верного скакуна, моя любовь. Обвивай меня тем таинственным веянием, где слышится топот, обещающий победу. Мы еще сегодня войдем в Сагунт.
И он устремил глаза вдаль, будто с нетерпением ожидая наступления дня. Луна светила уже не так ярко: небесная лазурь приняла более темный оттенок, и над морем обозначилась широкая полоса фиолетового цвета.
— Скоро рассвет,— продолжал африканец,— будущую ночь, Асбита, ты будешь спать на ложе из слоновой кости какой-нибудь богатой гречанки, и старейшины города будут служить тебе, как рабы.
— Нет, Ганнибал. Я не увижу конца занимающегося дня. Мне во сне явилась сегодня тень Гиербаса перед первыми петухами. Я умру, Ганнибал.
— Умрешь?.. Ты так думаешь? Чтобы враг добрался до тебя, он должен будет переступить через тело Ганнибала. Ты мой брат по оружию. Я буду около тебя.
— И ты тоже умрешь. Отец не мог обмануть меня.
— Ты боишься?.. Ты дрожишь, дочь гарамантов... Да, ведь ты женщина! Спрячься же в свою палатку; не приближайся к стенам. Я приду за тобой, когда настанет минута вступить тебе повелительницей в город.
Асбита выпрямила свой прекрасный стан, будто ее хлестнули бичом. Ее большие глаза сверкали гневом.
— Я ухожу, Ганнибал. Начинает светать. Я все приготовлю к приступу, и ты встретишь меня, когда твои рога подадут сигнал. Зная, что я умру, прошу позволения поцеловать тебя... всего один раз... Нет, не приближайся ко мне. Теперь я этого не хочу: мне это повредило бы. Если я паду, и ты найдешь меня между трупами, вспомни, какая была моя последняя мысль...
Она ушла с копьем в руке, пробираясь между палатками, в сопровождении своего черного коня, обнюхивавшего следы ее ног, как ручное животное.
День занялся. Костры погасли, и вокруг догоравших головней шевелились люди, вставали, потягивались, сбрасывали парусиновые попоны, которыми были покрыты. Рвавшихся на привязи лошадей отвязывали и отпускали на свободу, гоня к реке, чтобы выкупать и вычистить.
По всем дорогам к лагерю направились большие повозки, нагруженные провизией и кормом для лошадей, и со скрипом их колес смешивались песни солдат, в минуту веселого пробуждения вспоминавших далекую родину и певших на родном языке.
Стоял хаос голосов и криков. Каждый народ занимал отдельную часть лагеря; одно племя перекликалось с другими приветствиями. Над лагерем стоял запах обнаженных, потных тел и редких приправ, бросаемых в котлы. В воздухе раздавались громкие удары плотников, прилаживавших осадные орудия, чтобы через несколько часов начать метать из них стрелы и камни против городских стен. Несколько всадников в развевающихся плащах скакали на горячих лошадях между городом и лагерем, осматривая стены Сагунта, на руб. цах которого, заалевших при утреннем солнце, начинали собираться защитники. Ганнибал, с непокрытой головой, также смотрел на город из лагеря, стоя на обломке стены — последнем остатке загородного дома, срытого осаждающими.
Было решено начать приступ, как только войско окончит приготовления. Пятьсот африканских всадников, вооруженных пиками, строилось перед лагерем. Они должны были напасть на тот пункт города, где его стены выдавались в открытую равнину, позволявшую дойти беспрепятственно до основания. В других местах лагеря собирались иберийские пехотинцы с длинными лестницами, чтобы принять участие в осаде сразу с разных сторон. Выдвигали осадные машины-стрелометы, с гигантскими коромыслами, приводимыми в движение канатами и готовыми начать бомбардировку градом камней, вложенных в выемки их огромных плеч, готовили тараны, болтавшиеся на цепях в ожидании применения. Осадные башни со стенами, оплетенными камышами, продвигались на массивных дисках, увенчанные щитами стрелков, скрывавшимися за ними от стрел.
— Ты идешь, не защитив ноги? — спросил брат.— Не надеваешь лат?
Ганнибал поспешил в свою палатку, пройдя мимо всадников, медленно проливающих своих лошадей
и осматривавших оружие в уверенности, что им придется принять участие в приступе только в последнюю минуту. Вождь оделся в легкие доспехи. Он надел короткие латы из бронзовой чешуи, а на голову шлем и взял меч. Выходя, он встретился с Марбахалом и своим братом Магоном, начальствовавшим над резервом, обосновавшемся в лагере.
— Нет,— храбро ответил вождь.— Я иду на приступ, и ноги должны двигаться легко, чтоб пробираться через развалины. Стрелы пощадят меня, как всегда.
При выходе из лагеря ему показалось, что между двумя палатками он увидел царицу амазонок, следившую за ним грустным взглядом. Но когда глаза Асбиты встретились с глазами Ганнибала, она высокомерно отвернулась и ушла.
Затрубили трубы и весь лагерь выступил против города. Выдвинулись вперед мантлеты,— настоящие деревянные стены, за которыми скрывались стрелки. Под защитой этих подвижных крепостей выстроились африканцы, вооруженные палками, между тем как с других сторон надвигались кельтиберийцы, неся перед собой лестницы.
Стены вмиг покрылись защитниками. Над зубцами показались сильные руки, пускавшие дротики, бегали пращники, выбрасывая камни, натягивались луки, с резким свистом выпуская стрелы.
С целью воодушевить осаждающих Ганнибал ходил между ними, не обращая внимания на всевозможные снаряды, ударявшиеся о дерево мантлетов. Несколько раз, проснувшись ночью и рискуя попасть в плен, он добирался до самого подножья стены, защищавшей эту наименее укрепленную часть города. Основанием служили большие камни, связанные глиной. Вождь убедился, что взобраться на стены трудно и предполагал пробить брешь в фундаменте и разрушить красноватую стену прежде, чем его войско понесет серьезный урон.
Подъехав к стенам, африканцы вышли из-под защиты мантлетов и яростно устремились на каменную громаду. Обнаженные, черные, они кричали, потрясая своими мускулистыми руками со сверкающими в них пиками, и казались исчадиями ада, посланными свирепыми карфагенскими божествами для уничтожения города. С упорным ожесточением они принялись за дело разрушения, не обращая внимания на сыпавшиеся удары.
Граждане, рассерженные такой смелостью, высовывались до половины из-за рубцов и осыпали африканцев стрелами и камнями, которые, падая вертикально, выбивали из рядов неприятеля немало жертв. Африканцы катились на землю с разбитой головой или размозженными плечами, сломанными руками и ногами; и не один из осаждающих остался пригвожденным к земле стрелой, пронзившей его насквозь. Но новые толпы, подступая по груде трепещущих, изувеченных тел, по крови, смешавшейся с глиной стен, выхватывали пики из рук умирающих и с удвоенной яростью продолжали дело разрушения, нанося удары по стене, будто она была их худшим врагом. И африканцы, кельти-берийцы, галлы, — люди всех цветов и рас — смешивались, произнося с пеной у рта проклятия каждый на своем языке и чувствуя, как смерть ежеминутно стоит у каждого за плечами. При грохоте таранов и падающих камней, среди стонов раненых, фаларики зажигали одежду и, впиваясь в голое тело, невыносимо жгли. Люди, корчась от боли, бежали к реке, как живые факелы.
Уже часть стены подавалась! Камни сыпались из своих ячеек. Главное было выбить первый, после него другие уже следовали сами собой. Осаждающие испускали крики дикой радости; они услышали ободрявший их голос Ганнибала; но прежде чем они успели поднять головы, чтобы перевести дух, из среды их донесся настоящий вой: на них полилась струя раскаленного адского дождя, капли которого впивались, как бесчисленные ножи в тело. Наверху, между зубцами горел костер. Купцы плавили слитки серебра из своих складов и лили расплавленный металл, как смертоносный дождь на тех, кто осмеливался разрушать городские стены.
Осаждавшие отступили с яростными воплями и спешили укрыться за мантлетами. Ганнибал, подняв меч, надеялся его ударами остановить бежавших и вернуть к работе. Но напрасны были все его старания и все убеждения, что для победы необходимо разрушить стену. Солдаты пожимали плечами, с почтением глядя на вождя, казавшегося неуязвимым, но сами боялись мучений этого ада. Многие катались по земле с пеной у рта, задыхаясь от боли...
Вдруг как будто все стены города раскрылись, и все жители его готовились покинуть его. Они бросились на кельтиберийцев, вырывая их лестницы. Город всей своей массой сделал вылазку против осаждающих. Ворота были слишком тесны, чтобы дать выход вооруженной толпе, теснившейся в них и рвавшейся на простор, как поток, стесненный между гор и затем разливающийся по равнине. Самые нетерпеливые бросались прямо со стен, чтобы скорее встретиться с врагом.
В одно мгновение все пространство между стенами и лагерем покрылось сагунтинцами. Ганнибала увлекло бегство его солдат. Мантлеты горели, и толпа женщин и детей, схватив факелы, окружила осадные башни, поджигая их камышовые стены.
Плотной массой продвигались сагунтинцы, сметая осаждавших, бежавших в рассыпную. Перед этой движущейся стеной пик и рук с поднятыми мечами, видны были только бегущие, бросавшие оружие и падавшие, пораженные копьями и стрелами.
Гигант Ферон двигался один, как бы образуя из себя целую фалангу. Львиная шкура и его огромный рост привлекали все взгляды. Он поднимал и опускал свою палицу на группы бегущих и открывал в них широкие бреши.
— Это Геркулес! — в суеверном ужасе кричали осаждающие.-Бог Сагунта идет против нас!
Появление гиганта, даже больше ударов сагунтинцев, способствовало бегству...
Ганнибал не хотел отступать — он надеялся удержаться; но напрасно он кричал, потрясая мечом. Его захватил поток бегущих; его собственные солдаты, ослепленные паническим страхом, подхватили его, толкая вперед, ударяясь ему в спину головами, наклоненными для более быстрого бега, и ему пришлось употребить немало усилий, чтобы не быть сбитым и растоптанным. Еще момент, и граждане, уничтожив все осадные приспособления, ворвались в лагерь.
Вождь обрушился с проклятиями и угрозами на своего брата и Марбахала, не сумевших со своими резервами удержать поток бегущих. Он видел, как пешие отряды в беспорядке спешно покидали лагерь, многие затягивали на бегу ремни своих панцирей; все народы смешались и никто не обращал внимания на предводителей, напрасно приказывавших трубить в рога, чтобы водворить порядок.