Капанидзе обитал в деревеньке круглый год, потому что родители его зарабатывали где-то на Севере большие деньги, а он пребывал здесь под присмотром бабушки. Собственно, Капанидзе стал первым жителем, которого мы в Ключе увидели, утром в день прибытия, он сидел на камне возле дороги и ел огурцы. Делал он это методично — огурцов рядом с ним стояла целая корзина, и, судя по решительному виду, Капанидзе намеревался съесть большую ее часть.
— Привет, — сказал Капанидзе, когда мы подошли. — Огурцов хотите?
Мы с подозрением поглядели на корзинку.
— Девать некуда, — пояснил Капанидзе. — Наросло… Я каждый день полкорзины съедаю, а меньше не становится. Берите.
— Радиоактивные? — поинтересовался Пятахин.
— А как же, — ответил Капанидзе и откусил от огурца, обрызнул окрестности зеленым соком. — У нас тут все радиоактивное.
— Радиоактивных возьму.
Пятахин взял огурец, откусил, кивнул. Мы все тоже взяли, тоже откусили. Огурцы оказались вполне питательные. Наверное, даже лучше суздальских. Одновременно мясистые и свежие.
— А вы кто? — поинтересовался Капанидзе, жуя. — Туристы?
— Туристы, — настороженно ответил Жмуркин. — У нас автобус сломался. То есть в дорогу провалился, там…
Жмуркин кивнул в туман, клубившийся у подножья холма, далеко, очень далеко от нас. Какой-то странный оптический эффект возник, мы вроде бы поднимались в гору, и туман был внизу… и одновременно я совсем не чувствовал себя на возвышенности.
— Провалились там, — указал Пятахин. — На дороге.
— Ага, — понимающе кивнул Капанидзе. — У нас тут все время кто-то проваливается. Каждый год по три раза. Дорога расшатана — вот что, асфальт тридцать лет назад делали, между прочим.
Он зевнул, зашвырнул огрызок огурца в кусты.
Я почему-то подумал, что ему эта фамилия очень идет. На грузина не похож, но посмотришь, и сразу видно — Капанидзе. Белобрысый, с голубыми глазами такой Капанидзе.
— Трактор есть у Дрынова, — сказал он. — Только Дрынов сейчас ульи в лес повез, дня через три вернется. Может, через четыре.
Жмуркин нахмурился, почесал подбородок. Лаурыч тоже почесал.
— Телефона у нас нет, — предупредил Капанидзе. — И сотовой связи тоже — вышка не добивает. И электричество не работает — в прошлом году все провода срезали.
Снова повеяло смолой и кедрами, а еще, кажется, земляникой. И киви. Точно, почему-то тут пахло киви.
— Так и знал, — протянул Пятахин. — Здесь ничего нет, кроме радиоактивных мутантов-людоедов. Это все происки Жоховой — я видел, она всю ночь в автобусе дьяволам поклонялась.
Жохова кинула в Пятахина шишкой, промазала, попала в Герасимова. Он миролюбиво улыбнулся. Спокойные они в баторе, все молчат больше. Интересно, а чем все-таки Герасимов знаменит? Вот Пятахин поэт, Рокотова германистка, Снежана красавица, Дубина боксер, а Герасимов… Виктор, кажется? Кто ты, Герасимов Виктор, тезка, человек-загадка?
На всякий случай я его сфотографировал — вдруг тоже куда пропадет. А мне он не улыбнулся.
— А что тут у вас вообще есть? — поинтересовалась Снежана. — Если электричества даже нет?
— Барак есть, — ответил Капанидзе. — Если хотите, могу пустить, пока погода сухая.
— Барак… — поморщилась Снежана. — Зачем нам барак?
— У нас все в нем останавливаются.
Капанидзе улыбнулся.
— Оставайтесь, — предложил он. — Вы далеко от шоссе забрались, почти семьдесят километров, так что…
— Как это семьдесят километров?! — удивилась Снежана. — Мы всего час шагали!
— До этого мы еще долго ехали, — напомнил Пятахин. — И теперь мы в глушах! Маньяки, красавицы, бензопилы, Иустинья.
— Ладно, пусть барак, — согласился Жмуркин. — Пока то да се, посидим немного в бараке.
— Пойдемте, провожу, — улыбнулся Капанидзе. — Это недалеко совсем. Километра полтора.
Деревня Ефимов Ключ была какой-то не такой. Улицы отсутствовали, дома стояли как им было удобнее, в полной анархии, точно их рассыпали сверху горстью, без порядка и плана. Между домами желтели тропинки, вокруг трава, цветы, сирень. Сами дома походили на игрушки — маленькие, с ловкими ставнями, с резными наличниками, с фигурками и узорами, с обязательным балконцем под каждой крышей, с таким маленьким, на который могла выйти разве что кошка. Дома, выкрашенные в свой цвет, но вообще одинаковые, срубленные явно одной рукой. Возле каждого стояли обязательные вросшие в землю ворота, судя по глубине врастания, не открывавшиеся не один десяток лет, низенькие и очень косые заборы, меж которых блуждал мелкий скот, в основном курицы, гуси и козы, и парочка тяжелых индюков, мрачных, похожих на броненосцы. А на воротах сидели кошки, толстые, меховые, какие-то не совсем настоящие, в нашу сторону они и не посмотрели, очень гордые.
Ни грязи, ни людей, ни поленниц.
Во всех деревнях, где мне приходилось бывать, грязь присутствовала в обязательно-огромных количествах, поленницы громоздились до небес, люди тоже встречались. Здесь нет.
И тишина, и разговаривать не хотелось. Странно как…
Колодцы. Они попадались в неожиданных местах, глубоко вросшие в землю, черные, прогнившие. Я заглянул в один и обнаружил, что вода глубоко-глубоко, метров десять, не меньше, солнце проскользнуло мимо моего плеча…
В нос ударил затхлый болотный запах, почти вонь, резануло по глазам, я отпрыгнул в сторону.
— Загнили колодцы, — пояснил Капанидзе. — Давно уже. Вода замерла. Так что мы в ручье набираем.
— А почистить нельзя, что ли? — спросил Жмуркин.
Капанидзе пожал плечами. Ясно. Некому чистить. Пошагали дальше.
— Красиво тут у вас, — сказал Пятахин. — Просто курорт.
— У нас тут страус еще живет, — сказал Капанидзе. — Он…
— Страус — это да, — перебил Пятахин. — А у нас вот Жохова дьяволов вызывает, прикинь?
— Два года назад из Австралии привезли, — не заметил Капанидзе. — Страуса. Там у баб Тани дочка живет, в Австралии.
Страус из Австралии — это как раз в нашем духе.
— Зачем страус здесь? — не поняла Снежана.
— А зачем Жохова дьяволов вызывает? — спросил в ответ Капанидзе.
— Я не вызываю! — сказала Жохова.
— Понятно, — зевнул Капанидзе. — А страус для красоты, — объяснил он. — А потом, он от волков хорошо защищает.
— От волков? — нахмурился Жмуркин.
— Ага. У страуса очень сильно развито чувство территории — он же птенцов всегда обороняет. А в Африке не волки, в Африке гиены, львы, крокодилы…
Капанидзе щелкнул зубами.
— Страус — лучше всякой овчарки, — сказал он. — В январе тут у нас стая мимо проходила — так Прошка как их услышал, как выскочил из стойла, как кинулся! Двух волков затоптал, а одному башку клювом проломил. Во!
Я представил себе сторожевого страуса Прошку. Наверное, в этом имелся смысл. Сторожевые страусы, боевые удавы, специально обученный вомбат — наверняка вомбат очень смертельное животное. Чем еще тешиться простому русскому человеку Капанидзе в глуши, собственно? Ничего удивительного.
— Он у нас на вольном содержании, — продолжал рассказывать про страуса Капанидзе. — То есть он летом сам по себе — ходит туда, ходит сюда, жир нагуливает, а зимой у бабки Сони в сарае сидит. От него вообще одна польза — гуано…
— О! — вмешался Пятахин. — У нас многие ценят гуано, правда, Жохова?
— Сдохни три раза, — ответила Жохова.
— Тут разводят страусов? — спросила Александра.
— Видимо, — пожал я плечами. — У нас что только не разводят. Тут уж ничего не поделаешь.
— Потом перо, — невозмутимо рассказывал Капанидзе. — У него отличные перья, каждое двадцать долларов стоит…
— Может, тебе тоже страуса завести, а, Иустинья? — спросил Пятахин.
Жохова высморкалась.
— Вообще-то мы ему теперь страусиху хотим купить, — сказал Капанидзе. — Чтобы Прошке не скучно было. А вообще-то здесь хорошо. Баба Валя варит отличный квас, а в реке водятся настоящие лобстеры.
— Раки, — уточнил Жмуркин.
— Нет, лобстеры. Они размером с кошку!
Страус на вольном содержании — это сильно, забил трех волков, в реке лобстеры, а клубника у бабы Сани размером с кулак…
— С два кулака размером! — Капанидзе потряс кулаками. — С два!
— Кстати, а как тебя зовут? — спросила Снежана.
— Давид. Капанидзе.
Так мы познакомились с Капанидзе, потомком грузинских князей и одновременно викингов, будущим полярником, ценителем малиновых пенок и черемуховой пастилы. А еще он почти до середины знал наизусть «Евгения Онегина», а над второй половиной как раз сейчас работал.
— А я про «Мцыри» в детстве учил, — похвастался Пятахин. — А Жохова…
— Вот и пришли уже, — сказал Капанидзе. — Ваш барак.
Прозвучало оптимистично.
Хотя барак оказался отнюдь не бараком, а вполне себе нормальным большим одноэтажным домом, бревенчатым, старым, но неплохо сохранившимся, со стеклами, с мостками, с веселыми кирпичными трубами, торчащими над крышей. То есть жить решительно можно. Капанидзе достал из-под крыши ключ и впустил нас внутрь.
Здесь пахло пылью и недавним жильем, на подоконнике стояли консервные банки с килькой в томатном соусе, к стеклу липли мухоловные ленты. Железные койки были хаотично разбросаны по помещению, с потолка свисала прогоревшая сковородка на веревке, видимо, рында, к стенам зачем-то были прибиты выцветшие черепа, то ли лоси, то ли коровы, весело, одним словом.
Кружки. Железные, алюминиевые, целая гирлянда на спинке стула. Стены украшены изречениями, пиктограммами и миниатюрами. Старый и явно нерабочий черно-белый телевизор. Кирзовые сапоги, стопка журналов «Вопросы археологии».
— Археологи, — пояснил Капанидзе. — Курган неподалеку раскапывали. Целый месяц тут прожили, во мне что подарили.
Капанидзе сунул палец за воротник и вытащил шнурок с несколькими мутными стеклянными бусинами, с виду так полная дрянь.
— Какая-то ценная древняя керамика, — сказал Капанидзе. — Каждая стоит как машина. А?
— Чушь, — фыркнула Жохова. — Китайская пластмасса. А тут вообще помойка.