Таким образом, мы распределили все кулинарные компоненты, упоминаемые Тургеневым в его комедиях по местам. Причем они разделились без остатка и составили два полных набора: блюдо и напиток (шампанское) к обеду в его самой кулинарной пьесе, в «Холостяке», и полный закусочный русский стол – скромный, но сытный.
Мы не можем составить, опираясь на драматургию Тургенева, «тургеневского обеда», хотя для нас было не трудно вычленить «фонвизинский», «крыловский», «гоголевский» обеды, и даже не один, а два и три.
Может показаться, что это случайное обстоятельство и что здесь нет такой же зависимости или связи с тургеневским бытом, поскольку он, несомненно, питался хорошо, регулярно и ценил горячую, причем французскую, кухню.
Однако не надо забывать, что в драматургических произведениях Тургенева отразился не опыт всей его жизни, как, например, в пушкинском «Онегине», а лишь ностальгия по России. А воспоминания о родине, причем наилучшие воспоминания, связаны были у Тургенева с его охотничьими походами по Орловщине, по русским лесам, полям, перелескам и болотам, без которых он чрезвычайно скучал в музейно-каменном Париже или в прилизанно-парковых ансамблях Версаля, Фонтенбло и других истоптанных массой гуляющей публики парижских зеленых пригородах.
Вот почему ностальгия по России выливалась целиком в ностальгию по русской природе, по русской охоте и по всему тому, что было связано с этой порой, казалось желанным, милым, приятным.
Но стоит нам открыть «Записки охотника», как мы сразу же увидим, что обычным меню Тургенева в его охотничьих скитаниях всегда была сухомятка, самый скромный, крестьянский стол: «Мельничиха принесла нам молока, яиц, картофелю, хлеба. Скоро закипел самовар и мы принялись пить чай». На фоне этих закусок сконструированный нами из тургеневских кулинарных лексем холодный закусочный стол уже представляет собой «грандиозный русский обед». И не может быть никакого сомнения, что он удовлетворил бы автора «Дворянского гнезда», особенно за границей, где ни редьки, ни блинов, ни икры, ни водки сыскать ни за какие деньги не было возможности.
Кроме того, Тургенев и не на охоте предпочитал холодный и не очень обильный русский закусочный стол русскому многоблюдному горячему. Причину этого надо видеть в том, что Тургенев однажды стал жертвой гостеприимства, похожего на описанное Крыловым в «Демьяновой ухе». Об этом писатель мельком, вскользь поведал в своем рассказе «Два помещика»: «Гостей принимает он (помещик. – В. П.) очень радушно и угощает на славу, то есть благодаря одуряющим свойствам русской кухни лишает их вплоть до самого вечера всякой возможности заняться чем-нибудь, кроме преферанса».
Таково отношение Тургенева к кулинарному антуражу в «комедиях», к холодному закусочному столу, столь незаменимому на охоте, и к русской обильной горячей кухне, одуряющей, разумеется, не своими кулинарными свойствами, а количеством снеди, огромными порциями, которые под стать лишь русским богатырям.
Л. А. Мей1822–1862
Лев Александрович Мей, известный в первую очередь как поэт-песенник, как блестящий переводчик на русский язык произведений Гете, Шиллера, Гейне, Шенье, Байрона, а также польских, чешских, греческих и украинских поэтов, как автор первого поэтического изложения «Слова о полку Игореве», оставил заметный след и в русской драматургии.
Лев Мей принадлежал к одиннадцатому выпуску лицеистов (после Пушкина) и был в этом выпуске первым поэтом. Несмотря на свою немецкую фамилию (его отец был из сильно обрусевших немцев, а мать – русская дворянка Шлыкова), Мей воспитывался в среде московского патриархального дворянства и впитал в себя его нравы и настроения, целиком разделяя идеи русских славянофилов. Однако в отличие от многих «славянофилов чувства», Мей был в высшей степени европейски образованным человеком с сильной, почти профессиональной для своего времени, исторической подготовкой. Он являлся одним из активнейших членов кружка историка М.Н. Погодина и в своих произведениях чрезвычайно серьезно прорабатывал исторический материал, исторический фон, как этого обычные поэты не делают. Именно поэтому выбор тематики Меем и ее интерпретация не только были лишены исторической ходульности или псевдорусского налета, но безупречность их отбора и вкуса Мея обеспечила его пьесам долгую жизнь на сцене. Ибо каждое новое поколение может почувствовать, что в них по-настоящему «Русью пахнет». Таковы, например, драмы «Царская невеста», «Псковитянка», послужившие основой для одноименных опер. Особенно высоко ценили эти качества драматургии Мея его современники. Я. Полонский считал, например, что после «Бориса Годунова» А. С. Пушкина «мы ничего не знаем лучше, чем драмы Мея, к тому же они и гораздо сценичнее, чем «Борис Годунов». Это мнение разделяли и многие выдающиеся режиссеры и композиторы.
Характерно, что Л. А. Мей давал подробнейший исторический комментарий к своим драмам, скрупулезно описывал декорации, все предметы интерьера и обихода, одежду и украшения, которые должны были быть употреблены в его драмах. Вполне естественно, что он, насколько мог и насколько позволял уровень исторических знаний его времени, изучал и детали кулинарного антуража, который, кстати, играет заметную роль в его пьесах.
Правда, Мей как раз в этом вопросе допускает ряд ошибок и неточностей, что он, между прочим, и сам чувствует, оговаривая это специально в своем комментарии к «Царской невесте». «Семейный быт наших предков, – пишет там Мей, – несмотря на усиленные труды любителей старины, все еще не вполне разгаданный вопрос». И далее уточняет, в чем состоит эта неразгаданность: «В наших летописях одни голые факты царских пиршеств» (то есть даты этих пиршеств с указанием количества гостей, слуг, блюд, но без всяких подробностей, относящихся к составу, виду и вкусу подаваемых на пиру кушаний).
Мей, изучая внимательно эпоху Ивана Грозного, старался описать тогдашний быт, в том числе и застольные подробности так, как это, по его мнению, «могло быть», но наверняка все же не знал, так ли все это происходило, и это обстоятельство, обычно не беспокоившее поэтов, его как раз особенно смущало, как историка.
«Царская невеста»1849
Вот, например, как решает сцену застольной обстановки, интерьера и соответствующей ему бутафории (столовой посуды) Мей в первой же сцене «Царской невесты». Автор снабжает постановщиков самыми подробнейшими ремарками, так что им остается лишь обеспечить их техническое исполнение:
Пирушка[21]
Большая горница в доме Григория Грязного. На заднем плане низенькая дверь и подле нее поставец, уставленный кубками, чарками и ковшами. На правой стороне сцены три красные окна и против них длинный стол, накрытый скатертью; на столе свечи в высоких серебряных подсвечниках, солонка и судок. <…>
Григорий Грязной и князь Иван Гвоздев-Ростовский сидят за столом друг против друга; перед ними два кубка и стопа.
Таким образом, Л.А. Мей дает подробную декорацию первого действия, детально описывает интерьер пиршественной залы и особенно обращает внимание на точное перечисление достоверно известной столовой утвари XVI века.
• Поставец – небольшой буфет или приставной столик, задняя, длинная, сторона которого, обращенная к стенке, имеет надстройку в виде двухполочной низенькой этажерки. На поставец ставят винную посуду и сами вина в штофах, бутылях, чашах.
• Стол – длинный, узкий, покрытый скатертью (упущено: браной скатертью)[22].
• Посуда – кубки, чарки, ковши, солонка, судок:
• судок – глубокая оловянная, серебряная, медная, луженая, то есть обязательно металлическая, большая и глубокая миска, служащая для временного приноса и помещения блюда, кушанья (мяса, птицы, рыбы, овощей, грибов); с судка перегружают кушанья либо на блюда, которые несут и ставят на стол, либо на тарелки, которые разносят каждому; вмещая большое количество пищи, судки должны были быть особенно прочными, а потому никогда не изготовлялись из фарфора, глины или дерева, а обязательно из металла;
• кубки употреблялись для питья меда, вина;
• ковши питейные для разлива вина в кубки из более крупных емкостей – бочонков, но были и ковши мерные;
• стопа – не сосуд для питья, а мера алкогольных напитков; в середине XVI века (1531) стопа равнялась одной десятой части ведра, то есть примерно от 1,2 до 1,4 л; таким образом, в стопе к столу могли носить мед или вино, чтобы затем на столе разлить его по кубкам, но пить из стопы было нельзя; это столь же нелепо, как если бы кто-то написал, что чай пьют из… чайника;
• чарка – еще более мелкая мера жидкости – 1/100 ведра, или 1/10 стопы, приблизительно 120–135 мл (г); чаркой мерили, отмеряли вино и водку, но весьма редко пили из нее непосредственно (она напоминала собой чашечку с длинной ручкой).
Ошибки Мея насчет функции посуды извинительны. Дело в том, что первое точное и научно проверенное исследование по древнерусской метрологии было издано Московским археологическим институтом лишь в 1913 году, а Мей писал свои пьесы на 80 лет раньше этого. Тем более достойны уважения оговорки, которые Мей заранее сделал в своих комментариях к «Царской невесте» насчет возможных у него бытовых неточностей.
Таковы первая сцена «Царской невесты» и современный комментарий к ней. Вторая сцена является непосредственным продолжением первой – во время нее к Грязному и Ростовскому приходят гости «попировать, медку хлебнуть немножко». Гостям подносят кубки, гости пьют и кланяются хозяину. Затем следует приглашение к столу в духе XVI века, как это понимает Л.А. Мей.
Гр. Грязной
Ну, дорогие гости! За трапезу
Прошу садиться… Только не взыщите: