Таким образом, Найденов, указывая на состав чая у Костеньки, не случайно упоминает абрикосовские конфеты, подчеркивая этим изысканный и высококачественный «стол» «нового купца» в противоположность обеденному «жирному», но грубому, «неотесанному» меню обеда старика Ванюшина.
А. П. Чехов1860–1904
Антон Павлович Чехов стал пробовать свои силы в драматургии уже вполне сложившимся писателем, обладавшим широкой известностью как невиданный еще дотоле в России мастер юмористического рассказа.
Вполне естественно, что, начиная во второй половине 80-х годов писать пьесы, Чехов как бы продолжил свое юмористическое амплуа, во-первых, избрав для первых драматургических опытов форму водевиля, а во-вторых, черпая материал для них из собственных рассказов или юмористических заготовок для таких рассказов. Не удивительно, что водевилям Чехова – «Юбилей», «Предложение», «Медведь», «Свадьба» – сопутствовал шумный успех, а некоторые из них получили мировую известность как «самые смешные драматические произведения современности», будучи переведены сразу же после их первых постановок в России на ряд европейских языков.
Однако Чехов не удовлетворился этой легкой и заслуженной для него театральной известностью и перешел к многоактным пьесам, обнаружив тенденцию перерабатывать комедии в драмы и в конце концов доводить их до уровня серьезных, почти проблемных произведений, которые вовсе не так просто могли нравиться публике, привыкшей воспринимать Чехова исключительно как юмориста и не ожидавшей от него «пресной скучнятины». Отсюда вполне закономерный провал «Чайки», и отсюда «разочарование» части зрителей тем, что Чехов не оправдал их ожиданий как блестящий комедиограф.
Конечно, Чехов «менялся» не сразу, не в одночасье. Его пьесы постепенно обретали новые черты, новый ритм, обрастали новыми драматическими приемами. И этот постепенный процесс рождения новой драматургии Чехова хорошо заметен и наглядно прослеживается на изменении в ней роли кулинарного антуража.
Чтобы читателю было удобнее следить за постепенным преобразованием чеховского кулинарного антуража из развлекательно-юмористического в символико-психологический элемент его драматургии, мы будем рассматривать использование кулинарной лексики и ее роли отдельно в каждой пьесе в хронологическом порядке. Тогда читатель сможет как бы следить за всем постепенным ходом изменений, которые предпринимал драматург, стремившийся сделать кулинарный антураж действенной составной частью своих пьес, работающей на их общую идею, а не просто забавным привеском, как это было в начале его драматургического пути.
В чеховских водевилях кулинарный антураж занимал весьма незначительное место, что связано в первую очередь с их тематикой: банковский юбилей в кабинете главы банка; визит жениха с торжественным брачным предложением; попытки кредитора получить долг у своей должницы – все эти сюжеты никак не располагали к показу еды, ибо не давали для этого повода.
Однако согласно правилам водевиля в них всегда должны были присутствовать какие-нибудь напитки – и обязательно вода. Они имеются и в чеховских драматических этюдах, как некий минимум: в «Юбилее» – вода и кофе, причем воду, как обычно, дают тому, кому делается дурно, а кофе присутствует только во фразе старухи Мерчуткиной, которая время от времени повторяет, что «кофей сегодня пила без всякого удовольствия», чем доводит чуть ли не до истерики других персонажей и, конечно, смешит зрителя; в «Предложении» – тоже вода, ибо там почти все падают в обморок; в «Медведе» – вода, квас и водка, причем и вода и водка там «игровые» напитки; наконец, в этюде «На большой дороге» главный напиток с сильным «игровым» значением – это водка, ибо дело происходит в кабаке, а главное действующее лицо – хронический алкоголик. И лишь в «Свадьбе», тоже коротеньком водевиле, Чехов получает возможность показать еду и весь театральный свадебный стол.
«Свадьба»1889
На сцене большой стол, накрытый для ужина. Однако вопреки центральному положению застолья в водевиле, кулинарный антураж фактически сведен на нет. В создании этого парадокса и состоит искусство Чехова.
Единственные реальные кушанья, присутствующие на этой свадебной трапезе, – хлеб и селедка; элементарная и дешевая в 90-е годы XIX века еда горожан, третьим обязательным компонентом которой должен быть чай (для утоления жажды и «смытия» селедочного духа). Однако в «Свадьбе» чай отсутствует даже как упоминание. И это еще более подчеркивает сверхограниченный круг интересов того мещанства, которое изображает Чехов. Символическое значение кулинарного антуража – основная его роль в классической чеховской драматургии, и слегка она проявляется уже в «Свадьбе».
Весьма характерно, что обнаруживает факт скудости стола наивный старик, приглашенный на роль «свадебного генерала». По наивности и по своей глухоте, по привычке рассуждать вслух он, очутившись за столом, и называет только два эти продукта, которые видит. Об остальных, более существенных, ему лишь «слышится» – «гуся», «котлет»…
Водевиль «Свадьба» знаменит главным образом своими крылатыми словами: «В Греции все есть!» Весь их иронический смысл заключается в парадоксальности этого утверждения. А парадоксальность создается отчасти за счет… «кулинарных» (или, лучше сказать, – связанных с пищей) утверждений грека-кондитера Дымбы, отвечающего на вопросы отца невесты Жигалова.
Пока Дымба говорит, что в Греции и львы и тигры есть, зритель еще не может уловить здесь ошибки, ибо мало кто знает в точности животный мир Греции. Трудно было русскому человеку сообразить, прав ли грек, когда утверждает, будто в Греции и омары есть. Море там есть – вроде бы и омары должны быть. Но затем следует такой диалог:
Жигалов. А рыжики в Греции есть?
Дымба. Есть. Все есть.
Жигалов. А вот груздей небось нету.
Дымба. И грузди есть. Все есть.
Парадоксальность заключается в том, что именно эти два вида грибов – рыжики и грузди, любящие сырой, мшистый грунт и полог из хвои или павшей, сыроватой листвы – просто биологически не могут существовать в сухой, скалистой почве Греции, не говоря уже о неподходящем для них средиземноморском климате и ветрах. Нигде, кроме России, Финляндии и Швеции, рыжики и грузди не растут. Однако Дымба не задумываясь отвечает на любой вопрос о Греции, что там все есть, независимо от сути вопроса. Отсюда и обобщающее значение абсурдности, которую отражает фраза: «В Греции все есть!» Не удивительно поэтому, что известность этой фразы давно вышла далеко за рамки пьесы и даже вообще за пределы чеховского творчества, ибо ее ныне употребляют как «фольклорную» люди, даже не знающие ее источника.
Кроме того, в водевиле присутствуют и другие, менее знаменитые «кулинарные» поговорки, превратившиеся из простых реплик действующих лиц пьесы в своего рода «крылатые слова» или, по крайней мере, в нарицательные сентенции, которыми можно иллюстрировать «классическое мещанство» или «классическую безграмотность»:
– Не тыкай вилкой в омары…
– Повар спрашивает, как прикажете подавать мороженое: с ромом, с мадерой или без никого?
– Пить всякую минуту можно.
– Я вашу дочь с кашей съем.
– Иностранец греческого звания по кондитерской части…
В общей сложности в водевиле упоминаются следующие продукты, кушанья и напитки:
ПРОДУКТЫ
• Рыжики
• Грузди
КУШАНЬЯ
• Хлеб
• Селедка
• Омары
• Гусь
• Котлеты
• Каша
• Мороженое с ромом
НАПИТКИ
• Ром
• Мадера
• Го-сотерн
Видно, что кулинарный антураж в этом водевиле не играет никакой иной роли, кроме необходимой по ходу пьесы, с легким налетом насмешки и едва различимой пока символичности намеков.
В общем, все это еще в духе «раннего Чехова», бывшего Антоши Чехонте.
«Иванов»1889
Кулинарный антураж и в этой пьесе не занимает особо заметного положения. Но в «Иванове» есть одна особенность: применение кулинарной лексики для… характеристики людей.
Как известно, для определения человеческих типажей часто используют названия животных. Это, так сказать, обычная и даже в известной степени избитая манера: «Ну что ты за свинья!», «Это не парень, а орел!», «Ах ты, крокодил несчастный!». Аналогичны сравнения из мира насекомых, растений и даже неодушевленных предметов: «Ах ты полено стоеросовое! Чурбан проклятый! Дубина неотесанная!» – и тому подобные «комплименты» также вошли в повседневный язык и превратились в столь затертые и стандартные, что их употребление в художественной литературе зачастую особо избегается, чтобы не обеднить язык произведения.
Чехов, исходя, видимо, именно из желания обновить, обогатить и внести некоторую неожиданность в язык своих экстравагантных действующих лиц (Шабельского, Боркина и Лебедева), решил брать сравнения оттуда, откуда их никто до него не брал, а именно из кулинарной лексики. Сам по себе этот выбор свидетельствовал о том, что в конце 80-х годов в Чехове еще продолжал «жить» фельетонный остряк Антоша Чехонте.
Вот какие сравнения кулинарного характера делает Чехов в своей драме:
Голос Шабельского за окном: «Играть с вами нет никакой возможности… Слуха у вас меньше, чем у фаршированной щуки, а туше возмутительное».
Лебедев (увидев Бабакину). Батюшки, мармелад сидит! Рахат-лукум!..
Косых (свирепо). Будь я подлец и анафема, если я сяду еще когда-нибудь играть с этой севрюгой! <…>
Авдотья Назаровна. Уф! Даже в жар от него бросило… Севрюга!.. Сам ты севрюга!..
Боркин…В сущности, самая богатая невеста во всем уезде, но маменька такая редька, что никто не захочет связываться.
К этой же группе примыкает по своей тональности почти напоминающая язык Остапа Бендера реплика Лебедева:
Лебедев. Чего захотел: Марфуткиных стерлингов… А гусиного чаю не хочешь?