Снежана окончательно забросила самовар, слушала с тревогой. Листвянко продолжал храбриться. Жохова поигрывала топором, я отметил, что вполне себе умело, точно уже работала им.
— Они только стаей могут, — повторил Листвянко. — Я влегкую могу …
— И не думай! — Снежана тут же схватила его за руку. — Даже не пытайся! Даже не смей!
— Попишут, как мочалку, — заметил Пятахин.
— Я видел у них топор! — зловеще протянул Лаурыч и посмотрел на Жохову.
— Так это хорошо! — заметил Пятахин. — У Жоховой тоже топор! Пусть она к ним пойдет, как-нибудь обзовет, что ли… Пусть на топорах рубятся! Как викинги!
Стало тихо-тихо. Листвянко еще шире и еще воинственнее расправил плечи, Снежана повисла на нем крепче.
— Пять палаток, — напомнил Лаурыч. — А из одной вышел такой амбал, просто Шварценеггер…
Лаурыч подпрыгнул, чтобы показать, какого роста был амбал.
— Настоящий богатырь, — продолжал Лаурыч. — Пересвет!
— Как раз для Жоховой противник! — ввернул Пятахин.
— Я таких Пересветов пачками рвал, — никак не унимался Листвянко. — Мне этого Пересвета…
— А если они на нас нападут? — спросила Жохова.
— Они не нападут, — уверенно сказал Жмуркин. — Наверняка у них есть руководитель, вожатые, которые за ними присматривают.
— Конвой, — добавил Пятахин. — Овчарки. Надувная колючая проволока.
Умник такой.
— Кто такие урки? — спросила Александра.
— Урки? — переспросил я. — Урки — это зэки. Заключенные. Те, кто сидит в тюрьме. В Гулаге, короче.
— Они сбежали? — насторожилась Александра.
— Нет, не сбежали, их выпустили. Это что-то вроде терапии. Ну, прекрасная русская природа смягчает самые суровые сердца, так еще Некрасов говорил.
Капанидзе хмыкнул. Я видел, как пальцы у него мелькали, сплетая светлые волосы Александры в красивенькие косички.
— А если они на самом деле сбежали? — услышала нас Жохова. — Если они нас на пики посадят?
Я чуть не поперхнулся языком. Конечно, от Жоховой можно ожидать всего, что угодно, но чтобы она была знакома с уголовной терминологией…
— Жохова, а ты, случаем, сама не того? — поинтересовался Пятахин. — Двушечку не мотала? Помню, тебя как-то долго в городе видно не было…
— Да она в психушке лечилась, — сказала Снежана. — Это все знают.
— Я не лечилась…
— А надо было, — хихикнула Снежана. — Укольчики поделать…
— Я тебе… — начала заводиться Жохова.
Жмуркин брякнул кружкой по столу.
— Успокойтесь! — велел он. — А ну-ка немедленно успокойтесь все! Ничего страшного не произошло, а вы уже впали в истерику. Все в порядке. Надо спросить…
Жмуркин повернулся к Капанидзе.
— Чего? — зевнул Капанидзе, не отрываясь от Александровых косичек.
— В лесу кто-то еще есть? — спросил Жмуркин строго. — Кроме нас?
Капанидзе пожал плечами.
— В лесу всегда кто-то есть, — философски заметил он. — Туристы, грибники, рыбаки. Многих тянет на природу. А с чего вы взяли?
— Вот Павел, — Жмуркин кивнул на Лаурыча. — Павел видел возле речки палатки.
— А, эти… — беспечно почесался Капанидзе. — Ну да, палатки. Вчера по реке прибыли. Вроде как плывут куда-то. Или идут. У них кто-то заболел, решили переждать.
— А руководитель у них есть? — спросил Жмуркин.
— Не знаю. Да они безобидные, — отмахнулся Капанидзе. — Посидят да уедут.
— На чем? — сощурившись, спросила Снежана.
— Уйдут тот есть, — поправился Капанидзе. — Они пешком, кажется. Но лодка тоже есть, кажется.
— А может, самим напасть? — предложил Пятахин. — Пока они сами не напали? Давайте на них с утречка с дубинами…
— И подожгем! — с воодушевлением перебила Жохова.
Все поглядели на нее.
В глазах у Жоховой сиял азарт и какое-то горение, и я подумал, что Жмуркин был прав, ну, когда говорил, что Жохова походит на святую Бригитту. Что-то есть. Кольчугу, меч и факел, ряды гугенотов дрогнут, когда наша Иустинья помчит на них на горячем боевом коне.
— Всё! — Жмуркин притопнул ногой. — Хватит! Никаких нападений! Никаких поджогов! Потом я пойду поговорю с их руководством. А до этого никто не дергается! Всем ясно?
Жмуркин обвел всех и каждого предупреждающим взглядом.
— Особенно тебя! — Жмуркин уставил палец на Пятахина. — Смотри у меня, дернись только!
Пятахин кивнул.
— И ты, — Жмуркин поглядел на Жохову.
Жохина кротко потупила взор.
— И вообще, чтобы тихо!
— Готово!
Капанидзе погладил сложившиеся косички Александры. Красиво получилось. Необычно. Александра словно приобрела какое-то народное качество, инородность исчезла, и теперь она стала какой-то совсем нашей, в автобусе я бы и место ей не уступил. Даже взгляд поменялся.
Дитер тут же стал рисовать ее.
— Все! — сказал Жмуркин. — Снежана, чай скоро?
— Скоро, — ответила Снежана. — Хочу еще хлеба пожарить.
Снежана проверила самовар и отправилась жарить хлеб, остальные разбрелись по сторонам, Александра взяла меня за руку и отвела в сторону. Дитер тащился за нами и рисовал Александру с новой прической.
Александра остановилась у колодца и уселась на перевернутое ведро, опять же вполне по-русски.
— Кассиус — он в воде понимает, — сказала она.
Кассиус — это Болен, перевел я для себя. Он понимает в воде, это мы знаем, заслуженный дайвер ФРГ, как нырнет — мало не покажется. Кстати, его самого что-то до сих пор не видно.
— У него папа… — Александра задумалась. — Водный специалист. И сам Касси тоже очень воду знает. Он считает, что родник забило. Родник там, где болото, в котором Влас вчера тонул.
— Полелюев колодец, — пояснил я.
— Да, колодец. Он говорит, этот бочаг можно спустить, а потом выкопать на дне глиняную пробку — и родник снова потечет. И эти… Колодцы. Они тоже прочистятся.
Неплохая идея. Болен, кажется, тоже толковый парень. Не говоря уж про Дитера. Однако немцы — люди для человечества, кажется, вполне полезные, даже обидно за своих, то «Настурции страсти», то «Апрельский пал», то на крышу с гусем, то в канаву с молитвой.
А Александра вполне себе еще и красивая. Особенно с косичками.
— Он хочет нырнуть, посмотреть, — сказала она. — Кассиус.
— Нырнуть?
— Да. В тот колодец. Посмотреть, как там. Он говорит, что этот колодец легко спустить, что он может найти… Пробку.
— Не знаю. Мне кажется, это не очень хорошая идея. Я имею в виду нырять. Это опасно…
— Он уже ныряет, — улыбнулась Александра.
Я рванул за Жмуркиным.
Начальство уже сидело за столом и пило чай вприкуску. Перед ним стояло сразу три железных кружки и небольшая горка белого и неровно колотого сахара, я такого даже и не видел. Наверное, Капанидзе из каких-то своих запасов притащил. Жмуркин увидел меня и сразу все понял. Спросил неприветливым голосом:
— И что опять?
После нашего путешествия этот вопрос будет ему сниться в затяжных безнадежных кошмарах.
— Болен нырнул в колодец, — сказал я. — В Полелюев.
— Кто нырнул в колодец?
— Кассиус.
— Так…
Жмуркин закинул в рот сразу половину сахара и стал с хрустом жевать, вероятно, чтобы подсластить полынь бытия. А может, чтобы зубы сильней разболелись. А нечего в политики записываться, шел бы в режиссеры, как хотелось.
— Зачем он туда нырнул? — спросил Жмуркин, жуя сахар.
— Он, оказывается, юный немецкий гидролог, — объяснил я. — Хочет спустить Полелюев колодец, считает, что родник на дне…
— Я с них шкуру спущу, — спокойно заметил Жмуркин. — Он точно нырнул?
— Во всяком случае, собирался.
— А ты куда смотрел? — скрипнул зубами Жмуркин. — Я же просил приглядеть…
— Я им всем не сторож ни разу, — сказал я. — За такой сворой куда уследить мне? И потом, я спал.
— Он спал, — передразнил Жмуркин. — Ты бы меньше спал, и так уже проспал…
Дальше он выразился так, как в областном молодежном парламенте выражаться не принято. После чего дожрал сахар, и после этого уже мы побежали. Спасать ныряльщика Болена. Болен-Болена.
Не скажу, что я большой любитель кросса по пересеченной местности, но тут я старался. Как два молодых и еще не покрывшихся ветвистыми рогами вепря, мы неслись меж берез и елей, и ракит, и осин, и молодых дубов, и только ветер свистел в ушах, и клацали зубы Жмуркина, видимо, он вставил себе металлокерамические коронки.
До Полелюева колодца было километра полтора, пожалуй. Бежали. За ночь в лесу наросло несколько мухоморов, на которых лично я поскользнулся два раза, дикие и от этого разнузданные белки, смотревшие с древес недобрым взглядом, хохотали и показывали пальцами нам вслед.
Но мы не успели. В крутом и высоком берегу был прокопан узенький проход, по которому можно было спуститься к воде, по поверхности водоема шли круги: Болен, видимо, уже погрузился.
Жмуркин выразился еще менее цензурно, чем в прошлый раз, затем выдохнул:
— Ныряем.
И прыгнул в воду, как настоящий лидер, не раздумывая.
И я прыгнул за ним. Хотя и не хотелось особо.
Нырец я еще гораздо менее успешный, чем беглец, но, как оказалось, чемпионом мира по нырянию здесь быть и не требовалось, я солдатиком ушел под воду и тут же воткнулся во что-то жирное, похожее на масло.
И застрял. Влип. Увяз.
Попытался всплыть, но ничего не получилось, и я принялся извиваться, и рваться, и что-то неприятно живое потрогало меня за шею. От этого я дернулся уже совершенно мощно, вывернулся изо дна и всплыл на поверхность вод.
Рядом всплыл Жмуркин, на лбу у него извивался многоножный черный червяк, в волосах застряла тина.
— Ну, что? — спросил я.
— Ничего, — ответил Жмуркин. — Вроде никого.
Вокруг нас волновалась грязная бурая жижа, в которой весело копошилась мелкая болотная живность — жуки-плавунцы, мотыли и всяческие личинки безобразного вида. Бездонностью тут явно не пахло.
— Надо искать, он где-то здесь, — Жмуркин огляделся. — Если не найдем…
Ага, газеты, новостные ленты, «Твиттер», я представил, как раньше.