И только в тринадцатой, последней сцене, в эпилоге, завершающем пьесу, на вечере в доме графа подают чай.
Таким образом, декоративно-символическое назначение кулинарного антуража строго выдерживается на всем протяжении этой пьесы и четко обозначает основные темы развертываемой драмы: шампанское – символ романтическо-спонтанной молодости; пустая чашка уже выпитого и, видимо, холодного чая символизирует холостяцкую жизнь; горяченький чай рядом с бузинным настоем – знак болезни, больницы; чай, подаваемый или разносимый лакеями в богатой гостиной, за столом, – признак достатка и стабильности.
Таким образом, Лермонтов уже в первых своих драматических произведениях достаточно ясно показал, что он в совершенстве владеет всеми формами применения кулинарного антуража, известными в его время: употребляет кулинарную конкретику для характеристики отдельных лиц, для обрисовки типичной обстановки той или иной социальной среды, а также для указания на характер и даже тональность разыгрываемых на фоне этого антуража сцен.
«Маскарад»1835
Рисунок кулинарного антуража в этой драме нисколько не повторяет тех приемов, которые были использованы в других пьесах М.Ю. Лермонтова, и уже в этом сказывается оригинальный, не терпящий штампов и повторений, вечно беспокойный, ищущий гений мятежного поэта.
Прежде всего бросается в глаза, какие скупые, лаконичные средства применяет здесь Лермонтов.
Чисто композиционно (если учесть, что драма пятиактная) все элементы кулинарного антуража сдвинуты в начало пьесы. И это единственное, что неизбежно повторяется у Лермонтова как излюбленный им прием употребления кулинарного антуража. Этот прием помимо своего главного назначения давать вначале характеристику действующих лиц и обстановки имеет и назначение несколько успокоить, обытовить атмосферу, именно поэтому он решительно сдвигается к самому началу пьесы, чтобы затем, исчезнув совершенно, дать простор для трагического развития сюжета. Так, Лермонтов усиливает контраст между относительным «спокойствием» завязки и предельным напряжением кульминации. Но помимо четкого композиционного использования кулинарного антуража в «Маскараде» трижды по-разному решается момент приглашения к столу для завершения сцены, картины или акта. Разумеется, никаких «Кушать подано-с!» у Лермонтова и быть не может. У него все это дается чрезвычайно элегантно, строго и вместе с тем просто, естественно, без аффектации.
ПЕРВАЯ СЦЕНА ПЕРВОГО АКТА
Слуга (входит)
Готово ужинать…
Хозяин
Пойдемте, господа,
Шампанское утешит вас в потере.
(Уходит.)
Шприх (один)
С Арбениным сойтиться я хочу…
И даром ужинать желаю.
(Приставив палец ко лбу.)
Отужинаю здесь… кой-что еще узнаю,
И в маскарад за ними полечу.
(Уходит и рассуждает сам с собою.)
ПЕРВАЯ СЦЕНА ВТОРОГО АКТА
Баронесса
Прощайте, мосье Шприх, обедать ждет меня
Сестра – а то б осталась с вами доле.
ТРЕТЬЯ СЦЕНА ВТОРОГО АКТА
Князь
Ну, право, глаз особый нужен,
Чтоб в этом увидать картель.
Где слыхано, чтоб звать на ужин
Пред тем, чтоб вызвать на дуэль?
Как видим, различие в форме этих «уходов» к столу и чисто лексически, и по смыслу, и по ситуации, в которой этим приемом пользуются различные действующие лица, дает Лермонтову возможность трижды употреблять его на протяжении первой, причем меньшей по протяженности, половины пьесы и в то же время не надоесть этим приемом зрителю, сделать его естественным.
Точно так же оригинальностью отличается и другой композиционно-смысловой прием, который использует Лермонтов, вводя кулинарный антураж.
Уже в первых репликах первого акта, из которых мы узнаем о проигрыше князя в карты, несколько неожиданной кажется ремарка автора: «Князь, выпив стакан лимонаду, садится в стороне и задумывается».
Лимонад – неожиданный напиток в данной ситуации. Более отвечают обстоятельствам и реальностям игорного зала вино или кофе. Первое – чтобы забыться, убить остроту отчаяния, второе – чтобы войти в норму, обрести трезвую, ясную голову.
Но Лермонтов, вопреки этой реальности, заставляет князя пить лимонад – напиток хотя и охлаждающий, трезвый, но легковесный, несерьезный, особенно в столь драматической ситуации.
И это ясно указывает на то, что здесь лимонад – символ, а не отражение бытовой подробности. Это – символ отрезвляющего воздействия проигрыша, и символ легковесности, поверхностности самого игрока, и, наконец, символ состояния опустошенности этого игрока, у которого бесследно исчезло все, как бесследно исчезает, не оставляя о себе воспоминания, водянистый лимонад – пшик, и нет! Но все эти ассоциации, если они и не приходят зрителю сразу, неизбежно возникают и усиливаются, когда в первой же сцене третьего действия Арбенин в своем знаменитом монологе вспоминает о молодости, о прошлом, о бывшей отчаянной и рискованной карточной игре:
Раз, в ночь одну, я все до капли проиграл…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я был в отчаянье – ушел и яду
Купил – и возвратился вновь
К игорному столу – в груди кипела кровь.
В одной руке держал я лимонаду
Стакан — в другой – четверку пик:
Последний рубль в кармане дожидался
С заветным порошком – риск, право, был велик;
Но счастье вынесло – и в час я отыгрался!..
Только после этого «симметричного» упоминания лимонада, причем именно в рискованно-игорной ситуации, становится ясно то глубочайшее различие, которое существует между Арбениным и князем.
Арбенин – боец, смелый, отважный, отчаянный, волевой человек. Такому не нужен лимонад как прохладительный напиток. Когда стакан лимонада в руках такого человека, как Арбенин, то это сразу указывает, что тут дело крайне серьезно: лимонад – это просто среда, в которой разводят яд.
Князь же – трус, безвольный, мелкий человек. Он, беря стакан лимонада после проигрыша, так сказать, опошляет смысл, символичность этого знака; он просто выпил этот «невинный» напиток, который может служить для маскировки самоубийства.
Следовательно, Лермонтов избирает лимонад не случайно: для него важен не бытовизм, а символика кулинарного антуража, возможность с его помощью глубже, полнее рассказать о своих действующих лицах.
Таким образом, в «Маскараде» Лермонтов использует самую сложную, самую высокую – «символическую грань» кулинарного антуража, причем соблюдает в этом чрезвычайное единство стиля.
Он и для отравления Нины избирает мороженое, что также необычно, ибо всегда во все времена писатели убивали своих героев либо отравленным вином, либо, в крайнем случае, порошком, подсыпанным в кофе, или, на совсем худой конец, – стаканом отравленной воды. Лермонтов избирает мороженое – в полной гармонии с лимонадом. И лимонад и мороженое принадлежат к прохладительному десерту.
Внутреннее единство, глубокая связь, которая существует между Арбениным и Ниной, подчеркивается именно гармонией тех пищевых изделий, которые избираются драматургом для их отравления.
То, что Лермонтов на протяжении всей этой драмы упоминает только лимонад и мороженое, обнаруживает тонкость, легкость, аристократизм, «десертность» и в то же время эфемерность той среды, того общества, которое рисует драматург.
Когда в детали вкладывается столь глубокий смысл, это ясно свидетельствует о напряженной, серьезной работе Лермонтова над «Маскарадом» и не в последнюю очередь о компетенции поэта в кулинарных вопросах, о его понимании чисто кулинарной сущности тех изделий, которые он вводит в свои пьесы и которые несут в них всегда важную смысловую нагрузку.
Итак, дело вовсе не в том, что «испепеленным страстями героям Лермонтова вовсе не до еды», – такое утверждение всего лишь эффектная, но вовсе ничего не значащая фраза. Дело в том, что Лермонтов совершенно определенно смотрит на кулинарный антураж как на чрезвычайно тонкий и удобный символический инструмент для обрисовывания или, точнее, для индикации психологических ситуаций и характеров действующих лиц. Если у Фонвизина обширная, развернутая «кулинарная» сцена дает живописный натуралистический портрет Митрофанушки масляными красками, прорисованный энергичными, широкими, выпуклыми мазками, то у Лермонтова к портретам Нины и Арбенина дается лишь яркая, но небольшая, как отдельная искорка, как отдельный блик, «кулинарная» пометка, сигнал-акцент в виде упоминания какого-либо названия пищевого изделия или продукта.
Естественно, что это не натуралистическая картина, а романтический «завершающий мазок», сделанный без нажима и рассчитанный на тонкий, изысканный вкус зрителя или читателя, на его умение заметить и оценить именно легкость, ажурность блика, скрытого для профанов.
Такая утонченная форма использования гастрономической лексики обязывает драматурга к глубокому пониманию и учету специфической кулинарной сущности того или иного продукта или пищевого изделия. Не умея осознать этого, литературоведы буквально проходят мимо серьезных, смысловых, качественных аспектов творчества Лермонтова, предъявляя ему поистине смехотворные упреки в количественном недовыполнении им «кулинарных» квот. «В лермонтовском «Маскараде» мы почти ничего не узнаем ни о яствах, которые подавали, ни о количестве выпитого и съеденного», – пишет та же Вишневская, не понимая, что роль, отводимая драматургом кулинарному антуражу в своих пьесах, гораздо тоньше, сложнее и серьезнее, чем роль простой бутафории, и именно поэтому от автора требуются основательные, а не поверхностные знания предмета, что бывает совсем не обязательным для тех драматургов, которые ставят своей целью перечислить, кто, что и сколько съел и выпил в той или иной пьесе.