Генералы тихо разошлись, и фельдмаршал остался один. Он ходил взад и вперед по избе, когда вошел полковник Шнейдерс. Пользуясь правом свободного с ним разговора, он старался рассеять фельдмаршала и заводил речь о разных предметах. Слова его, однако, оставались без ответа.
– Где же мы остановимся? – спросил Шнейдерс наконец.
Будто пробужденный вопросом, Кутузов подошел к столу, сильно ударил своим пухлым кулаком и с жаром сказал:
– Это мое дело! Но уж доведу я проклятых французов, как в прошлом году турок, до того, что они будут лошадиное мясо есть!..
Успокоившись, фельдмаршал принялся отдавать приказания о движении войск на Рязанскую дорогу, то есть на юго-восток от Москвы. При этом, однако, он запретил начальнику интендантской службы генералу Ланскому перевозить продовольствие с Калужской дороги, куда Кутузов загодя, еще после Бородина, распорядился направить хлебные запасы. Эго могло означать лишь то, что главные интендантские магазины ожидали армию к юго-западу от древней столицы.
Милорадовичу велено было командовать арьергардом.
Всю ночь Михаил Илларионович был чрезвычайно печален и несколько раз принимался плакать. Как полководец, он видел необходимость уступить врагам Москву. Но, как русский, мог ли он не болеть о ней?..
Кутузов не спал уже несколько суток и теперь отчаянно нуждался в освежающем мозг и тело забвении. Однако вместо расслабления и вожделенного покоя чувствовал только обостренную возбужденность. Тревога за завтрашний день отнимала самую тень уюта, размягченности, дремоты. Он снова и снова повторял себе: «Москва обречена!», словно бы не предвидел этого ранее.
– Москва! – шептал русский главнокомандующий. – Почто Вседержитель, коего судьбы неисповедимы, предопределил тебе быть жертвой неблагодарности злых иноплеменников? Но зато горько, горько восплачут они по тебе, своей гостеприимнице, и ужасна будет гибель их!..
Страдание сделалось невыносимым. Глядя на иконку, мерцавшую в углу горницы дешевой позолотой оклада, Михаил Илларионович жарко молил:
– Господи! Дай мне хоть на пол-лампадки сна!..
Глава третьяИ враг бежит…
М. И. Кутузов – М. И. Кутузовой (после 11 октября, в Медыни).
«Я, слава Богу, здоров, мой друг. Здесь, ей-богу, все хорошо. Наполеон бегает по ночам с места на место; но по сю пору мы его предупреждаем везде. Ему надобно как-нибудь уйти; и вот чего без большой потери сделать нельзя…».
М. И. Кутузов – Е. И. Кутузовой.
20 октября.
«Я, слава Богу, здоров, мой друг, хотя и очень трудно. Должно меня утешить то, что я первый генерал, перед которым Бонапарте так бежит. Детям благословение…»
Перелом наступил в течение месяца с небольшим.
Пройдя 2 сентября покинутую жителями первопрестольную, русская армия сделала два перехода по Рязанской дороге и остановилась на сутки у Боровского перевоза через Москву-реку. Отсюда Кутузов повелел главным силам идти на запад, к Подольску, проселочной дорогой, прикрываясь рекой Пахрой. Офицеры и солдаты истощались в догадках, рассуждая о намерениях светлейшего князя: кроме корпусных командиров, никто не знал настоящего направления. Оставленному на месте отряду приказано было делать вид, будто вся армия отступает к Рязани.
5 сентября, с рассветом, войска двинулись двумя колоннами и поздно вечером расположились на Тульской дороге, у Подольска, при страшном зареве пожара московского, освещавшего весь небосклон. Густые облака, в которых отражался пламень Москвы, текли, как потоки лазы, по темной синеве неба.
Когда армия совершала боковое движение, арьергард под командой Милорадовича в назначенное время тоже повернул на запад. На всех пересекаемых им дорогах Милорадович оставлял отряды с приказанием каждому из них не следовать уже за общим движением, а при появлении неприятеля отступать той дорогой от Москвы, на которой находился. Мюрат, посланный Наполеоном, долго шел по Рязанскому тракту за двумя казачьими полками в уверенности, что перед ним главные силы Кутузова. Только в Бронницах, за Пахрой, король Неаполитанский понял свою ошибку и поворотил к Подольску.
Тем временем Кутузов, прибыв с войсками в Красную Пахру, немедленно велел конному отряду Дорохова идти на Можайскую дорогу для истребления французских транспортов и команд, двигавшихся к Москве. Набеги Дорохова были удачны: в течение недели он взял в плен до полутора тысяч человек и уничтожил парк в восемьдесят ящиков. Узнав о появлении русских в своем тылу, Наполеон спешно послал для очищения Можайской дороги сильный отряд, но Дорохов отступил так искусно, что, ретируясь, наголову разбил два эскадрона гвардейских драгун.
Кутузов намеревался собраться с силами, дать время разгореться народной и партизанской войне и в особенности, по любимому его выражению, «усыпить Наполеона в Москве». Никто не мог знать, что предпримет Наполеон, но Кутузов, развивая свой план, добивался военного перевеса сил над неприятелем. Русский полководец продолжал отступать – теперь уже по Старой Калужской дороге, выигрывая время, усиливая свою армию и постепенно изматывая противника.
Великий ум его постиг характер и свойство Отечественной войны.
15 сентября армия выступила из Красной Пахры в Тарутинский лагерь. Мюрат несколько раз производил внезапные налеты: самый значительный бой произошел 17 сентября под Чириковом, где был взят в плен начальник штаба у Неаполитанского короля генерал Феррье. Мюрат просил об освобождении его под честное слово, но Кутузов ласково отказал. 20 сентября русские перешли реку Нару и вступили в Тарутинский лагерь. Фельдмаршал приостановился на высоком берегу Нары и, словно предрекая будущее, произнес:
– Отсель ни шагу назад!..
Маленькая деревушка Леташевка на Старой Калужской дороге, вблизи Тарутина, на целые две недели сделалась военным центром России. Сюда приезжали со всех концов страны, чтобы убедиться, что русская армия готовится к новым сражениям, и предлагали свои услуги Кутузову. Откуда что явилось! Из Южной России к Тарутинскому лагерю везли всякие припасы. Среди биваков вдруг открылась торговля. Крестьяне из ближних и дальних селений приезжали повидаться с оставшимися в живых родственниками и земляками. Крестьянки толпами ежедневно приходили с гостинцами в полки отыскивать мужей, сыновей, братьев и говорили:
– Только дай нам, батюшка, пики, то и мы пойдем на француза…
Казалось, вся Россия сходилась душой в Тарутинском лагере. Каждый истинный сын Отечества из самых отдаленных пределов стремился сюда если не сам, то мыслью и сердцем, жертвуя зачастую последним своим достоянием.
Армия в короткий срок выросла до ста тысяч человек, не считая казаков и ополчения. Войска укомплектовали рекрутами, лошадьми, зарядами, снабдили сухарями и тулупами, сапогами, валенками, а лошадей – овсом и сеном. Всем выдали жалованье, и, сверх того, нижние чины награждены были за Бородинское сражение по пять рублей ассигнациями. Ежедневно в Тарутино прибывали из Тулы новые пушки и единороги, и артиллерийский парк снова умножился, составив 622 ствола. 2-я армия, особенно пострадавшая при Бородине, была присоединена к 1-й, Западной.
Между тем в тылу у Наполеона все ярче, все неодолимее разгорался пожар народной войны.
Еще из Царева Займища Кутузов обратился с воззванием к смолянам: «Достойные смоленские жители, любезные соотечественники! С живейшим восторгом извещаюсь я отовсюду о беспримерных опытах в верности и преданности вашей к Престолу Августейшего Монарха и к любезнейшему Отечеству. В самых лютейших бедствиях своих показывайте вы неколебимость своего духа. Вы исторгнуты из жилищ ваших; но верою и верностию твердые сердца ваши связаны с нами священными, крепчайшими узами единоверия, родства и единого племени. Враг мог разрушить стены ваши, обратить в развалины и пепел имущества, наложить на вас тяжкие оковы; но не мог и не возможет победить и покорить сердец ваших. Таковы Россияне!»
Новым, грозным смыслом наполнилось слово «партизаны», доселе обозначавшее лишь участников «партии» – отдельного отряда.
Перед Бородинской битвой к Кутузову явился Багратион с предложением своего бывшего адъютанта Давыдова[24] создать в тылу у неприятеля конные партии из гусар и казаков. Светлейший, по своей осторожности, выделил на первый случай пятьдесят гусар и сто пятьдесят казаков. Но то была искра, от которой возжегся губительный костер. К той поре, когда русская армия расположилась в Тарутинском лагере, Москва уже была окружена плотным партизанским кольцом.
На Новой Калужской дороге стояли отряды капитана Сеславина и поручика Фонвизина, у Вереи – генерала Дорохова, на Тульской дороге – зятя Кутузова полковника Кудашева, на Рязанской – полковника Ефремова, между Можайском и Вязьмой – Дениса Давыдова, у Можайска – полковника Вадбольского, у Волоколамска – А. Бенкендорфа, у Воскресенска – майора Фиглева, у Рузы – майора Пренделя, между главными силами Наполеона и авангардом Мюрата в окрестностях Москвы – штабс-капитана Фигнера, а на Дмитровском, Ярославском и Владимирском трактах действовали казачьи отряды.
Впрочем, казаки поспевали везде. Во все время сидения французов в Москве, быть может, никто столько не обеспокоил их, как казаки, никто не наносил им большего вреда, как это легкое войско, предводимое атаманом Платовым. Они нападали на крупные неприятельские отряды, отнимали заготовленные ими припасы и прерывали сообщение различных корпусов. Казаки больше всего помогали и вооружившимся крестьянам и вместе с ними уничтожали повсюду фуражиров и мародеров. Они не давали французам ни часу спокойствия и появлялись там, где их никак не ожидали. Новой славой покрылось имя атамана Платова, которого Кутузов именовал «истребителем французского разбойничьего войска». В своем донесении из Ельни государю главнокомандующий писал: «Казаки делают чудеса».