Теперь у Ганнибала были в избытке всевозможные продукты, и он находился в плодородной стране, удобной к тому же для военных действий: совершенно гладкая, ровная местность была точно приспособлена для карфагенской конницы.
Благодаря своей редкой наблюдательности, вождь пунов через несколько дней уже подметил, что господствующие здесь юго-восточные ветры несут на северо-запад пыль и песок, и потому расположил свой лагерь так, чтобы римляне не могли раскинуть свой на юго-запад от него, а должны были бы расположиться на противоположной стороне; тогда, в случае столкновения, ветер понесет им в глаза пыль и песок.
Зима миновала, наступила чудесная весна 216 г. до Р. X. Римляне подошли, расположились на берегах Ауфидуса, и тотчас же начались мелкие стычки: каждая сторона старалась задеть другую при встречах у реки, куда и те, и другие ходили за водой. Так шли дни и недели. Осторожный Павел довольствовался этими наскоками, но пылкий Варрон жаждал решительного боя и победы. Того же требовало и войско: римлянам хотелось померяться силами с варварами. Учитывая такое настроение, Варрон объявил однажды под вечер, что на следующий день он перейдет в наступление, дабы положить конец войне.
В тот же день, после заката солнца, Ганнибал в платье простого воина отправился с несколькими ливийцами на реку за водой: он довольно часто предпринимал эти прогулки, чтобы ознакомиться с настроением неприятеля.
На этот раз он заметил, что римляне как-то особенно высокомерны и заносчивы; тогда он стал вызывать неприятеля на решительный бой. Число римлян, находившихся вблизи, было слишком незначительно для нападения, и они крикнули: «Завтра мы вас всех уложим!..» А когда Ганнибал презрительно крикнул им в ответ: «Вы не посмеете!»,— те снова пригрозили: «Подождите! Завтра мы вам покажем, как бьются римляне!»
Этого было достаточно. Ганнибал велел своим людям рано лечь спать, чтобы пораньше встать, подкрепиться пищей и питьем и до восхода солнца начать бой.
Варрон, в свою очередь, готовился к решительному бою, и его войска на заре были вполне готовы; всех воодушевляла радостная надежда на победу, так как тут не было ни пещер, ни ущелий в которых неприятель мог бы укрыться, ни одного холмика на горизонте, ни одного ручья. На открытой равнине можно развернуть строй, использовать свое боевое уменье.
Кроме того, у Варрона было почти девяносто тысяч воинов, а карфагеняне не насчитывали и пятидесяти тысяч, и самый злейший враг не мог бы отказать римлянам в храбрости, в уменье сражаться и побеждать. Со времен Ромула и своего основания, Рим никогда еще не выставлял такого большого, так хорошо вооруженного войска; сегодня на бой шли представители знатнейших римских родов, цвет аристократии.
Воины перешли реку, обе консульские армии соединились и в боевом порядке выстроились против неприятеля. Середину занимала хорошо вооруженная пехота, правое и левое крыло составляла конница, перед строем стояли пращники, лучники и копейщики. Эти легкие отряды открывали сражение и вели его, пока оно не переходило в рукопашный бой. В таком же порядке были выстроены полки Ганнибала. Одним крылом обе армии подходили к реке. Еще до начала сражения выяснилось, что внешние условия не одинаковы для враждующих сторон. Сильный юго-восточный ветер гнал песок римлянам в лицо, а пунам в тыл; по мере того, как солнце поднималось, оно слепило римлянам глаза, между тем как пуны от него не страдали.
Раздался трубный клич, за ним последовала команда, и бой начался. В самом же начале сражения камень пращника ранил в голову консула Павла, командовавшего правым крылом всадников. Отерев струившуюся по лицу кровь, он храбро помчался вдоль реки на вражескую конницу. Однако пунийские наездники превосходили римских, и те вынуждены были отступить. То же было и на другом фланге. Зато в центре развертывалась иная картина. После выступления пращников и стрелков пунийская пехота быстро врезалась в ряды противника, но после первого же натиска была отброшена далеко назад. Римляне с радостной надеждой предвкушали миг, когда враг будет разделен и легко станет их добычей. А в том месте, где ряды пунов были разорваны, на коне возвышался сам страшный Ганнибал! Что он должен был испытывать в эту решительную минуту?!
Он подал знак; находившиеся около него горнисты протрубили сигнал, который разнесся по рядам до крайних пределов войска, в ту же минуту загремели трубы всадников, раздался топот десяти тысяч коней, и оба крыла широко развернутым фронтом устремились к центру, разя римлян с двух сторон и с тыла. Судьба сражения была решена.
Долго длился еще геройский, отчаянный, упорный бой, но исход не оставлял сомнений. Тысячи римлян, среди них много бывших консулов, как и их начальник Минуций, своей кровью запечатлели свою верность отечеству, а тысячи бежали с поля битвы. Римляне потерпели ужасное, небывалое поражение; они потеряли семьдесят тысяч человек, из них восемьдесят сенаторов, двадцать военных трибунов, много видных должностных лиц и членов знатнейших фамилий. В этой битве погиб и Павел Эмилий.
А в пуническом лагере другой герой окончил свой жизненный путь в битве при Каннах: окруженный двумя десятками врагов, сраженных его мечом, лежал Бодашторет. Маттан на коленях склонился над ним, стараясь задержать отлетавшую жизнь. К умирающему подошел Ганнибал и, протянув ему руку, сказал:
— Бодашторет, отцу и тебе я обязан тем, что я есть и что я делаю; ты с детства учил и воспитывал меня; твоя заслуга в том, что мне удалось сделать, в том числе и в сегодняшней победе. Карфаген благодарит тебя!
В глазах умирающего блеснул луч счастья, он прижал ко лбу руку победителя и скончался.
В битве при Каннах Ганнибал взял свыше пяти тысяч пленных и огромную добычу оружием и драгоценностями. Ликованию пунов не было конца, и более молодые военачальники держались мнения, что нужно немедленно идти на Рим, захватить его врасплох и через пять дней в Капитолии диктовать условия побежденным. Чем, в сущности, рисковали молодые военачальники? Только своей жизнью, больше им терять было нечего, но Ганнибал рисковал счастьем Карфагена, а его он не смел ставить на карту. Он был гораздо дальновиднее, чем его подчиненные: если бы он предпринял это наступление, население со всем имуществом заперлось бы в укрепленных городах, предав огню дома и села, и Ганнибалу пришлось бы идти по пустыне, а Рим в это время успел бы прекрасно подготовиться. Все жизненные припасы с окрестных сел будут сосредоточены в Риме, и осаждающие принуждены будут погибнуть с голоду. Вооруженные толпы рабов и поселян вышли бы пунам навстречу и подавили их своим количеством: войско Ганнибала казалось бы против них горсткой. Если пуны потерпят под стенами Рима поражение, все от мала до велика сбегутся из окрестных сел и городов и буквально истребят их. Если даже победа останется за ними, и они штурмом возьмут город, что будет стоить по крайней мере половины войска,— это не исключит новой опасности. Улицы в Риме кривые, узкие, дома высокие, жителей сотни тысяч, и бой при этих условиях был бы ужасен: храбрый воин мог бы легко погибнуть от руки слабой женщины, ей стоит только бросить сверху камень ему на голову.
Предположим, что Ганнибал даже победит с остатками своей армии, но со всех сторон, из Сицилии, Сардинии и Корсики, из Иберии и Галлии, с берегов Пада стекутся римские легионы, и ему придется погибнуть с голоду или сдаться в плен, потому что уничтожить эти полчища ему не по силам. Ближайшие недели подтвердили правильность его предположений. Для осады города нужно было бы иметь в распоряжении гораздо большее войско, а это было бы возможно только при том условии, если бы пуны владели гаванью, через которую им был бы обеспечен приток войск из-за моря.
Ганнибал пересек Апулию и Самний, дал часть армии своему брату Магону и поручил ему идти в Бруттий, а оттуда через южную Италию и Регий поспешно направиться в Карфаген, чтобы там лично изложить положение дел и вернуться с подкреплением. Сам он тем временем проник в Кампанию и форсированным маршем направился к Неаполю, в надежде овладеть необходимой гаванью. Однако условия оказались еще более неблагоприятными, чем он предполагал. Город был обнесен высокими крепкими стенами: быстрым штурмом взять его было нельзя, а на длительную осаду Ганнибал не мог решиться, потому что неприятель угрожал ему с тыла.
— Попытаемся захватить их врасплох,— сказал он своим приближенным, наметил план и начал его осуществлять...
У самых городских стен дерзко и вызывающе сновали вразброд нумидийцы, спешивались, располагались для дележа добычи, словно врага и совсем не существовало, несмотря на то, что сотни римских воинов стояли на стенах и наблюдали за ними.
— Взгляните на этих варваров! — говорили патриции.— Они даже без лат, одним ударом их можно разрубить до костей, а они еще имеют дерзость вести себя так, как будто нас и вовсе нет. Они смеются над нами, показывают нам награбленное добро. Живо вперед! На вылазку! За это они поплатятся!
Мгновенно ворота распахнулись, и сотни великолепно вооруженных всадников с громкими криками бросились из города и, конечно, искрошили бы всех нумидийцев, если бы те с быстротой молнии не вскочили на коней и не скучились. Отбиваясь от врага, они все отступали, и вдруг в воздухе засвистели стрелы, копья, и навстречу римлянам понеслись новые отряды всадников с обнаженными мечами...
Неаполитанцам пришлось повернуть обратно, но от города их отрезала опередившая их неприятельская конница; слева, справа, с тыла — всюду пуны. Спасенья нет, единственный выход — море! Вихрем понеслись они к морю, но большинство погибло, не достигнув берега; только незначительная часть спаслась на рыбачьих лодках, выйдя в открытое море. Многие попали в плен.
Хитрому вождю пунов удалась и эта уловка, недаром же он мастерски умел устраивать ловушки неприятелю; но серьезных результатов этот успех не имел,— город был хорошо укреплен, и нападение было невозможно.
Ганнибалу нужно было поискать удачи в другом месте, и он обратил свое внимание на город, лежащий всего в десяти часах пути у подножия горы Тифата, в расстоянии не более одного часа от реки Волторно. Великолепная Капуя, по справедливости, занимала первое после Рима место. Эти города постоянно соперничали за первенство, и капуанцы утверждали, что их город гораздо более достоин быть столицей, хотя в настоящее время и занимает подчиненное положение.