— Сдай мне город, и я тебе заплачу десять талантов,— ответил на это Сципион.
Газдрубал с презрением отверг такое предложение. В городе совершались религиозные процессии, тысячные толпы с зажженными свечами двигались по улицам, торжественно носили статуи богов, все храмы были завешены черным, над входами горели факелы, и молящиеся падали ниц, умоляя богов о помощи — люди были уже бессильны...
Нужно было всем жертвовать для умилостивления грозного и всесильного Мелькарта.
— Карфаген в несчастье! Кровью склоните бога на милость! — раздался страшный клич.
Был брошен жребий, чьи сыновья должны быть принесены в жертву богу огня, и ежедневно стала повторяться страшная церемония. Вокруг, на стенах храма стояли курильницы, наполняя весь храм одуряющим ароматом и окутывая его синеватым дымом, трещал огонь, пожирая кедр и лавр, а внизу на ступенях лестницы, ведшей к трону Мелькарта, полукругом стояли отцы, приносившие в жертву родному городу все, что было самого дорогого. Перед каждым из них стоял закутанный во все черное (чтобы не видеть, что происходило) сын; жрецы в красных плащах пели свои песнопения, верховный жрец провожал одного мальчика за другим наверх, клал его на вытянутые руки Мелькарта, дотрагивался до железной цепи, и жертва исчезала в пламени; трубы гремели, барабаны трещали, жрецы пели, и до слуха благоговейно настроенной толпы не долетало ни единого стона.
А голод становился все сильнее, смертность все усиливалась, сила сопротивления ослабевала, и Сципион наконец проник в пригород.
Утвердившись здесь, римляне бросились на сам город. Защитники его, исхудалые, изголодавшиеся, и тут оказали героическое сопротивление: каждую улицу нужно было брать с боем, каждый дом приходилось осаждать, отвоевывать каждый этаж. Узкие улицы, заключенные между шестиэтажными домами, вели на скалы; копья, камни, посуда летели из окон на наступавших, и тела павших преграждали им путь. Сципион приказал подкапывать дома, чтобы они рушились и под развалинами погребали обитателей. Однако, дело подвигалось слишком медленно. Тогда римляне стали поджигать дома, и город горел целую неделю, потом целую неделю римлянам пришлось расчищать себе путь от руин, чтобы предпринять штурм крепости.
Жители, доведенные до изнеможения голодом и бессонными ночами, при виде страшного опустошения, потоков крови и пожаров, при виде легионов, готовых продолжать свое страшное дело, пришли в отчаяние и вступили с врагом в переговоры. А когда римляне обещали пощадить их жизнь, пятьдесят пять тысяч человек вышли из крепости: их слабые руки не в силах были поднять меч.
Но Газдрубал с семьей и с ним девятьсот человек граждан сказали: «Умрем, но не сдадимся!» и направились к большому храму, стоявшему на самом высоком холме. К храму вела лестница в шестьдесят ступеней. Тут начался бой, какого не было еще за все время осады. Сципион все предал огню и решил во что бы то ни стало штурмовать последнее прибежище. Осажденные не думали о победе, • они знали, что здесь умрут все до единого.
На долю Газдрубала выпали нечеловеческие усилия: он не только мечом отражал наступавших врагов, он должен был обо всех заботиться, руководить боем, ободрять падавших духом и воодушевлять своим примером, и это в течение нескольких ужасных дней.
Но настала минута, и он не выдержал, его энергия иссякла. Вокруг все пылало, мертвецы, раненые, искалеченные,— все смешалось в одну кучу, глаз видел всюду только кровь, трупы и огонь. Ужас охватил неустрашимого вождя; широко раскрытыми глазами смотрел он на всю эту жуть и, не зная, что делать, отшвырнул от себя свой меч, бросился вниз и, пав ниц перед кровавым победителем, молил: «Мир! Мир!»
Когда вождь, охваченный отчаянием покинул место сражения, оставшиеся сами подожгли здание. На плоскую крышу храма взошли в праздничном уборе жена Газдрубала с двумя детьми, тоже в праздничных одеждах. В руке она держала меч Ганнибала. Призывая богов, она подняла его высоко к небу, затем пронзила им детей и бросила их в пламя. Вновь подняла она меч к солнцу, призывая Мель-карта и Танит, вонзила себе его в грудь и сама ринулась в пламя. Через несколько минут раздался страшный глухой удар, и храм обрушился. Бой кончился.
Город был отдан на разграбление солдатам, а потом подожжен со всех концов: в течение семнадцати дней продолжались пожары, и на месте города осталось обширное поле пепла.
Великий сын Карфагена, воплотивший в себе идеал патриотизма и героического мужества, покоился в чужой стране, а символ его жизни погиб вместе с родным городом — во время пожара Карфагена погиб и меч Ганнибала.
А.И. Немировский
Три войны
Текст печатается по изданию:
А.И. Немировский «Три войны»
Государственное учебно-педагогическое издательство Министерства просвещения РСФСР Ленинградское отделение Ленинград, 1961 г.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯПЕРВАЯ СХВАТКА
Весной 264 года до н. э. по извилистой улице Рима двигалась толпа. Впереди шли двое мужчин в серых шерстяных плащах, края которых наподобие капюшона закрывали голову. Это были жрецы-фециалы. В руках одного из жрецов, старшего — священное копье бога войны Марса. Наконечник копья в крови только что принесенного в жертву коня. Другой жрец нес в вытянутой руке пучок травы, растущей на склонах римского Капитолия. За жрецами шли сенаторы в белоснежных тогах и люди из простонародья, называвшегося в Риме плебсом.
В глубоком благоговейном молчании процессия приблизилась к вкопанному в землю каменному столбу у храма богини войны Беллоны. Старший жрец поднял копье, и в тишине прозвучали слова, всегда произносившиеся при объявлении войны:
«...Так как пунический народ и пуны выступили против римского народа и римский народ повелел быть войне, и сенат римского народа эту войну одобрил, я объявляю и начинаю войну римского народа против пунов...»
С этими словами жрец метнул копье за каменную колонну, и оно исчезло в густой траве.
Этот священный обряд объявления войны был хорошо знаком не только римлянам, но и их соседям. С тех пор, как на семи холмах у реки Тибр появился Рим, жители города бесчисленное множество раз наблюдали этот обряд.
Границы Рима когда-то проходили у самых его стен. Для объявления неприятелю войны жрецам-фециалам достаточно было выйти из городских ворот и спуститься к Тибру. На северном берегу реки жили этруски, могущественный и культурный народ, некогда господствовавший в Средней и Северной Италии.
Текли к морю мутные воды Тибра. Лилась кровь в бесконечных войнах Рима с многочисленными племенами Апеннинского полуострова. Все дальше отодвигались границы Римского государства на север, юг и восток. Все дальше и дальше приходилось идти фециалам, чтобы забросить копье войны на вражескую землю. И наступило время, когда к югу от Рима, вплоть до пролива, отделяющего Италию от Сицилии, простирались римские владения.
Враги находились за морем. Им бросал теперь Рим вызов. Но как забросить на вражескую землю копье? Отказаться от древнего обычая? Нет, на это римляне не могли пойти! Они боялись гнева бога войны Марса. Но Марс не обидится, если несколько изменить древний обычай. И римляне вкопали в землю близ храма Беллоны столб. Этот столб должен был обозначать пограничный рубеж, а покрытый травой клочок земли за столбом — воображаемую территорию врага.
Копье Марса брошено. Война с пунами началась.
ПУНЫ И КАРФАГЕН
Пунами римляне называли жителей могущественного Карфагена.[1] Карфаген находился на полуострове, глубоко вдающемся в морской залив, называемый ныне Тунисским. Карфаген был основан выходцами из финикийского государства Тира[2] в конце IX в. до н. э. и скоро превратился в крупнейший город западного Средиземноморья. После захвата Финикии сначала ассирийцами, а затем персами, Карфаген распространил свою власть на многие страны Средиземноморья. Карфагену принадлежала часть Сицилии, остров Корсика, Балеарские острова, юго-восточное побережье Испании. Столбы Мелькарта[3] — так называли финикийцы Гибралтарский пролив — были в руках Карфагена.
Власть в Карфагене принадлежала знатным родам, считавшим своих предков основателями города. Главы родов составляли Большой Совет. Из трехсот пожизненно входящих в него членов выделялись пятерки, каждой из которых поручалось какое-нибудь особое задание. Помимо этого тридцать членов Большого Совета ежегодно избирались в состав Малого Совета. Во главе этих тридцати стояли два высших должностных лица — суффеты (судьи). Они могли быть переизбранными неограниченное число раз. Суффеты командовали армией и флотом, творили суд, принимали послов. Они могли созывать народное собрание. Простой народ в Карфагене, так же как и в Риме, не пользовался правами. Он должен был подчиняться воле рабовладельцев-богачей.
Карфаген славился как торговый город. На его рынке близ гавани всегда шел бойкий торг. Здесь можно было купить не только изделия карфагенских ремесленников, но и дары всех известных в то время морей и стран. Здесь был и золотой песок в кожаных мешочках с западных берегов Ливии,[4] куда проложил путь отважный мореплаватель Ганнон, и янтарь с побережья Балтийского моря, называвшийся «золотом Севера», слоновая кость из степей Ливии, ковры из Малой Азии, украшения из Египта, лес из Италии.
Но больше всего на рынке Карфагена было рабов. Сотнями и тысячами доставляли их сюда с кораблей. Полуголые, со связанными руками, стояли они на помостах. На рабов был большой спрос. Их охотно покупали богатые карфагеняне, имевшие поля, сады и виноградники в окрестностях Карфагена или других городов Ливии.
Рабов заставляли пахать землю, пасти скот, сажать деревья, рыть канавы, обрезать сухие виноградные лозы. Земля, обработанная руками невольников, давала обильный урожай. Закрома наполнялись золотым зерном. В глиняные бочки в подвалах бесконечной струей лилось пахучее оливковое масло и светлое вино. А богачи отказывали рабам и в пище и в одежде. Они не жалели для них, пожалуй, только палок и плетей.