Примечательно, что оба этих «кулинарных» диалога приходятся на главные, центральные и кульминационно-драматические места в пьесе. Тем самым под прикрытием кулинарной фразеологии, в полном соответствии с нравами эпохи XVI века, скрываются самые напряженные моменты жизни и сценического действия.
Отсюда понятно, что в данном случае Мей придает символическое значение кулинарному антуражу, использует его как драматургический прием и как способ для раскрытия исторически достоверного характера своей драмы.
Еще более отчетливо символическое значение кулинарного антуража в «Псковитянке» проявляется в эпизоде с пирогом.
Причем эта символика используется, так сказать, вполне продуманно для сцепления, укрепления архитектонически прочного, цельного и гармонического построения всей драмы.
Так, во втором действии одна из княжеских мамок, Перфильевна, употребляет понятие пирога и его приготовления в переносном смысле, как иллюстрацию коренного русского отношения к событиям и глубоко свойственного русской психологии нежелания говорить или сообщать о том или ином событии раньше времени, раньше его полнейшей реализации, полнейшего окончания. Как известно, это важнейший отличительный признак истинно русского характера – не оповещать о своих планах, молчать о том, что делаешь, проявлять всякую сдержанность, секретность. Осуждение того, кто нарушает это, отражено во многих русских пословицах и в чисто московских поговорках, например: «Курица еще на гнезде, а он в Охотный яйца продавать собрался!». Мей устами Перфильевны выражает эту же мысль следующим образом:
…Негоже
Хвалить пирог, поколе тесто месишь.
Взойдет опара – дело в полуделе,
И какова-то выдастся начинка;
Вот испечем, да подадим на стол,
Тогда хвалите, милостные гости,
И сами мы хвалиться станем… так-тось![24]
В четвертом действии пирог, на этот раз уже не в переносном смысле, а вполне реальный, в виде подносимой царю закуски, вновь оказывается предметом обсуждения и, главное (несмотря на всю свою в данном случае реальность и материальность), символическим понятием в трактовке драматурга.
Царь Иоанн
(улыбается и, не глядя на Стешу, берет
с подноса кусок пирога)
Чего ж еще?.. Пирог псковской!
Стеша Матута
(кланяется в пояс)
С грибами.
Царь Иоанн
(строго взглядывает на Стешу)
Ась?.. С чем?
Стеша Матута
(не смущается и кланяется еще раз)
С грибками, осударь! С грибками:
У нас, во Пскове, лета-то грибовны…
Вон издалека гости наезжают,
Так ровно бы и хвалят…
Царь Иоанн
(не спускает со Стеши глаз)
Ты бойка!.. <…>
(Улыбается).
Бойка ты… и приглядна! Знать, во Пскове
Грибы-то на красавицах растут?..
(Вздыхает.)
Не то… что в нашей Слободе… Слыхала?
Стеша
Как не слыхать?.. Неволею зовут.
В этом отрывке все полно намеков.
«Пирог с грибами» – широко известное общерусское понятие – символ «молчания», «тайны»: «Ешь пирог с грибами, а язык держи за зубами!»
Царь, услышав про «пирог с грибами», принимает это сразу же за намек и при своей вечной подозрительности в замешательстве переспрашивает Стешу. Но та ловко вывертывается, подчеркивая бытовой, а не переносный смысл своего ответа. Царь, успокоившись и обратив внимание на бойкость и смазливость Стеши, пробует шутить и даже смутить девушку упоминанием об Александровской слободе, месте своих разгулий и утех, которая пользовалась крайне дурной славой в России. Однако Стеша бесстрашно парирует двусмысленные речи царя совершенно ясным, лишенным намека сообщением, что ей известен истинный характер царской слободы, и, следовательно, кто-кто, а она не обманывается насчет подлинной сути самого Иоанна.
Таким образом, кулинарный антураж в «Псковитянке» выполняет весьма серьезную роль сигнала-символа и даже элемента архитектоники пьесы, элемента ее композиционной конструкции (расположение «символических кулинарных точек» во втором и четвертом действии и сосредоточение двух противоположных порядков торжественного приема в третьем и четвертом действии).
Однако наряду с этим композиционно-символическим использованием кулинарного антуража Мей в «Псковитянке» дает и прямой познавательный историко-кулинарный материал. Во-первых, он не делает тех историко-кулинарных ошибок, которые имелись в «Царской невесте». В «Псковитянке» Ольга несет на своем подносе стопу с медом и пустые чарки, то есть емкость с напитком и посуду для разлива этого напитка, как это и соответствует правилам и логике. В «Псковитянке» у него стопа уже не стоит на парадном пиршественном столе бояр, как это было в «Царской невесте»!
Более того, второй поднос – исключительно с закусками – несет другая особа – Стеша, что также отвечает правилам и канонам XVI века. Так что в смысле показа системы подачи питей и закусок видна основательная дополнительная историческая проработка этого вопроса автором.
Но особенно заметен рост историко-кулинарной компетенции Мея там, где он говорит об отдельных кушаньях. При этом весьма интересно, что, давая грамотные кулинарные названия и термины, Мей не стремится их расшифровывать, полагаясь на оценку квалифицированного, осведомленного зрителя, который и без всякой расшифровки сможет подтвердить историческую точность кулинарной информации драматурга.
Так, например, хорошо заметно, что Мей изучил региональные особенности псковской кухни, сохранявшиеся, несомненно, нетронутыми и до начала XIX столетия, но относящиеся к XVI–XVII векам.
Такими псковскими, региональными изделиями являлись:
Брага, то есть пиво, а точнее – крепкое вареное пиво, изготавливаемое с применением ржаного и ячменного солода преимущественно в Пскове и Новгороде, а не в Москве. Поэтому вполне естественно, что для встречи москвичей псковичи должны были непременно угостить их местным, особым, своим напитком, каким была брага.
Пироги с грибами, называемые псковскими, – закрытые пироги с начинкой из местных продуктов – грибов и жареного лука (чудский лук), обладали особым вкусом и славились далеко за пределами Пскова. В их тесто добавлялось небольшое количество льняного масла (также исключительно местного продукта) или «конопляного молока». Все это вместе взятое создавало особый, «псковский» вкус этих пирогов. Имело, по-видимому, известное значение и то, что тесто замешивалось на воде из таких чистых рек, как Великая и Медедня, изобиловавших ключами.
Наконец, интересны некоторые чисто кулинарные детали, сообщаемые Меем и остающиеся, так сказать, совершенно втуне, поскольку они не замечаются зрителями и пропускаются мимо глаз также читателями пьесы, хотя те имеют больше времени и оснований задержать свое внимание на тексте.
Во-первых, указание на опару в реплике Перфильевны показывает, что традиционным типом теста для пирогов в Пскове было опарное тесто. Это вполне отвечает и историческим фактам, и кулинарной логике. Грибные пироги, требующие особой пропеченности и чреватые появлением закала из-за относительно высокой водянистости грибной начинки, требуют технологически исключительно опарного, хорошо выстоявшегося теста. Опара же в Пскове приготавливалась на ржаной или ячменной (солодовой) закваске. Возможно, добавляли в тесто и брагу.
Во-вторых, абсолютно незаметными остаются такие слова князя Юрия, как «хмельной мед сытите». Во всяком случае, их воспринимают как некую литературную форму, тавтологическо-поэтическое выражение, не видя в нем никакого кулинарного смысла. Между тем Мей здесь предельно точен и компетентен. Речь идет, по всей видимости, не о вареном свежеизготовленном меде – ибо тогда бы автор сказал устами князя Юрия – «мед варите!». Он же советует «варить брагу» – скороваркий, изготовляемый в течение суток-двух продукт, а питейный мед он советует только «сытить», то есть, попросту говоря, разводить либо водой, либо водой с добавкой крайне небольшого количества свежего пчелиного меда или медового уксуса (оксимеля). Это значит, что имеется в виду тот готовый, концентрированный и хмельной (с добавлением хмеля), сильно опьяняющий мед, хранимый в погребах по нескольку лет, который для употребления пришлыми москвичами, войском, следует «рассытить», сильно разбавить, чтобы не только понизить его опьяняющие свойства, но и, употребляя его для угощения войска, расходовать более экономно, учитывая реальные потребности стрелецкой массы. Без рассычивания, конечно, никаких запасов псковичей не хватило бы. И Мей учитывает это, чтобы его не могли упрекнуть в некой несуразности ситуации, а следовательно, и в непонимании состава, крепости, разумных количеств такого напитка, как питный мед.
Таким образом, все эти детали помогают утверждать, что кулинарная компетенция Мея ко времени создания «Псковитянки» неизмеримо повысилась, если даже сравнивать ее с тем, что имело место в «Царской невесте». И все же Мей не избегает и в «Псковитянке» одной историко-кулинарной ошибки. Речь идет о закусках, ставших повсеместным, распространеннейшим национальным русским видом застолья в XIX веке, так что Мей совершенно автоматически считает закуски исконно русским видом еды.
И в репликах своих действующих лиц, и в авторских ремарках Мей неоднократно говорит о закусках в общем виде (без конкретного указания их состава), как о форме подачи при русском застолье и как о собирательном термине холодной еды, холодного русского стола,