– Облачитеся, – сказал Свирь, вытаскивая из стены костюмы.
Костюмов было пять. В Центре полагали, что группа заброски никак не будет больше четырех человек, а, вероятнее всего, – из трех. Оказалось – двое, и теперь оставались лишние костюмы. По инструкции их надо было отправить в первую очередь.
Свирь не помогал Летучим – костюмы растягивались на любой размер, а система закрепления браслетов стабилизации поля была элементарной. Став на колени спиной к одевавшимся звездолетчикам, он смотрел, как ползут на табло темпоратора цифры, показывающие освоенную мощность.
– Готово! – наконец сказал он, вставая.
Дрожащая и переливающаяся пленка входа в коридор висела поперек клетушки, наполняя ее неземным сиянием. Летучие молча стояли перед ним. За их Серебристыми, обтянутыми фторолоном спинами нелепо болтались набитые снятой рваниной холщовые котомки. Свирь с трудом удержался, чтобы не улыбнуться.
– Ну, давайте, – сказал он, кивая на овал входа. – Шагайте – и все. Не надо боятца.
Он знал, что при переходе возникнет короткий шок, но подходящих слов в нынешнем языке не было, и он не стал тратить время на разъяснения. В конце концов, он имел дело с бывалыми космолетчиками, попадавшими, наверное, и не в такие переделки.
«Потерпят», – подумал он.
И тут Малыш дал картинку. Свирь уже видел ее вчера. Это была повалуша, где князь пил с Дергачем. Но теперь там, кроме Федора, находился еще и Фрол.
– … дурака, – говорил князь. – Да пущай пошевелитца, песья рвань. А коли ослушаетца – плеточкой, чтоб чесался…
Отправить Летучих переодеться и перейти сам Свирь не успевал. Фрол уже шел сенями. А дверь в его чуланчик не запиралась.
– Скорее! – бросил он Летучим.
В принципе, он мог и задержаться – на каждом костюме был автономный прокол-пакет.
«Успею…» – думал он, с удовлетворением глядя, как Летучие проваливаются в колышащееся марево.
Дело было сделано. Это окупало все. Что бы теперь ни случилось, Летучие были там. Они были там, черт побери, они, наконец, были там!
Однако он пока еще был здесь. И Фрол уже старчески шаркал ногами где-то совсем рядом. Прятать аппаратуру в стену было некогда. Свирь вырубил темпоратор, судорожно огляделся и, сорвав с лавки суконный полавочник, бросил его сверху. Он еще успел сунуть оставшиеся комбинезоны под лавку, запихнуть туда же ногой покрытый полавочником темпоратор и согнать с лица счастливую улыбку, как дверь, скрипя, отворилась, пропуская Фрола.
Именно непредвиденные изменения ситуации и были обычно причиной гибели сантеров. Особенно в такой неподходящий момент.
Уже ударились первые камни в шоринские ворота, и требующая возмездия толпа набухала перед домом Задорина, уже взмыл и повис над Красной площадью отчаянный клич «В Коломенское!» – а здесь, вокруг дома князя, было пока тихо, и казалось невероятным, что всего через полчаса взбешенная московская голь выломает двери и ворвется в дом.
И все-таки Свирь не торопился. То, недостижимое и долгожданное, чем он жил в течение этого бесконечного года и ради чего каждое утро отрывал от лавки неотдохнувшее тело, через силу обретая себя, наконец пришло. И теперь, когда все кончилось, наступила реакция. Густой, как болото, покой заполнил его, растекся по мышцам, притупил ощущение опасности.
Именно сейчас, в обреченном уже доме взбунтовавшегося города, когда раскачивающийся мир мог перевернуться и раздавить его в хаосе грабежа и пожара, ему вдруг стало абсолютно безразлично, что с ним теперь будет. Словно со стороны, он увидел себя – безвольно ссутулившегося, с пустыми глазами, не спеша бредущего сенями.
Однако голова его оставалась ясной, и пока он старательно передразнивал торговку зеленью, медведя на цепи и важную боярыню; умильно вытянув губы, лез к князю поцеловать ручку, каждый раз падая, потому что ноги его заплетались; пока он придумывал и пел матерные частушки – все это время он круг за кругом, не упуская из поля зрения Федора, осматривал улицы вокруг дома и комнаты хором. У него было достаточно времени после начала осады, чтобы в суматохе пробраться в свою каморку и благополучно осуществить переход. Однако, хотя Свирь в деталях представлял себе все, что ему надо будет сделать, он до сих пор еще не смог выйти из той странной отрешенности, которая охватила его после перехода Летучих.
Но время шло. И с каждой секундой, приближавшей его к нападению на дом, что-то неуловимо менялось в нем, заставляя глаза блестеть, а сердце биться четче и быстрей. Он уже видел катящийся переулками вал, исходящих лаем псов у ворот и заметавшуюся по двору челядь. И бежал уже к хозяину Пров, а Свирь продолжал подпрыгивать, притоптывать и кривляться, и только когда Пров распахнул двери и жутким голосом завопил с порога: – Беда, князь! – Свирь юркнул мимо него и, вылетев из комнаты, бросился к себе.
В таких случаях Малыш буквально панорамировал усадьбу, тормозил, опережая желание Свиря, нужную картинку и, выдержав мгновенную паузу, гнал дальше, переключая в сумасшедшем калейдоскопе по очереди все каналы монитора.
Можно было бежать через комнаты горницы и из ложницы через переход попасть к себе. Так было короче, но в передней и в сенях бестолково суетились десятки людей, закрывая ставнями окна, а попадаться на глаза Свирь, на всякий случай, не хотел.
Зато наверху, в горенке, было пусто. Растерявшаяся Наталья билась в тереме, в смятении бросаясь от окна к окну. Она еще захочет спуститься, но будет поздно – гилевщики ворвутся в дом. Сенные девушки бросили ее и сейчас визжали во дворе, усиливая суматоху. Надо было только, не привлекая внимания, взобраться по лестнице наверх.
Все это Свирь сообразил быстрее, чем огляделся вокруг. Князь еще не успел вскочить на ноги и тупо глядел на Прова, а Свирь уже торопливо карабкался по крутым ступенькам, стараясь уйти незамеченным.
На секунду он задержался в горенке. Здесь не было сеней, и через окна с поднятыми оконницами хорошо было видно, как беснуется и бурлит у ворот людская масса и лезут через частокол забора молодые дюжие парни с топорами и кольями в руках.
Где-то на другом конце Москвы уже протискивалась сквозь Серпуховские ворота длинная колонна наиболее отважных и бесшабашных гилевщиков, который уже раз за долгую историю России отправляющихся искать свою недосягаемую правду. Размахивая палками и взбадривая себя криком, они вытягивались по направлению к Коломенскому, где, ничего еще не подозревающий Алексей Михайлович в радостном настроении готовился праздновать именины своей сестры.
Никто из тех, кто осмелился сейчас выйти на эту пока еще вселяющую надежду дорогу, не знал своей судьбы. Немногим из них удастся уцелеть и избежать пыточных подвалов к концу нынешнего бесконечно длинного дня. Избиваемые, они будут падать под саблями, тонуть в реке и висеть на дыбе, а потом корчиться на плахах, поставленных на Лубянке по приказу «тишайшего» царя, не забывшего и не простившего им свой страх и свое унижение…
– Ну, что же ты стоишь! – услышал он Малыша. – Ты же не успеешь1
Малыш был прав. Однако захваченный зрелищем, Свирь никак не мог оторваться от окна, прощаясь с этим варварским, хаотичным и жестоким, но родным теперь миром, стараясь запомнить, впитать в себя то последнее, что довелось ему увидеть.
Дом садился в осаду. Челядь всасывалась в хоромы, задвигая волоковые окна, но было поздно. Еще князь, путаясь в бандалере, цеплял на себя снятый плащ, еще Дергач, открыв дверь из повалуши и обернувшись на пороге, нетерпеливо поджидал князя, еще- не были закрыты все бкна и забытая дверь заднего крыльца, а ворота треснули, и направляемая Бакаем толпа бросилась к княжеским покоям, растеклась во все стороны, заполняя двор.
Это было опасно. Они могли прорваться к чуланчику Свиря раньше, чем он окажется там. Быстро отпрянув от окна, Свирь уже сделал первый шаг к светлице, через которую был выход на другую лестницу. И тут внезапно, словно удар по глазам, вспыхнула в мозгу очередная, спроецированная Малышом картинка. Наталья спускалась вниз, перерезав ему все пути, и скрыться от нее он не мог.'
Раньше этого не было! В записи ситуация развернулась по-другому. Скорее всего, она услышала его шаги в горенке. Но даже если это было не так, все равно деструктировал ситуацию он. И только он был виноват в том, что случилось. Пусть невольно, но он. Всего на мгновение он забыл об опасности, и это мгновение не прошло ему даром.
– Савка!
Наталья стояла перед ним, тяжело дыша.
– Ты видишь?!
Она бросилась к окну, высунулась в него.
– Господи! – шептала она. – Господи, спаси!
– Грешили, грешили, матушка, – забормотал Свирь, приближаясь к дверям.
Он должен был улизнуть любой ценой. Стучащая в висках кровь лихорадочно отсчитывала последние десять минут. Те самые, которые он оставил на подготовку аппаратуры.
– Батюшка! – молила Наталья, обращаясь непонятно к кому. – Как же он? Где он? Что ж он, а?
Вот сейчас, когда смертельная опасность с хрустом обдирала с нее шелуху правил, норм и приличий, когда ужас напрочь выдавил из нее родовую презрительную снисходительность и высокомерную нетерпимость юности, Свирь видел только перепуганную девчонку, в паническом страхе вцепившуюся в некрашенный подоконник.
– Он в повалуше? – утвердительно спросила она и, не дожидаясь ответа, подбежала к ближнему к повалуше окну. Брошенный с улицы камень, едва не попав ей в лоб, просвистел мимо виска и глухо стукнулся о сукно противоположной стены.
Свирь боком пробирался к двери в сени. Оставалось семь минут. Он не успевал. Сейчас Федор увидит Бакая и, не раздумывая, бросится к засовам. А при угрозе захвата аппаратуры Малыш должен замкнуть темп оратор на себя, выбрасывая его в нулевую точку. Хотя, если забаррикадировать дверь лавкой и подпереть кадью, которая полна воды…
– Савка! – Наталья вдруг кинулась к. нему, уцепилась за руку. – Не бросай меня! Не уходи! Страх-то какой! Господи!
Это был конец. Вырвись он сейчас, она побежит за ним.