Когда мебель была расставлена по своим местам, куда что следует, Дусенька (мадам Покромова) сказала Пусеньке (мосье Покромову):
— Пойди сюда, детка, и посмотри на этот угол.
Детка — это был довольно плотный, лысый господин с круглыми рыжими бровями и крошечным ротиком — подошел и посмотрел на угол.
— Не находишь ли ты, — продолжала Дусенька, — что здесь пусто? Если бы сюда поставить кресло, образовалось бы преуютное местечко. С левой стороны радиатор, с правой швейная машинка, сзади граммофон. А? Как ты думаешь? Это будет изящно?
— Хорошо. Я поеду.
Пусенька был человек догадливый и в длинные диалоги не пускался. Длинный диалог был такой:
Он: Да, с креслом, конечно, было бы лучше.
Она: Так, чтобы не откладывать в долгий ящик, может быть, ты съездил бы на Марше-о-пюс и поискал бы недорогое, но хорошенькое кресло?[86]
Вот все это Пусенька мысленно прослушал и ответил на последнюю фразу:
— Хорошо, я поеду.
А в следующее же воскресенье он уже уныло бродил между деревянными бараками, цепляясь за вешалки и табуретки и с ужасом отшатываясь, когда неожиданно среди шкапов мелькала неприятно знакомая рожа с рыжими бровями. Это подшучивали шкапные зеркала.
Кресла подходящего не находилось. Были либо громоздкие, либо сломанные, либо слишком дорогие.
Один добродушный еврей предлагал купить вместо кресла этажерку.
— Вполне может заменить и стоит недорого.
Пусенька уже собирался бросить эту затею, как вдруг его внимание привлекло огромное чучело орла. Огромное, с раскинутыми крыльями, с бешено выкаченными глазами и раскрытым клювом; орел висел на крюке и, казалось, выбирал себе барана, в которого бы вонзить когти.
Баран нашелся.
— Это настоящий орел? — спросил Пусенька.
— Самый настоящий, — ответила торговка. — И я могу вам уступить его очень дешево, потому что нам надо очистить место для люстры.
— Да мне не нужно.
— Как не нужно? — даже удивилась торговка. — Каждому нужно орла, только не всегда можно найти. Это замечательная птица. Если вы ее повесите — ваша квартира больше ни в чем не будет нуждаться. Никаких диванов, ни кресел, ни рояля. Ничего не нужно. И дешево!
— А сколько же он стоит? — спросил Пусенька и сам удивился — зачем спрашивает.
— Шестьдесят франков.
— Дорого! — бросил Пусенька и повернулся, чтобы уходить.
— Ну, давайте пятьдесят.
— Дорого, — крикнул Пусенька и прибавил шагу.
Нужно было торопиться, чтобы успеть еще заглянуть в один-два мебельных магазина.
Кто-то схватил его за рукав:
— Идите же! Вам уступают орла за сорок.
— На кой черт мне этот орел, — подумал Пусенька, но моментально повернул к лавке.
Там уже отцепили чучело и смахивали с него пыль.
Поставленный на прилавок орел казался еще больше. И грязен он был до омерзения.
— Послушайте! — робко сказал Пусенька. — Да он какой-то облезлый.
— А почему вы думаете, что он при жизни не был облезлый? — сказала торговка. — Что вы, были с ним знакомы, или что? Орлы всегда такие. Это не канарейка. Приведите такси, а то вам до выхода не донести. Это товар тяжелый. Массивный товар.
Чтобы доказать массивность орла, она щелкала пальцами по крыльям. Из крыльев валила пыль.
Пусенька вздохнул и покорно пошел за такси.
— Что я делаю? — думал он, подъезжая к лавчонке. — Зачем я покупаю это чучело? Оно мне абсолютно не нужно. Мало того — оно мне противно.
Тем не менее он ввалил орла в автомобиль под громкую ругань шофера, который боялся за целость стекла.
— Вот вам! — сказал он, протягивая торговке 100 франков.
Торговка положила деньги в ящик и протянула Пусеньке 10 франков сдачи.
— Почему десять? — спросил Пусенька. — Я же вам дал сто, а орел стоил сорок.
— Сто-о? — с негодованием повторила торговка. — Сто? Пятьдесят вы мне дали, а не сто. Если бы дали сто, я бы дала вам шестьдесят сдачи. А раз я даю десять, значит, вы мне дали пятьдесят. Так все ясно — не о чем спорить.
— Извините, мадам, — разволновался Пусенька. — Извините, но я дал вам сто.
— Нет, уже это вы извините, — кричала торговка. — Вы дали пятьдесят.
Пусенька дрожащими от бешенства руками разворотил свой бумажник.
— Вот! Видите! Видите, здесь лежит бумажка в пятьдесят, значит, я дал вам сто.
— А почему я не могу думать, что у вас было две по пятьдесят? Я честная женщина, я здесь пятнадцать лет торгую, и никто никогда не обижался. А вас кто знает. Что вы за человек? Ходит и черт знает что покупает, да еще требует, чтобы ему верили!
Пусенька оторопел. Раз она сама признает, что покупает он черт знает что, то, пожалуй, она человек искренний. Но ведь он ясно помнил, что взял сто и пятьдесят.
— Ничего не попишешь! — вздохнул он.
Поехали.
Чтобы не разбить стекла, пришлось опустить окно. Пошел дождь. Стало мокро и холодно. Орел отсырел и запа́х чем-то удивительно скверным. Одной лапой он царапал Пусенькино колено, другую задрал вбок, как собака перед тумбой. Голову высунул в окно, и Пусенька видел, как прохожие оборачиваются.
Приехали.
12 франков да 1 пурбуар. Итого [87]13. И число-то какое неладное. Ухватил птицу в охапку. С нее текло что-то коричневое.
Выскочила консьержка, выпучила глаза. Никогда не выскакивала, а тут вдруг.
Двери открыла Дусенька и шарахнулась назад.
— Какое странное кресло! — воскликнула она. — С перьями! Что это такое?
— Это? — переспросил Пусенька, опуская орла на пол. Орел развалился, уродливый, наглый, раскоряченный, и смотрел на Дусеньку злым желтым глазом.
— Это? — повторил Пусенька, вдруг осознав все безумие своего поведения. — Это — птичка.
— Ничего не понимаю! — удивилась Дусенька. — На что нам такая птица?
Пусенька старался не глядеть ей в лицо и ответил самым резонным тоном:
— Она, видишь ли, стоит сравнительно очень недорого. Ну, раз подвернулся случай, я и воспользовался. Случайная вещь. А пропустить случай — потом днем с огнем не найдешь.
Дусенька смотрела на него с ужасом.
— Да ведь мы же решили купить кресло! — с отчаянием сказала она.
— Пустяки, это вполне может заменить, — отвечал он развязно.
Он отвечал развязно, но на душе у него было скверно. Ну как может он объяснить свой поступок, когда он и сам его не понимал!
— Так почему же ты, идиот несчастный, не купил кресла?
Тут Пусенька сообразил, что из его положения единственный выход — это контратака. Он раздул ноздри и заорал:
— Оттого, что я не Крез, чтобы покупать и орла, и кресло!
— Так надо было кресло, а не орла, — раздула ноздри и Дусенька.
— Это вы так считаете! — с презрением напирая на «вы», отвечал Пусенька. — Вы так считаете, а не я. Вы мещанка до мозга костей, и вкусы у вас мещанские. «Ах, креслице! Ах, уют!» Пошлость ваше креслице, если хотите знать. Ваш уют — хамство! Мне стыдно за вас!
Дусенька рассвирепела:
— Нет, как вам это нравится! Я уж теперь стала мещанкой! Да где ты вообще в нарядном доме орлов видал? У каких таких аристократов орлы висят?
— А у каких аристократов ты вообще дома бывала?
— У тех же, что и ты. У Бирюлькиных. Квартира шесть комнат и ни одного орла. У Дзуков — семь комнат, две ванны и ни одного орла. У Опенкиных пять огромных…
— Действительно, нашла аристократов! Опенкины — Рюриковичи? Дзуки — старый дворянский род? Мне стыдно за тебя.
— А я тебе на это скажу…
Но тут раздался звонок, и вошедший почтальон прервал беседу, грозившую, как говорится, затянуться далеко за полночь.
Пусенька долго кряхтел, вколачивая крюк в стену. Стена осыпалась, и крюк вываливался. Тщетно обертывал он его тряпкой, бумагой, втыкивал в дырку карандаши.
Бросить работу было невозможно. Бросить работу — значит признаться в ненужности и неважности присутствия в их салоне птичьего чучела.
Дусенька с утра заперлась у себя в комнате и плакала. Чтобы показать, что ему безразлично ее отчаяние и что он очень счастлив, обладая чучелом. Пусенька напевал фальшивым голосом: «Отвори потихоньку калитку».
После двухчасовой работы орел повис наконец в углу на стенке, безобразный, грязный и наглый. Клюв раскрыт, глаза выпучены, так и кажется, что его сейчас стошнит.
Ужас! Ужас и омерзение!
Вся комната от него стала какая-то нелепая. Выбросить бы его к черту, но уже все пути были отрезаны. Дусенька восторжествует, и семейная жизнь испортится навсегда.
Вечером собрались гости. Поздравляли с праздником.
Первым пришел самый важный гость — благодетель и покровитель Дусеньки Лаврентий Ильич Аржанов. Пузатый, богатый, с огромной башкой и яростно осклабленным ртом. Он как-то не заметил орла, потому что, входя, глядел на Дусеньку, подвинул стул в угол и оказался как раз под когтями, клювом и крыльями.
— Слава богу, — подумала Дусенька. — Так хорошо сел, что, пожалуй, не увидит этого ужаса.
Потом пришли Опенкины. Те заметили. Мадам Опенкина ехидно усмехнулась и сказала:
— Батюшки-светы, какие эффекты!
А супруг ее воскликнул:
— И как это вам пришло в голову?
Пришли Тюфяковы.
Тоже усмехнулись.
— Старина и роскошь!
Дусенька каждый раз многозначительно поглядывала на Пусеньку. Но в общем ей было не до орла. Она из кожи вон лезла, чтобы угодить благодетелю, который в первый раз снизошел прийти к ним в гости. Подарка он, положим, никакого не принес (Дусенька даже сбегала в переднюю и посмотрела, не забыл ли он там какого-нибудь пакетика). Но это ничего не значило. То есть, вернее, — очень много значило. Значило, что он приготовил что-то такое, что при всех было бы неделикатно показывать. Словом, она волновалась и радовалась.
Пусенька со своей стороны лебезил как только умел перед важным гостем. Рассказывал анекдоты и, так как Аржанов был туговат на понимание, объяснял, в чем дело до тех пор, пока Аржанов не догадывался: