Из пленных Ганнибал оставил только настоящих римлян, остальных отпустил без выкупа.
— Идите с миром! — сказал он.— Возвестите у себя на родине, что я пришел не для того, чтобы поработить италийские народы, а для того, чтобы освободить их от римского ига; я веду войну только против поработителей с Тибра! Кто хочет вернуть себе свободу и самостоятельность, пусть примыкает ко мне!
Теперь необходимо было дать отдых войску, измученному переходом через болота. Переход этот произвел в войске страшные опустошения: пал последний слон, множество лошадей, воины болели и были истощены, — пожалуй, только Ганнибал мог с таким войском одерживать победы.
Время отдыха было использовано для того, чтобы ливийцев вооружить по римскому образцу, разделить на полки и так подготовить, чтобы они могли выдержать и более продолжительное сражение в открытом поле, не пользуясь преимуществами нападающей стороны или засады. А когда армия пришла в боевую готовность, Ганнибал двинулся к Адриатическому морю и впервые за все время пребывания в Италии послал прямое донесение в Карфаген. Отсюда он повернул на юг; для осады Рима его войско, при всей своей храбрости, было чересчур малочисленно.
Ганнибал ошибся в своих расчетах: он думал, что стоит ему, освободителю, появиться, и все подвластные Риму народы возьмутся за оружие, чтобы под его знаменами вернуть себе независимость; так было бы нетрудно освободить всю Италию от римского владычества, но италийцам не хватило воодушевления. Они свыклись со своим подневольным положением; в укрепленных городах имелись римские гарнизоны, которые, конечно, отомстят, как только Ганнибал уйдет; окончится война, отплывет за море пунийское войско, и римские легионы снова наводнят страну. Для италийских народов Ганнибал был не вестник освобождения, а непрошеный нарушитель спокойствия, принесший в страну бедствия войны.
Близких побед тоже не ожидалось — враг не рвался в бой. После сражения при Тразимене весь Рим облачился в траур, оплакивая гибель своих сынов, и жил под страхом внезапного появления Ганнибала. Тогда сенат избрал диктатора, то есть поставил во главе государства правителя с неограниченной властью. Он мог, не справляясь с мнением сената, вербовать и распускать войска, заключать мир и союзы и расторгать их; он распоряжался жизнью и смертью граждан; эта полнота власти давала диктатору возможность без промедления принимать любые меры, что должно было спасти город.
На этот высокий пост сенат избрал Квинта Фабия, и лучшего выбора нельзя было сделать.
Избранный прежде всего сознавал, что в качестве полководца не может сравняться с Ганнибалом, и потому заранее отказался от воинской славы, предпочтя путь менее беспокойный, но по-своему хитрый. «Мне его не победить,— рассуждал он,— но я могу мешать ему всюду и становиться у него на дороге; пусть он, сколько хочет, вызывает меня на бой, я не приму вызова; зато, когда истечет срок моей диктатуры, обо мне должны будут сказать, что я ни разу не потерпел поражения». Так и поступил Фабий. Недели шли одна за другой, потом месяцы, лето было в полном разгаре, и Ганнибал все продвигался к югу. Как хищный зверь, выслеживающий добычу, крался за ним на расстоянии одной мили Фабий. Стоило пунам направиться к морю, и римляне спускались с гор и следовали за ними, если же они поднимались в горы, враги пропадали. Ганнибал не мог отважиться на то, чтобы углубиться в неизвестную горную страну, как нарочно приспособленную для засад и нападений.
ГЛАВА VI. ОПАСНОСТИ И ЗАБОТЫ
На отрогах Апеннин пуны расположились на дневку. В соседние деревни были отправлены отряды за припасами; форпосты несли свою обычную службу, а военачальники обозревали местность и знакомились с населением. Один из них, Маттан, направился к горам и через час поднялся на вершину холма, поросшего густым кустарником и с одной стороны ограниченного крутым обрывом. Он внимательно осматривался, прислушивался, прикладывал ухо к земле: не слышно ли откуда шагов, но все кругом было тихо, враги далеко, и он один на этой уединенной вершине. Он не боялся неожиданного нападения, потому что горизонт был открыт, и спокойно прилег в тени кустов.
Но тут с осторожным и рассудительным Маттаном случилось нечто, чего он никак не мог даже предположить: погрузившись в свои думы, он задремал. Сон его, однако, был некрепок, и легкий шорох вернул его к действительности: с другой стороны к кустам приближались два человека. В ту же минуту он выхватил свой меч, но, приготовясь к прыжку, остался лежать и подслушал следующий разговор:
— Здесь открытое место, и к нам никто не подойдет незамеченным, сядем здесь и обсудим все спокойно,— сказал один из них.— Фабий не отваживается перейти в наступление и хорошо делает. Мы десять раз разбили бы проклятых пунов, если бы не Ганнибал: он один нам страшен и непобедим.
Нужно его устранить, и тогда Рим может торжествовать победу. Мы должны постараться отправить его в преисподнюю. Открыто действовать нельзя, но нас уж около двадцати в пунийской армии, и кому-нибудь, верно, удастся вонзить ему в грудь меч!
— Прекрасно, но тут есть над чем призадуматься. Кто отважится нанести удар, тот должен и сам погибнуть. А пуны боготворят своего Ганнибала и, конечно, придумают такую казнь для его убийцы, что меня при одной мысли об этом бросает в дрожь. Я не желал бы испытать на себе ярость их гнева!
— Потому-то и нельзя действовать открыто, днем, когда тысяча глаз следит за тем, чтобы ни один волос не упал у него с головы. Каждый вечер, когда все уже лежат, он обходит лагерь, смотрит все ли в порядке, крадется от поста к посту, чтобы убедиться, насколько постовые бдительны. Тут-то и представляется удобный случай: один из нас должен притаиться в ночной тени и, нанеся удар, скрыться, воспользовавшись темнотой! Ганнибал должен быть принесен в жертву!
Тихо и осторожно поднялся Маттан, не выдав себя ни малейшим шорохом, но из куста с громким криком выпорхнули птицы, и злодеи вскочили на ноги. Одному из них Маттан в ту же минуту раскроил череп, но второй быстрым движением столкнул Маттана в пропасть. Взглянув на товарища и убедившись, что тот успел испустить дух, он сбросил туда же и его тело. Поле битвы было чисто; никто, кроме него, ничего не знал о происшедшем, и он мог спокойно вернуться в лагерь, не возбудив ничьих подозрений.
Когда Маттан ни в этот вечер, ни на следующий день не вернулся в лагерь, его воины предположили, что он по неосторожности зашел слишком далеко и попал в руки неприятеля; они пожалели своего храброго начальника, но объяснили по-своему его отсутствие, и преступник, столкнувший Маттана в пропасть, мог быть спокоен.
Падая с обрыва, Маттан зацепился за выросший среди камней куст и ухватился за него. Через минуту мимо него пролетело тело изменника, которому он разрубил голову, и упало на самое дно пропасти; стоявший над обрывом второй изменник скоро удалился, и все стихло. Оправившись от первого испуга, Маттан обдумал свое положение и, увидев, что мог бы скорее спуститься вниз, чем подняться наверх, сделал попытку в этом направлении. Но он был настолько взволнован, что весь дрожал, ноги его не слушались, и он сорвался. Однако и на этот раз ему посчастливилось, он остался цел, хотя все тело у него болело, и он, не будучи в силах искать выхода из пропасти, провел ночь рядом с мертвецом.
Солдаты могли примириться с исчезновением своего предводителя, но Ганнибал думал иначе:
«Маттан слишком осторожен, чтобы попасть в руки римлян; с ним, верно, случилось несчастье!»
На рассвете следующего дня человек сто собрались в путь, разбрелись во все стороны и, громко призывая пропавшего, принялись за поиски. Через некоторое время подошли они к пропасти, и Маттан откликнулся на их зов слабым голосом.
Не без труда воинам удалось добраться до него через горные ущелья и овраги и перенести в лагерь.
Маттан ни слова не сказал Ганнибалу о том, что он слышал. Когда же он несколько оправился, то созвал других военачальников и рассказал им об ужасном замысле.
Как сказать великодушному мужу, с детства выросшему в армии, двадцать лет делившему с ней горе и радость, что среди людей, которым он доверяет, есть предатели? А между тем нужно защитить его от опасности. Какая участь постигла Гамилькара и Газдрубала! И что пережил он сам на снежных альпийских вершинах! Одно казалось очевидным: при свете дня убийцы не осмелятся напасть на вождя; опасность ему угрожает во время его вечерних и ночных обходов,— это Маттан слышал собственными ушами.
Нумидиец Калеб, учивший Ганнибала-мальчика ездить верхом, с годами выслужился и теперь был одним из военачальников.
— Мне пришла в голову одна мысль,— сказал он.— Я попытаюсь отклонить Ганнибала от ночных обходов и надеюсь, мне это удастся. Однако пока никому ничего не говорите; если он мне откажет, мы откроем ему всю правду!
Друзья согласились, и Калеб поспешил .к Ганнибалу:
— У меня есть к тебе просьба, и у тебя не хватит духу мне отказать. Ты должен мне разрешить в течение семи дней совершать за тебя ночной дозор; только семь дней, чтобы каждая из планет взглянула на меня. Не бойся, я ничего не пропущу; у меня острый глаз, я все увижу, и ты останешься мной доволен.
— Я знаю тебя, Калеб,— заметил Ганнибал,— я ценю тебя; ведь, ты служил моему отцу, когда я был еще ребенком, но я не пойму, к чему ты клонишь?
— Я видел сон,— объяснил Калеб.— Танит и Мелькарт понуждают меня, я не могу, не смею им противиться. Никто во всем войске не должен знать, что ты спишь у себя в палатке; пусть все думают, что ты сам делаешь обычный обход; я каждый вечер буду приходить к тебе в палатку, буду одевать твое платье, брать твой шлем; постовые будут меня принимать за тебя. Разреши мне это только на семь дней! На меня ведь ты можешь положиться, а я точно и подробно буду тебе докладывать обо всем, что увижу, узнаю или услышу!
— Хотя я не понимаю, в чем дело,— возразил Ганнибал,— но ты мой учитель, мой верный Калеб, и у меня нет оснований отказать тебе, я исполню твою просьбу.