Когда Ганнибал приблизился к Капуе, настроение в городе приподнялось.
— Хорошо! — говорили жители.— Откроем ему ворота: пусть он здесь обоснуется и низвергнет могущество Рима, тогда Капуя займет подобающее ей место!
Однако, стремясь сбросить одно иго, капуанцы отнюдь не желали заменить его другим. К карфагенскому вождю отправили посольство, чтобы заключить с ним формальный договор. Ганнибал охотно согласился и поставил следующие условия: город сохраняет свое правительство и свои законы, граждане никоим образом не подчинены пунийским военачальникам, и никто, помимо личного желания, не будет принуждаем к военной службе.
Как только в городе узнали о соглашении, все возликовали,— военная служба составляла самую тяжкую повинность. Тысячи людей с песнями и криками высыпали на улицы; но толпа не ограничилась таким невинным выражением своей радости: пылая жаждой мщения, она схватила римских чиновников и заперла их в бани, которые топили до тех пор, пока несчастные не задохнулись от жары. На этих римлянах раздраженная толпа выместила всю злобу, накопившуюся из-за небрежности и произвола римских властей.
За городскими стенами Ганнибал раскинул свой лагерь и там разместил армию, а сам с небольшим отрядом и со свитой своих сподвижников торжественно въехал в ликующий город. Мужчины, женщины и дети устремились ему навстречу, теснились, чтобы увидеть знаменитого полководца, смирившего римлян, и были счастливы, если им удавалось коснуться его ноги или хотя бы погладить его коня.
Но полного единодушия в настроении капуанцев не было: среди богатых и знатных многие состояли в родственных отношениях с римскими патрициями и, ставя личное благо превыше всего, они были против союза с Ганнибалом.
Среди недовольных особенно выделялся Магий; с самого начала он с подкупающим красноречием выступил публично против передачи города Ганнибалу. Не встретив у большинства сочувствия, он уже после заключения договора повторил:
— Вы решили пустить их в город, да будет так! Но когда они заснут под вашим кровом, вонзите им в сердце кинжал. Пусть каждый умертвит всех находящихся у него в доме; Рим нас поблагодарит, и мы будем взысканы его милостью!
Граждане с возмущением отвергли подобное предложение, считая низостью убийство человека, которого приняли под свой кров. Но на одного юношу, Пероллу, слова озлобленного Магия произвели сильное впечатление, и он громко и открыто заговорил против союза с Карфагеном. Никакие убеждения отца его, Каловия, стоявшего во главе сторонников Ганнибала, не могли поколебать его решения. Перолла считал подвигом убийство пунов во время сна.
До Ганнибала дошли слухи о несогласиях сына с отцом, и он обдумывал уже, какие меры ему принять, но не хотел поднимать этого дела в день своего въезда в город. Он принял приглашение двух братьев поселиться в их доме и даже согласился участвовать со своими сподвижниками в великолепном пиршестве, которое любезные хозяева устроили в его честь.
Едва Ганнибал расположился на своей квартире, как явился некий гражданин и убедительно просил принять его с сыном. Это были Каловий и Перолла. Накануне тщетно старался отец переубедить сына.
— Я попрошу его простить тебя,— говорил испуганный Каловий,— ты еще молод, ты увлекся дурными речами; он смилуется и не взыщет с тебя, как со взрослого!
Представ пред Ганнибалом, он не старался оправдать или выгородить сына, он только молил о прощении, и его страх за сына произвел впечатление на победителя. Ганнибал протянул им руки и заметил:
— Все будет забыто и прощено!
Затем он отправился со своим хозяином осматривать город, а когда вернулся к торжественному обеду, сказал:
— Печальный отец и легкомысленный юноша-сын не выходят у меня из головы; пусть они разделят нашу трапезу; это окончательно успокоит отца!
Каловий чувствовал себя счастливым, сидя за столом со знаменитым полководцем, и не беспокоился больше за участь сына.
После захода солнца общество отправилось в большой, расположенный за домом сад, чтобы насладиться вечерней свежестью в густой зелени длинных аллей. Оставшись наедине с отцом, Пе-ролла заговорил:
— Теперь я открою тебе свой план: Рим сумеет его оценить. Смотри,— он откинул свою тогу и показал на скрытый под ней меч,— как только мы вернемся в зал, я подойду к Ганнибалу и ударю его в грудь. Я не промахнусь, потому что никто ни о чем подобном и не подозревает... А раз Ганнибал будет убит, другие не страшны. Таким образом, твой сын не только явится спасителем родного города, но, весьма вероятно, положит конец затянувшейся кровопролитной войне!
— Мой сын! — в ужасе воскликнул отец.— Как ты осмеливаешься думать о столь ужасных вещах?! Всего несколько часов тому назад мы оба жали ему руку и клялись в верности, а теперь наши руки должны обагриться его кровью! Он пригласил тебя к своей трапезе, а ты хочешь его умертвить! Но сначала тебе придется пронзить меня, я грудью защищу его!.. Если в мире есть еще что-нибудь священное, это страшное дело не совершится! Я сегодня просил его за тебя, и он тебя простил, неужели я тщетно буду молить тебя?
Перолла был тронут и не мог противостоять отцу.
— Хорошо, я повинуюсь воле отца, а не голосу долга перед родиной. Не гневайтесь, боги, на меня за то, что я покидаю приют врага, не выполнив своего намерения! Вот мой меч! Сам отец исторг его у меня из рук,— и с этими словами он перебросил свой меч через стену сада.
Таким образом эта опасность миновала Ганнибала.
Без сомнения, взятие такого богатого, видного города, как Капуя, имело очень большое значение;
но в общем положение вещей не изменилось; всеобщего восстания не последовало, один город присоединился добровольно, другой был взят штурмом, от третьего пришлось отступить ни с чем. Но ни новый диктатор, ни новый полководец не шли в открытый бой; они держались тактики старого Фабия и избегали столкновений. Между тем миновал и 216 г., и пуны расположились в Капуе и ее окрестностях на зимние квартиры.
ГЛАВА VIII. ВЕЛИКИЙ ГАННИБАЛ
Магон исполнил возложенное на него поручение в Бруттие, благополучно добрался до Карфагена и, представ пред советом города, с воодушевлением поведал о подвигах своего брата: как тот разбил шесть консульских армий, уничтожил двести тысяч врагов и при Каннах посрамил мощь Рима.
— Хотите представить себе нашу победу? — закончил он.— Хорошо! Римские всадники, по обычаю, носят золотые кольца на пальцах,— вот кольца, которые мы поснимали на полях сражений! — и с этими словами Магон высыпал пред изумленными зрителями тысячи колец.
— Мы на пути к полной победе,— продолжал он,— наш вождь приведет нас к цели, и через год знамя Карфагена будет развеваться над Капитолием. Но вы должны знать, что наше войско растаяло, и мы не можем предпринимать серьезных шагов; во-вторых, у нас нет денег для оплаты наемников; в-третьих, войска страдают от недостатка съестных припасов. Поэтому необходимо как можно скорее переправить в Италию новые войска, большие запасы хлеба и достаточную сумму денег. Если это будет исполнено, война быстро и победоносно завершится; в противном случае никто не может поручиться за будущее!
Тут поднялся Ганнон, член Верховного совета, и заявил:
— Я не понимаю, как победоносный вождь может просить о подкреплении. Ему нужны воины?
Людей всюду достаточно,— он может их набрать из городов и сел. Ему нужны деньги и припасы? У него все под рукой,— он должен только уметь брать!
— Да,— возразил Магон,— так думает тот, кто далек от событий. Набранные силой воины, чего они стоят? Они пользуются первым удобным случаем, чтобы бежать или перейти к врагу! Брать деньги и хлеб, значит, жить грабежом. Кто же откроет нам ворота, захочет вступить с нами в союз, если мы разбойники? Союзники, какие нам нужны, не приобретаются силой и принуждением; только в том случае, если им у нас лучше, чем под римским владычеством, они с радостью перейдут к нам, останутся нам верны и будут нас поддерживать!
Верхи правительства хорошо поняли положение дел, и было решено отправить все нужное с Маго-ном в Италию. Однако снаряжение армии шло очень медленно, а тем временем из Испании пришли печальные вести.
Там, после ухода Ганнибала, положение Карфагена пошатнулось, и Магон получил, по предложению Ганнона, приказ отправиться с войском в Испанию. Для Италии предполагалось набрать другую армию. Однако на этот раз сборы затянулись, и личная вражда и счеты решили участь Карфагена.
Когда лет двадцать пять назад восстало двадцать тысяч наемников, Ганнону было поручено подавить мятеж. Однако дела шли все хуже, и город был близок к гибели. В эту трудную минуту образовали вторую армию, и начальство над ней было возложено на Гамилькара. Ему в короткое время удалось достигнуть больших успехов, и если бы у него было достаточно войска, он одержал бы окончательную победу.
Гамилькар предложил Ганнону соединить обе армии в одну, и тот сразу согласился. Но командующие никак не могли сговориться между собой в деталях, и оба стали просить Верховный совет уволить их в отставку.
Правительство ответило, что уволит только одного, и пусть само войско выберет себе вождя,— ему лучше судить, кому оно больше доверяет.
Как один человек все полки высказались за умного, неутомимого и деятельного Гамилькара, и Ганнон получил отставку. Выбор армии глубоко оскорбил его, и он направил свой гнев на избранного. А Гамилькару не только удалось подавить мятеж, но и одержать еще несколько побед. Гнев Ганнона перешел в страстную ненависть, и благодаря влиятельной родне он мог всегда и всюду препятствовать и вредить своему врагу. По смерти Гамилькара он перенес свою ненависть на Газдрубала, а потом на Ганнибала. И теперь ему было легко затягивать выполнение нужного полководцу решения.
Из Сардинии пришло известие, что народ желает свергнуть господство римлян и готов изгнать их из своих пределов, если только ему окажут поддержку.
— С этого острова,— говорил Ганнон,— мы можем влиять на дела Италии; пошлем вновь навербованное войско в Сардинию, там на нашей стороне будет целый народ; это важнее, чем поддерживать Ганнибала!