Чтоб он пришел меня проведать.
Нам трудно себе представить, каким громом, как ошеломляюще действовали эти «простые» слова на современников Грибоедова. Они звучали почти бунтарски, вызывающе в той хлебосольной Москве, панегирик которой в начале того же акта произносил Фамусов. Они говорили о том, что молодое поколение – не только Чацких, но и Молчалиных, Софий и даже Лиз – «испортилось», имеет «завиральные идеи», порвало самым бесстыдным образом с традициями фамусовской среды. Но все это обнаруживается пока только в мелочах.
Сказав во втором действии сразу все, что только можно было сказать при помощи кулинарного антуража, Грибоедов совершенно не возвращается к упоминанию пищи на протяжении следующих третьего и четвертого актов. Там они не нужны. Там иной накал, иной рисунок характеров. И в этом умении сконцентрировать в нужном месте в нужное время наиболее эффектные приемы проявился в Грибоедове и гениальный драматург, и великий писатель, знающий все тайны такта, меры и вкуса.
То, что это именно так, и то, что это результат упорнейшей работы, показывает сопоставление различных вариантов «Горя от ума» с окончательным текстом пьесы. Первоначально, в черновиках, Грибоедов намеревался отвести кулинарному антуражу гораздо больше места, исходя из охарактеризованного выше значения хлебосольства как московской специфической добродетели и черты. Но затем он пошел по иному пути, сосредоточив всю эту тематику во втором акте и убрав почти все упоминания о конкретных блюдах, которые он вначале считал необходимым сохранить, чтобы продемонстрировать их чисто московскую окраску.
В окончательном тексте, как известно, названы лишь два конкретных продукта: форели и шампанское. О первых вспоминает Фамусов, о втором – Чацкий, Загорецкий, Репетилов. В черновиках же реплика Фамусова включает, кроме форелей (на них он был зван), также и отрицательную характеристику московской кухни – сетование на обильное использование ею мучных, грибных и кислых блюд, которые считались прежде источником несварения желудка. Фамусов перечисляет их: «грибки и кисельки, щи, кашки в ста горшках». Но позднее Грибоедов пришел к выводу, что в устах Фамусова должна остаться лишь самая положительная характеристика московской кухни, ибо его «объективный», или, как теперь бы сказали, «сбалансированный», отзыв о ней был не типичен и ослабил бы тот эффект, то значение, которое приобретал кулинарный антураж для характеристики Фамусова и всего московского дворянства. Что же касается неоднократных упоминаний в «Горе от ума» шампанского, то сопоставление этих реплик достаточно ясно показывает, что Грибоедов отразил в гротескном виде свое отрицательное отношение к этой стороне московской и петербургской светской дворянской жизни, характерной не только для гвардейской и писательской «богемной» среды, но и для солидных бар, злоупотреблявших этим заморским напитком.
Грибоедову, ставшему свидетелем того, как в шампанском «утонули» многие его коллеги-поэты, было странно наблюдать это явление из своей кабинетной тиши, и поэтому он решил воспользоваться своей пьесой, чтобы отразить это больное место русской жизни.
Чацкий клянет общество, где шампанским поят на убой, а представители этого общества, в свою очередь, обвиняют Чацкого, что он пьет шампанское стаканами, бутылками, бочками. И слух, что Чацкий сошел с ума, так как спился, кажется всем нормальным, естественным и понятным, несмотря на то что это меньше всего похоже именно на Чацкого. Но общество судит по себе, а для него «пить шампанское бутылками» в 20-е годы XIX века казалось уже естественным, обычным.
Так, Грибоедов и в этом эпизоде использует упоминание шампанского для почти общественных обобщений. То же самое относится и к использованию драматургом всего остального кулинарного антуража: он всегда выстроен в пьесе так, что бьет по важным целям. В этом отношении кулинарный антураж Грибоедова занимает совершенно особое место в русской драматургии.
Продукты и блюда
• Грибки
• Кисельки
• Кашки
• Щи
• Форели
• Фрукты
Напитки
• Чай
• Бургонское
• Шампанское
Конечно, по количеству «единиц» и по их конкретности кулинарный антураж в пьесах Грибоедова крайне скуден, беден. Но если отвлечься от чисто количественных показателей и посмотреть, что стоит за скупо упоминаемыми драматургом «пищевыми объектами», то станет видно, как в самое малое он сумел вместить многое в смысле того, что позволял читателю и зрителю додумывать самому.
Обращает на себя внимание то, что Грибоедов всю еду упоминает только во множественном числе. И это сохраняется как в черновиках-вариантах, так и в основном тексте пьесы. Именно это и дает возможность зрителю-читателю сразу мысленно представить все многообразие той или иной кулинарной группы, вызвать всех ее представителей в своей памяти.
Грибки – это значит все основные виды столовых грибов, использовавшихся в московской кухне: белые, рыжики, грузди, печерицы (шампиньоны) – в сушеном, жареном, соленом виде. Иными словами – дюжина вариантов, как минимум, не считая других, неблагородных грибов.
Кашки в ста горшках. Это не было преувеличением, как может показаться ныне. Каш в 20-х годах XIX века в московской кухне было много: черная (ржаная), зеленая (из недозрелой ржи), гречневая, полбяная, пшеничная, ячневая, перловая, овсяная, пшенная, сорочинская (рисовая), смоленская, гурьевскяя, манная, гороховая, чечевичная. Итак, свыше дюжины каш, если не считать еще технологические разновидности каждой из них – крутая, размазня, кашица.
Кисельки – имеются в виду, во-первых, русские мучные кисели: ржаной, овсяный, пшеничный, гороховый. Во-вторых, только после Отечественной войны 1812 года стали входить в моду в России у дворян западноевропейские ягодно-фруктовые кисели на крахмале (в то время только на мондамине, привозимом из Франции). В Москве стали делать кисели: клюквенный, брусничный, земляничный, клубничный, вишневый, малиновый, ревеневый, черничный и яблочный. Так что Грибоедов с полным правом упоминал о них только во множественном числе – ведь всего киселей было более дюжины!
Щи – в то время оставались единственным общенациональным блюдом как у богатых, так и у бедных. Разница была лишь в том, что у бедных были щи пустые, а у богатых, у дворян самые разнообразные: свежие, зеленые, репяные, рахманные, богатые, постные (с грибами), кислые суточные, щи с бараниной, щи с солониной, щи с говядиной, щи со свининой, щи сборные и, наконец, щи серые (из молодой капустной рассады). Таким образом, и здесь – свыше дюжины блюд.
Подведем итоги: 48 каш, 13 киселей, 14 щей, 12–20 разновидностей грибных блюд – всего 95, то есть фактически 100. «В ста горшках» – Грибоедов не ошибся! Но вычеркнул эту строчку из окончательного варианта. Почему? Возможно, он предполагал вначале (музейный автограф – второе действие, первая сцена) дать сжатую и притом насмешливо-пренебрежительную характеристику русской кухни, подчеркнув при этом ее главную отрицательную черту, как полагали в то время, – тяжесть и трудноперевариваемость ее мучных и кислых блюд.
Об этом все время говорили и даже писали французские повара, работавшие в России, которым были действительно в диковинку русские каши, поскольку французская кухня, как и все южно-европейские, их не знает вовсе. Однако в Англии и Ирландии овсяная каша – главное национальное блюдо; в Скандинавии каша – тоже овсяная или полбяная и ячменная – древнейшее ритуальное, священное блюдо. То же самое и у финнов, карел, где перловая каша – основное национальное блюдо. На севере Европы у всех народов потребление каш естественно и вызвано главным образом своеобразием климатических условий, в которых каши служат непременным оздоровляющим средством. Точно так же, как и щи в России.
Грибоедов, как типичный «западник», дипломат, имел, разумеется, предубеждение к «тяжелому» «деревенскому» русскому столу. Однако позднее, ознакомившись в Грузии с местной кухней, не чуждой каш как замены хлеба (гоми, кукурузная каша), а также, видимо, попробовав многие армянские каши в Персии и Армении (ариса, похиндз, зернушка), Грибоедов понял, что употребление каш – интернациональное явление и тесно связано с питанием людей в экстремальных климатических ситуациях и поясах: либо в сыром и холодном климате, либо в сухих субтропиках и при высокогорье. Здесь каши помогают жить, здесь без каш не обойтись. И это было первой причиной, почему Грибоедов снял критику «грубости» русской национальной кухни из уст Фамусова.
Вторая причина была не менее принципиальной. Поскольку «Горе от ума» было, в частности, направлено против подражательности иностранцам, то было бы непоследовательно и противоречиво осуждать русские национальные нравы, кухню в том же самом произведении, в котором с таким пафосом говорилось:
Ах! если рождены мы все перенимать,
Хоть у китайцев бы нам несколько занять
Премудрого у них незнанья иноземцев.
Вот почему Грибоедов в конце концов остановился на варианте, где Фамусов, с одной стороны, хвалил московское хлебосольство (не говоря о его составе, о кухне), а с другой, – конкретно упоминал лишь одно блюдо – форелей. Выбор этого блюда был сделан Грибоедовым неспроста. Во всяком случае, вовсе не потому, что это слово хорошо подходило по рифме. Рифму Грибоедов мог бы придумать любую.
Дело в том, что Грибоедов достигал упоминанием именно этого блюда сразу нескольких, и притом разнородных, целей, что было вообще характерно для всей его пьесы и что сразу же заметил Пушкин, которому эта многоплановость, эта многоцелевая установка комедии не понравилась. Он прямо сказал, что в «Горе от ума» «ни плана, ни мысли главной, ни истины» нет, но тут же оговорился, что там много ума и что единственное умное действующее лицо – сам Грибоедов. А потому «драматического писателя должно судить по законам им самим над собою признанным», и, следовательно, раз Грибоедов сам счел что-то необходимым, значит, с этим надо считаться, с этим следует мириться и не осуждать.