— Это — мне?! — Лиза даже попятилась. Вид у нее был потрясенный.
— Тебе, тебе. — Он рассмеялся. — Кому же еще?
Весь этот день она ходила торжественная. С очень серьезным лицом.
Губин не выполнил данное себе обещание писать домой ежедневно. Начинал и откладывал, хотя стоило ему достать ручку и открытки, Лиза обычно старалась уйти, тут же выдумав какое-нибудь дело: «Надо к девочкам, Ира просила показать, как вывязывают манжеты». Но Губин знал: с того дня, как Лиза перешла в его каюту, отношения с Катей и Ириной у нее разладились. За столом, конечно, был полный политес, но Губин несколько раз исподволь замечал, как Ирина посматривает на Лизу — безо всякой симпатии. Нет, писать домой он не мог совсем не потому, что Лиза в данный момент находилась рядом, а потому, что она вообще присутствовала в его жизни. Начав описывать здешнюю свою жизнь, прогулки, впечатления, он моментально чувствовал фальшь. И однажды с ужасом представил себе, как, вернувшись домой, будет подробно рассказывать о поездке. Подробно, день за днем, как делал всегда, приезжая из командировок. Он увидел: утро, накрытый по случаю его возвращения праздничный стол, пироги, черный кофе, такой, какой умеет варить только Маша. Солнце заливает кухню, поблескивает розовый кафель стен, медная посуда на полках… И вдруг понял, почему в его воображении все время возникают еда, кастрюли, клетчатые занавески, блестящий, вымытый накануне пол… Он все время отдаляет, откладывает тот момент, когда увидит Машино лицо. И сразу увидел ее, сидящую напротив за столом — внимательную, ждущую, когда он начнет говорить, заранее радующуюся тому, что ему было хорошо и интересно. И ведь сколько всего он смог бы ей рассказать, только ей — уж она-то все поймет и увидит его глазами… Скорей бы Пермь, там теплоход стоит двое суток, и Губин обязательно дозвонится домой, а тогда и открыток не надо.
Теплоход уже двигался по Каме, погода держалась отличная, и Александр Николаевич часами простаивал у борта с биноклем. Над рекой поднимались высокие лесистые берега с красными обрывами, на воде, как поплавки, покачивались разноцветные надувные лодки с застывшими в них рыболовами. На рыболовов Губин смотрел с завистью, хотелось немедленно сойти с теплохода и остаться здесь, поселившись в одной из палаток, прилепившихся внизу у самой воды. «Зеленые стоянки»— два-три часа на природе — вызывали у него довольно странное ощущение, будто все эти красоты — тропинка, с одной стороны которой поле, а с другой — высокий, светлый лес, или старинный городок с домами в резных наличниках, — будто все это не для тебя, и ты вовсе не идешь узкой деревенской улицей (совершенно пустой, только древняя старуха, укутанная в платки, безмолвно греется на солнце, сидя возле вросших в землю ворот, да огненный петух что-то клюет в лопухах), ты не идешь здесь, а смотришь на все это со стороны. Как в музее, где на каждом экспонате табличка — «не трогать», а сзади уже напирает новая группа: проходи дальше, к следующему стенду. Это было грустное чувство непрерывного расставания, и однажды Губин поделился своими ощущениями с Лизой. Та, как всегда, поспешно закивала. В общем-то, это был дохлый номер — обсуждать с ней такие вещи, ведь теперь, ко всему прочему, стало очевидно, что природа и старина на нее не действуют. Ходила скучная, только потому и ходила, чтобы не сидеть одной на теплоходе. Зато доставить ей удовольствие в больших городах не составляло труда: провел по главной улице мимо витрин, дал зайти в два-три магазина, а потом еще пригласил в кафе-стекляшку, накормил пирожным — и полный восторг, блестящие глаза, счастлива, как Золушка во дворце. Но самую большую радость Лиза получала, кажется, в теплоходном баре. Особенно днем, когда там пусто, поскольку все загорают на верхней палубе, и бармен поэтому особенно любезен и услужлив. Играет тихая музыка, желтые шелковые занавески золотятся от солнца, а Лиза сидит в плюшевом кресле и с трогательной важностью тянет через соломинку парфюмерный коктейль. В такие минуты хорошо и Губину. Потому что — можно молчать, смотреть на нее и думать о своем.
Они до сих пор почти ничего не знали об оставшейся где-то жизни друг друга. Вели себя так, будто провели в этом путешествии много лет и длиться оно будет еще долго-долго, до самой смерти. Вход как в прошлое, так и в будущее был закрыт, и слава Богу. А достигнуть этого оказалось просто — пару раз Губин промолчал в ответ на бестактные, с его точки зрения, вопросы, сам никогда не интересовался тем, что его не касалось, — и Лиза поняла. Известно ему о ней было следующее: ей тридцать лет, живет с матерью и бабушкой, есть (где-то) старший брат и младшая сестра. Кончила педагогический техникум, но работает в котельной на домостроительном комбинате, там зарплата выше. Все.
…Нет, за многое Губин был Лизе, безусловно, благодарен, за ненавязчивость и врожденный такт, за то, что трогательно старалась угадать каждое его желание… ну, и за то, что днем и ночью вела себя так, будто он, старый мужик, дарит ей невероятное счастье. А это… всегда лестно, чего уж!
А еще он был ей благодарен за то, что никогда не говорила о чувствах, хотя он-то понимал: влюбилась. И даже, не исключено, воображает, будто это ее первая и последняя Настоящая Любовь, посланная Судьбой. «Я знаю, ты мне послан Богом…» Так уже рассуждала одна провинциальная барышня, имея в виду пижона, случайно заехавшего к ней в деревню. Заехал бы другой, картина была бы аналогичной…
Стоянка в небольшом городе на Каме неподалеку от Набережных Челнов предполагалась короткой, всего три часа. И Губин чуть не силой выпроводил Лизу на экскурсию.
— Сходишь в музей и по магазинам успеешь пробежаться, я что-то не в форме, полежу в каюте, а там видно будет. Может, и выползу. В парк, на скамеечку. Вон там, видишь? По-моему, это парк, качели-карусели, а дальше деревья. Видишь?.. Охо-хо, старость — не радость. Ну, ладно-ладно, не буду…
Опрометчивое заявление, что Губин «не в форме», было воспринято Лизой соответственно: во-первых, на экскурсии ей делать нечего, во-вторых, она ни за что не оставит его одного и сейчас же сбегает в медпункт за врачом, в-третьих…
Тут Губин довольно жестко сказал, что хочет только одного — покоя. По-ко-я! Понимаешь? Лечь и заснуть. И чтобы никто не вздыхал у изголовья и не менял на лбу мокрые полотенца. А если желаешь доставить мне удовольствие, купи где-нибудь малины. (Теперь-то, уж точно, побежит на рынок.)
Услышав про малину, Лиза сразу засобиралась. «Но только ни в какие музеи, а на базар и еще в универмаг… на минуточку. И сразу — к тебе».
— Не раньше, чем через два часа, — предупредил Губин, ложась на диван. — Все. Гуд бай, — и отвернулся к стене.
Он действительно чувствовал с утра какую-то слабость, но главное, настроение было скверным, не хотелось никого видеть и уж тем более болтать. Может, подскочило давление? Устал вчера в Набережных Челнах. Он принял лекарство, закрыл глаза и приготовился было спать. Но только дверь за Лизой закрылась, вдруг понял, что сна, как говорится, ни в одном глазу. И вообще, пожалуй, стоит не спеша одеться, выйти на берег и побродить, в кои веки не выполняя обязанностей гида, воспитателя и галантного кавалера. Иди себе куда хочешь и не напрягайся, не думай, как бы это не брякнуть чего обидного или, наоборот, не преподнести машинально комплимента, который тут же будет встречен как доказательство Большого и Сильного Чувства. Он не раз уже замечал, с какой нелепой серьезностью Лиза реагирует на каждый сказанный им пустяк. Сказал сдуру как-то, что у нее куриная походка, аж побледнела, но промолчала, а потом, дня через два, жалобно спросила, как же ей ходить, чтобы было красиво, она думала-думала и не понимает. Похвалил белое платье — теперь носит его, не снимая, каждый вечер стирает, вешает над кондиционером, а утром поднимается ни свет ни заря, чтобы выгладить. Все это, разумеется, трогательно, только чересчур…
Увидев в окно, что автобусы с туристами-оптимистами тронулись, Губин вышел на пустой причал. Влево, в парк, уходила дорожка, в конце ее Александр Николаевич заметил удаляющуюся сутулую спину и узнал Ярославцева. Бог с ним. Губин пошел прямо и очень скоро оказался на улице, ведущей, судя по всему, в центр. И он зашагал к центру в отличном настроении, засунув руки в карманы и никуда не торопясь. Солнце довольно высоко стояло в небе, но не жгло, да и улица была тенистой, вдоль тротуара — молодые деревца, недавно, видать, посажены. И дома тоже новые, не монотонно-унылые, как это обычно бывает, а какие-то веселые, чистые, а между ними — зеленые дворы. Сколько, интересно, лет этому симпатичному городу? Не больше двадцати, совершенно очевидно. Губин усмехнулся: а ведь все здесь моложе его — и деревья, и эти дома. И жители. Нет, верно! Он же не встретил еще ни одного своего ровесника, не говоря уж о стариках, а идет по этой улице минут десять.
Улица вывела его к набережной, тоже совсем новенькой, буквально «с иголочки», но по-столичному нарядной, с гранитным парапетом, фонарями «под старину» и только что высаженными хлыстиками-деревцами. Многие деревья посажены были халтурно, кое-как, вон одно уже валяется на боку корнями наружу, и листья начали вянуть. Губин подошел, поднял деревце, поставил и руками, как сумел, утрамбовал землю вокруг. Смешно, почему-то он чувствовал себя единственным взрослым в этом городе, а потому как бы ответственным за все, что творится. На другой стороне Камы, делающей здесь изгиб, стоял глухой серьезный лес, настоящая тайга. Губин вдруг подумал, а что, если бросить все да и перебраться сюда? Насовсем. Взять и на чать новую жизнь? Наверняка тут имеется какое-нибудь предприятие, где-то ведь они должны работать, эти мальчишки и девчонки, что так по-хозяйски расхаживают по улицам и валяют дурака на воскреснике по озеленению набережной. Главного инженера одного из крупных ленинградских заводов здесь оторвут с руками, могут и директором поставить. А директор единственного предприятия в таком городке — это ого-го! Персона. Главный человек! Он бы им показал, паршивцам, как надо деревья сажать!.. Горисполком даст квартиру, а пока хорошо и в гостинице. Интересно, где у них тут гостиница?.. С продуктами, правда, как везде, то есть плохо… Наладим и это — во всяком случае, те, кто работает на заводе, должны получать заказы, как в Тольятти. Ну, и подсобное хозяйство — свято дело… Губин вошел во вкус, играя в эту игру. И вдруг понял, что, представляя будущую здешнюю жизнь, все время видит рядом с собой… Лизу! Этого только не хватало, доигрался, старый дурак…