас критикуют Курта. Он говорит, что они просто не понимают, через что Курту пришлось пройти.
На Джанет возложили поиск места для похоронной церемонии. Поскольку Курт покончил с собой, большинство церквей отказались проводить ее. «Я сидела в отеле «Четыре сезона» и обзванивала всех подряд из «Желтых страниц». В конце концов (менеджер Soundgarden) Сьюзен Силвер предложила обратиться к унитарианцам.
Позже мы все собрались в доме Кортни. В разных комнатах сидели буквально десятки людей; несколько человек были в одной из спален вместе с Кортни и матерью Курта Венди. Приехала Кэт Бьелланд из Babes in Toyland. Кортни часто враждовала с ней в прессе, но они все равно много друг для друга значили.
В какой-то момент Кортни сказала нам, что нашла предсмертную записку. Я не знал, держит она ее у себя какое-то время или только что ее нашла. В следующие годы эту записку опубликовали десятки раз, подвергая самым разным толкованиям, но когда она тогда читала ее вслух, сердце кровью обливалось. Она начала: «Бодде: постораюсь говорить словами простого парня, видавшего жизнь, хоть и предпочел бы сейчас остаться кастрированным инфантильным нытиком…» В этот момент она вставила:
– Долбаный Курт даже не умеет правильно писать «Будда».
Венди ахнула и сказала нам, что Бодда – это имя воображаемого друга, которого Курт выдумал, когда был маленьким. Мы все замолчали в изумлении.
Позже тем вечером Кортни отвела меня в сторону и сказала, плача:
– Мы с Куртом хотели быть такими же, как Дэнни и Розмари, но проблема была… в том, что мы оба хотели быть Розмари.
Она спросила, произнесу ли я речь на отпевании, и я начал искать в доме Библию. Я недавно побывал на похоронах, где раввин читал из Книги Екклезиаста («Всему свое время… время рождаться, и время умирать»), и это меня очень тронуло. Кортни хотела, чтобы после окончания службы поставили какую-нибудь песню, и я предложил In My Life Джона Леннона.
В унитаристской церкви Истины, с которой удалось договориться Джанет, речи произносили многие, кто знал Курта, когда он рос, а потом настала моя очередь. Я не фиксировал свои ремарки на бумаге, и, насколько мне известно, никакой записи не существует, так что мои воспоминания довольно смутны. Я помню, что цитировал стих из Екклезиаста и сказал, что Курт был особенной душой, которая несла на землю свет, – как раз на это и ругался в своей книге Эверетт Тру. Но я считал так тогда и считаю до сих пор.
Мне не хотелось, чтобы люди, которые познакомились с ним только в последние несколько лет, почувствовали себя отстраненными. Эдди Розенблатт сказал, что с Geffen должны приехать только те, кто знал Курта лично, так что в церкви вместе с нами были помимо его самого Гари Герш, Марк Кейтс, Джон Розенфельдер, Рэй Фаррелл и Робин Слоан. Я думал о них, о Силве и о других работниках Gold Mountain. Я рассказывал, каково было работать с ним после того, как он приехал в Лос-Анджелес, как он хотел сохранить свою артистическую честность и в то же время донести свою музыку до множества людей. Я думал о Розмари, так что рассказал историю о том, как мы вдвоем убеждали Курта, когда он пытался решить, выступать на MTV Video Music Awards или нет. А еще я думал о жене Курта. В Rolling Stone напечатали единственную точно сохранившуюся цитату из моей речи: «Я считаю, что он покинул бы этот мир намного раньше, если бы не познакомился с Кортни».
Дальше, когда заиграла песня Леннона, я уже почти ничего толком не помню. Увидев Эдди Розенблатта, я обнял его и зарыдал ему в плечо. Через пару минут ко мне подошел какой-то человек, пожал мне руку и представился отцом Курта, Доном Кобейном. Позже я рассказал Кристу, что никогда раньше не встречался со старшим Кобейном, и тот ответил: «Ага. Курту было очень трудно его простить, – а затем добавил с тоской: – А вот я очень отходчивый».
В прессе после смерти Курта поднялся невероятный шум. Новость попала в выпуски всех телевизионных новостей, а Джуди Макграт с MTV рассказала мне: «Я поручила своим сотрудникам найти абсолютно все записи, которые он сделал для нас, и поставить их подряд». В New York Times на первой странице вышел некролог, в заголовке которого Курта назвали «нерешительным поэтом гранж-рока». Он, конечно, не был особо нерешительным, не считал себя поэтом и редко произносил слово «гранж», но сама статья была исполнена достоинства, которое я посчитал вполне уместным.
Не все были согласны. На передаче CBS60 Minutes комментатор Энди Руни возмутился бурей эмоций по поводу самоубийства наркомана. Он спрашивал: «Подобные артисты вообще дают хоть что-то миру, у которого столько забирают?»
Через несколько дней колумнист New York Times Фрэнк Рич рассказал о том, насколько взбесили его сыновей-подростков слова Руни, а также штамп мейнстримовой прессы о том, что Курт был голосом своего поколения. «Изображать мистера Кобейна… символической жертвой славы, или наркотиков, или рок-нигилизма – значит ничего о нем не понимать… его первобытные крики чистой боли, не подслащенные шоуменством или сентиментальностью… требовали более прямого и страстного ответа. Без подсказок от шумихи в прессе миллионы американцев установили эту тесную связь».
На следующий день в панк-роковом мире начал циркулировать сатирический факс, притворяющийся служебной запиской, которую я якобы отправлю Силве через год, радуясь всем тем деньгам, которые мы вроде как заработали, эксплуатируя смерть Курта. Даже если не говорить об отвратительных, несправедливых инсинуациях по поводу наших мотивов, сам по себе штамп «мертвый артист ценнее живого» неверен. Тогда, как и сейчас, рок-музыканты зарабатывали больше денег с гастролей, чем любым другим способом. Хотя после смерти исполнителя продажи его альбомов часто подскакивают, тот простой факт, что больше никаких альбомов и гастролей не будет, намного более негативен с финансовой точки зрения. Если вы имеете хоть какой-то опыт работы в музыкальном бизнесе, неважно, насколько вы при этом корыстны или глупы, вы ни за что не скажете, что мертвый артист ценнее живого. И, если говорить более по теме, мы были убиты горем из-за смерти Курта не меньше, чем кто-либо из штата Вашингтон. Сатирическое «письмо» заканчивалось весьма жестокой фразой, приписанной «мне»: «Теперь, когда Курт наконец-то перестал лезть к нам со своим творчеством, мы сделали карьеру, которую всегда хотели».
По причинам, которые я так и не понял, Кортни сначала подумала, что автором этого факса был Слим Мун. Она разнесла Муна в щепки на Velvet Rope, форуме AOL, который был зачаточной формой социальных сетей. «НЕ МОГУ ПОВЕРИТЬ, ЧТО ТЫ СОЧИНИЛ ЭТОТ ФАКС О РЕЧИ ДЭННИ НА ПОХОРОНАХ. Курт был в этой церкви, и все, что он услышал из уст Дэнни Голдберга, – любовь, искренность, сострадание и ЭМПАТИЮ, ту самую эмпатию, которая его убила, болезненную долбаную истинную красоту, которую он не смог пережить и которую ты вообще, на хрен, не понимаешь». Мун категорически отрицал свое авторство, и у нас с ним позже завязалось позитивное общение по электронной почте.
Когда я недавно разговаривал с Муном, он сказал, что ничего не знает о происхождении факса, но объяснил мне, что его и его инди-друзей оскорбила моя история о том, как мы с Розмари говорили с Куртом о выступлении на церемонии MTV.
– Контингент из Олимпии считал, что сопоставление сожалений Курта о том, что он решил пойти на мейджор-лейбл, и хвастовства менеджмента по поводу того, как им удачно манипулировали, было оскорбительным, особенно когда некоторые люди считали, что он умер именно потому, что им манипулировали.
Кэрри Браунштейн написала в мемуарах, что одной из причин, по которым ее группа Sleater-Kinney подписалась на лейбл Муна Kill Rock Stars, а не на мейджор, стала смерть Курта. «Если упрощать до предела его историю, она выглядит так: парень подписал контракт с мейджор-лейблом, стал настолько знаменитым, что оторвался от своей аудитории, а потом покончил с собой… эта трагедия вошла в метафорический учебник, служа важным предостережением».
Я считал, что это как-то глупо – пользоваться смертью Курта как аргументом в самодовольных рассуждениях о якобы морально более правильном выборе. Моя собственная «история предупреждения» звучит так: не принимай героин. Не становись долбаным наркоманом. А если ты наркоман, то сделай все, чтобы остановиться. Впрочем, даже фактор наркомании необязательно плох. Разум и душа до сих пор окутаны тайной. За возможным исключением святых, люди просто не предназначены для того, чтобы узнать все о жизни и смерти.
Даже в то время я понимал, что и авторы факса, и те, кто смеялся над ним, тоже тяжело переживают смерть Курта. Они хотели накинуться хоть на кого-нибудь, придумать хоть какое-нибудь объяснение ужасной трагедии. Они любили его – по крайней мере, любили ту его часть, которая была им знакома, точно так же, как я и все остальные из Лос-Анджелеса любили ту его часть, которая была знакома нам. Я работал на Альберта Гроссмана, когда Дженис Джоплин умерла от передозировки, и, хотя он был моим боссом, в глубине души я спрашивал себя, мог ли Гроссман сделать что-нибудь, чтобы предотвратить ее смерть.