Увы, через полтора месяца приходится вновь покинуть уютный летний дом и свое семейство и ехать в Старую Ладогу для выполнения по предварительной договоренности нескольких заказных работ. Еще пару лет назад Борис Михайлович сделал по просьбе коллекционера Е. Г. Шварца портрет его супруги Александры Васильевны. Коллекционер остался доволен, и недаром. С точки зрения психологического проникновения в характер модели это один из лучших портретов Кустодиева. На нем отображено лицо властное, надменное, самоуверенное. Теперь же художника просили сделать групповой портрет семьи в их усадьбе Успенское в Старой Ладоге.
Пятнадцатого сентября, прибыв на место, Борис Михайлович пишет Юлии Евстафьевне: «Милая Юлик! Сижу в чудесной усадьбе на берегу Волхова — погода дивная; начал немного работать». В другом письме: «…Очень интересный этюд делаю в биллиардной комнате со старинными портретами, и вечером всех пишу в гостиной за пасьянсом, совсем как бывало в Высоково…»[192]
Несколько лет назад здесь, «по пути из варяг в греки», побывал Николай Константинович Рерих и оставил в своем очерке проникновенное описание этих мест: «Старый сад Успенского монастыря, стена и угловые башенки прямо уходят в воду, потому что Волхов в разливе. Сквозь уродливые, переплетшиеся ветки сохнущих высоких деревьев, с черными шапками грачовых гнезд по вершинам, чувствуется холодноватый силуэт церкви новгородского типа. За нею ровный пахотный берег и далекие сопки, фон — огневая вечерняя заря, тушующая первый план и неясными темными пятнами выдвигающая бесконечный ряд черных фигур, что медленно направляются из монастырских ворот к реке, — то послушницы идут за водою»[193].
Монахини Успенского монастыря сразу заинтересовали Кустодиева, о чем он сообщает жене: «Познакомился со здешними монахинями (монастырь рядом с усадьбой, даже калитка из сада есть) и хочу написать одну, очень интересную старуху, такую красивую и величественную, что жду не дождусь, когда придет холст, чтобы начать писать»[194].
Усадьба Успенское, куда приехал Кустодиев, оставила заметный след в истории русского искусства. Некогда, в начале XIX века, здесь проживал близкий ко двору Александра I сановник и меценат Алексей Романович Томилов. Поклонник изящных искусств, он дружил с виднейшими художниками своего времени — Орловским, Кипренским, многими другими. В его богатом собрании имелись работы Рембрандта, Рубенса, Риберы, Тьеполо… А сам А. Р. Томилов был неоднократно запечатлен на полотне Орестом Кипренским.
«Но, — писал об этой семье искусствовед Н. Н. Врангель, — не только обаятельная личность самого Алексея Романовича дошла до нас во многих изображениях. Дети Томилова: Алексей, Николай, Александра и Екатерина и жена его Варвара Андреевна множество раз изображены в домашней обстановке Боровиковским, Парнеком, Кипренским, Егоровым, Орловским, Рейхелем и Чернышевыми»[195].
Один из самых известных портретов молодого А. Р. Томилова кисти Ореста Кипренского датируется 1808 годом. И вот теперь, спустя столетие, Кустодиеву предоставлена возможность (а в чем-то и честь!) продолжить портретную галерею представителей славного дворянского рода. Нынешний владелец Успенского Евгений Григорьевич Шварц, брат известного исторического живописца В. Г. Шварца, породнился с Томиловыми и таким образом стал наследником богатейшего художественного собрания семьи. И в этом доме Кустодиев вполне мог видеть картины, принадлежащие кисти Рокотова, Левицкого и даже Тропинина, — их работы имелись в собрании Е. Г. Шварца.
О богатейшей коллекции этой семьи Кустодиев, без сомнения, знал, и его радовало, что он живет в доме, где гостили прославленные русские художники, от Кипренского до Айвазовского. И это возвышенное чувство не нарушал даже вид постоянно живущего при усадьбе стражника, положенного Е. Г. Шварцу как предводителю местного дворянства, и проникнутые тревогой разговоры хозяев усадьбы, страшившихся крестьянских беспорядков, как уже случилось пару лет назад.
Ожидаемый холст наконец прибыл, величественную монахиню Олимпиаду удалось уговорить попозировать в ее маленькой келье. И Кустодиев самозабвенно отдается работе, пишет попеременно то монахиню, то хозяев усадьбы и интерьеры старинного дома. На душе у него светло.
«Если бы ты знала, — делится он своим настроением с Юлией Евстафьевной, — какой сегодня чудный, совсем летний день! Волхов синий, даже лиловый местами, сине-зеленое небо с облаками и золотая листва по берегу, с красным. В саду масса птиц, перелетают стайками с дерева на дерево, шумят, попискивают. Так хорошо бродить по аллеям с толстым слоем листьев, которые шуршат под ногами»[196].
Он собирается вернуться в Петербург, куда уже переехали из «Терема» жена с детьми, к середине октября, но работа захватила, и никак не получается. Юлия Евстафьевна сообщает в открытке, что достала три билета на «Даму с камелиями» с участием приехавшей на гастроли Сары Бернар. Но муж отвечает: «…17-го я никак не могу приехать, так как все дни у меня рассчитаны и масса работы — позируют по две монахини в день, пишу большие этюды с них и поэтому много себя трачу»[197].
Горюет и сынок Кира. «Папа, — напоминает он о себе, — рождение было мое. Мне 5 лет. Папа, я тебя целую. Поскорей приезжай»[198].
Глава XI. ПРИЗНАНИЕ В РОССИИ И ЗА ГРАНИЦЕЙ
По возвращении в Петербург пришлось привыкать к новой, более просторной квартире на Мясной улице, куда семья переехала с Екатерингофского проспекта. Дочь художника Ирина Борисовна так описывала ее: «Дом старый; мы жили в третьем, верхнем этаже. Высота комнат необычайная, квартира холодная. Комнат пять, все они расположены анфиладой. Первая — гостиная с зелеными полосатыми обоями. Чудесная ампирная мебель красного дерева из Высоково была куплена на аукционе — усадьба после смерти хозяев перешла в собственность казны. Мама очень любила эту старинную мебель, с которой у нее были связаны воспоминания детства и юности… За гостиной — мастерская в два окна, столовая, детская и спальня родителей. Параллельно комнатам огромный широкий коридор, в конце которого кухня с антресолями. По коридору мы с Кириллом носились на роликах, бегали, играли в прятки»[199].
Устроившись на новом месте, Кустодиев завершает в мастерской некоторые незаконченные в Успенском работы — этюды послушниц монастыря, интерьер дома Шварцев, вид на Волхов. А затем вновь увлеченно отдается скульптуре, лепит гипсовый бюст артиста Ивана Васильевича Ершова.
Продолжительное отсутствие в Петербурге в горячую пору начала театрального сезона не прошло для него даром. Из дирекции Мариинского театра пришло уведомление о его увольнении «в связи с ликвидацией должности помощника декоратора». Жаль, конечно, но никто не помешает ему когда-нибудь всерьез заняться оформлением спектаклей на договорной основе.
Зато какие прекрасные новости из Вены, с первой выставки русских художников, устроенной киевлянином А. И. Филипповым: «Портрет семьи Поленовых» приобретен австрийским министерством просвещения для музея Бельведер. А некий будапештский коллекционер купил для своего собрания «Праздник в деревне». Так стоит ли печалиться по поводу чьих-то козней против него в Мариинском театре? Дела явно идут в гору!
Во второй половине декабря Кустодиев выехал в Москву, где в рождественские дни открывалась выставка Союза русских художников. Тем же поездом в Первопрестольную следовали отобранные для выставки картины — еще одна «Ярмарка», написанная по заказу И. А. Морозова, вариант «Праздника в деревне», «Японская кукла», «Монахиня» и еще несколько работ. По крайней мере одну из них, портрет пожилой монахини, выполненный в Успенском монастыре, критика должна заметить и оценить.
Борис Михайлович остановился в Сивцевом Вражке у четы Первухиных, с которыми познакомился в Венеции.
Бывший особняк князей Голицыных, где разместили выставку, чем-то напоминал дворцы венецианских дожей — Украшенная колоннами и статуями монументальная лестница, расписные, с лепниной, плафоны, просторные, как залы, комнаты.
Картины еще развешиваются, вернисаж — впереди, но среди художников, придирчиво контролирующих развеску картин, видны и солидные фигуры слетевшихся как мухи на мед известных коллекционеров.
Пришел взглянуть на исполненную для него «Ярмарку» Иван Абрамович Морозов и тут же присмотрел еще одну возможную покупку — «Праздник в деревне». Вежливо поинтересовался:
— А вот эту вещицу, Борис Михайлович, во сколько оцениваете? Двухсот пятидесяти рубликов хватит?
Кустодиев замялся, раздумывая: с ценой он еще не определился. А рядом и другой известный в Москве толстосум-коллекционер — Владимир Осипович Гиршман. К разговору прислушивается и тут же встревает:
— Позвольте, Иван Абрамович, да вы же кустодиевскую «Ярмарку» уже купили! Немного и другим оставьте. Даю за праздник триста рублей. Как, Борис Михайлович, устраивает?
И тут же, будто сделка уже заключена, ласково берет под руку, ведет в сторону от оторопевшего Морозова и вкрадчиво говорит, что завтра в его особняке у Красных ворот прием, будут известные художники, артисты, добро пожаловать!
Кустодиев приглашение с благодарностью принимает, а сам раздумывает: и что это они, Морозов с Гиршманом, так на него налетели? Чуть не перессорились. Никак услышали об успехе его картин на выставке в Вене. Народ дошлый — такие новости на лету ловят.
После блестящего приема у фабриканта Гиршмана последовало приглашение от другого богача и любителя живописи, Сергея Ивановича Щукина, на концерт популярной польской клавесинистки Ванды Ландовской.