Глядя на них, крепких и ладных, старики говорили:
— Ишь гладки! Мабудь, их гарно кормят!
— Та ж яка у них работа? Коня почистить да щеки себе выголить.
За кавалерией, подымая по дороге пыль, протарахтели десять пушек. Их медь горела, как золото.
Дубоссарцы всполошились: а пушки зачем? Уж не война ли снова?
Но их успокоили солдаты:
— Салют отдавать турецкому послу.
— Ему бы и одной хватило: зачем же десять?
— Такая, братику, форма!
Последним притащился обоз. На подводах лежало обычное: палатки, мешки с провиантом, котлы, солдатская "худоба".
Но четыре фуры были наглухо закрыты, и в них день и ночь сидело по два солдата с ружьями — один спереди, другой сзади.
Объяснилось и это: в фурах везут подарки султану.
— Что ж, мы побили турка да мы же и подарки ему везем?
— Э, не понимаешь! Наш посол в гости к ним едет — царица гостинец султану шлет.
— Не была б жинка: хитрая…
— И салтан нашей царице что-сь пришлет.
— Побачимо!
А через день в Дубоссары приехал какой-то важный, громадного роста, генерал со свитой.
Он остановился у обер-провиантмейстера Зимина, дом которого, весь в вишеннике, стоял на дороге из Дубоссар к Днестру.
Все думали, что приехал наш посол, но солдаты объяснили: этот великан — генерал-аншеф Пассек, белорусский генерал-губернатор. Он назначен комиссаром от царицы при размене послов.
— А-а, вiн вроде дружка чи свата! — догадались крестьяне.
Генерал Пассек поехал с офицерами к самому берегу реки, где стояли десять пушек, что-то говорил, указывал.
После его отъезда к берегу пришел обоз и солдаты начали расчищать место и ставить палатки: здесь комиссар Пассек будет принимать своего и турецкого послов.
А на реке сделали пристань и приготовили паром и лодки для перевоза.
Но самое интересное настало в воскресенье 4 июня.
С утра ребятам — хоть разорвись: у реки было на что поглазеть, а у дома обер-провиантмейстера Зимина — и подавно.
В ставке генерала Пассека лакеи накрывали парадные столы для завтрака, убирали ветками палатки.
Турецкий и русский паромы для перевозки экипажей, повозок и воинских команд были наготове.
Посреди Днестра виднелся турецкий плот, на котором условились встретиться послы.
Турки покрыли его дорогими коврами, и он чуть покачивался на реке, словно какой-то необычайно яркий цветок.
На ковре стояли друг против друга два кресла, а за ними несколько скамеек, закрытых парчой.
Турецкие челноки сновали взад и вперед по реке, приставали к левому берегу, турки говорили с русскими солдатами-лодочниками.
Переводчик-татарин спрашивал у русских солдат:
— Правда ли, что у вас даже бабы пьют вино?
— А почему бы им не пить? — улыбался мушкатер.
— Только поднеси, осман, увидишь, как хлещут!
— Говорят, пьют оттого, что ваша сторона сильно холодная. У вас самый край земли. Туда и солнце мало достает. Если б народ не пил, так вымерз бы с корнем!
Мушкатер подмигнул товарищам и сказал:
— У нас холодно, это верно: вот борода у человека как обмерзнет зимой, так и до лета не оттает. Оттого у нас и бороды светлее ваших…
Турки смотрели исподлобья, молча курили, а русские солдаты весело пересмеивались.
Ребятишкам интересно потолкаться на берегу.
Всю дорогу на добрые полверсты заняли конные и пешие солдаты и разные посольские служащие в парадных кафтанах и париках.
Какой-то подполковник, сидя на лошади, устанавливал порядок шествия к берегу посольской свиты:
— Фурьеры, становись сюда, перед кирасирами! Господа переводчики, вы за пехотой. Антон, подавай карету! Так. За каретой господин шталмейстер. Лакеи, официанты, метрдотель, вот ваше место!
Ребята смотрели и не понимали, кого так мудрено называет подполковник. За красивой — вся в стеклах — каретой становились не то бабы, не то мужики: в красных, расшитых шелковых кафтанах, на голове шляпа, а из-под шляпы торчит косичка.
Их тотчас же заслонили всадники.
Захотелось побежать и посмотреть, а что делается теперь на турецком берегу.
И вдруг ударила пушка.
Ей тотчас же ответили с турецкой стороны.
Все конные и пешие, растянувшиеся по дороге от дома Зимина, зашевелились.
Мальчишки побежали по обочине дороги, крича:
— Пойихалы! Едуть!
Вдоль дороги стояли толпы народа. Мужики, бабы, разряженные, перешептывающиеся между собою девчата.
Впереди всех ехал, важно упершись одной рукой в бок, молодой офицер. За ним — два солдата со значками, а потом, как белая каменная стена, кирасиры.
— Бач, бач, гарный!
— Который?
— О, той, что поглядае…
— Вiн до нас заходил напиться.
— Та шо ты!
Загремели трубы, ударили барабаны. За кирасирами шла музыка и пехота: ать-два, ать-два! Как одна нога!
Ребята бежали рядом с оркестром. А за пехотой медленно ползла карета, окруженная гусарами. В карете сидели какие-то важные господа. Один — видать, не русский — смотрел по сторонам с такой миной, будто у него живот схватило и он только выбирает место, где бы выскочить…
Деды и бабы кланялись карете в пояс:
— Мабудь, сам посол! Туз!
А за каретой ни с того ни с сего, как за телегой цыгана, табун коней. Сытые, вычищенные — так и лоснятся.
— Кони. Як на ярмарке!
— А воны куды ж?
— Туркам.
— У турка кони краще.
— Вот нам бы таких по одному!
За лошадьми — пешие и конные. Кто из них военный, кто — так, не разберешь.
И опять карета, но уже запряженная шестериком. На запятках пажи, а гайдуки по бокам. И кругом нее — гусары.
Деды и бабы опять кланялись до земли.
Ребята бежали, старались рассмотреть посла, но в карете сидели двое: оба толстые, оба в треуголках, у обоих лента через плечо и на груди как жар — ордена.
Вот уже и река.
На турецком берегу тоже двигалась к реке пестрая, цветистая толпа.
Слышалась дикая турецкая музыка. Все заглушали барабаны.
И вдруг над русским берегом блеснул огонь и разом ударило десять пушек.
Бабы и девки шарахнулись в сторону. Кто присел, кто стоял, зажав пальцами уши.
Торжественная процессия подошла к Комиссаровой ставке.
Генералы вылезли из кареты.
Офицеры слезли с лошадей. Все пошли к палаткам.
А войска и кареты стали съезжать на паром. Турецкая свита и повозки тоже собрались на своем пароме отчалить от берега.
Пока на пароме перевозили свиту Кутузова, слуг и команды на турецкий берег, комиссар Пассек угощал посла завтраком.
На русский берег стала выгружаться свита турецкого Рашик-Мустафы-паши в смешных высоких шапках и цветистых чалмах.
— Повозки у них поганые, а кони — гарные! — оценивали дубоссарцы, глядя без особого удовольствия на гостей.
Но вот паромы перевезли всю свиту: турки табунились на русском берегу, русские стояли на турецком.
Тогда снова прогремела пушка. Турки ответили тем же.
Из ставки вышел высокий комиссар Пассек.
Рядом с ним шел среднего роста полный генерал. А за ними человек десять офицеров.
— Посол! Посол!
Они не спеша спустились к пристани, где ждали лодки, и поехали к плоту.
Турки на своей стороне делали в точности то же.
— Везут, как жениха к невесте!
Русские и турецкие лодки одновременно пристали к плоту.
Послы в одно время взошли на плот, сели в кресла друг против друга.
Комиссары послов сели чуть сзади, свита за ними.
С берега смотрели, что будет дальше:
— Говорят.
— По-каковски?
— И понимают?
— А переводчики на что?
Послы беседовали недолго. Разом встали. Каждый комиссар взял своего посла за руку и подвел к другому.
— Знакомятся.
— Пошли к лодкам. Садятся.
— Едут!
И снова с обоих берегов грохнули пушки и загремела музыка, встречая именитого посла.
Через несколько минут послы одновременно ступили на чужую землю.
Русскому посольству наскучило тащиться по скверным турецким дорогам в Константинополь.
Ехали чрезвычайно медленно: всюду подолгу ждали, пока турки соберут подводы. Немало задерживали пышные встречи, которые устраивались везде русскому послу.
Эти парадные встречи надоели всем до смерти. Толмачи и повара, швейцары и актуариусы[12], пажи и скороходы давным-давно заучили, после кого им положено следовать в шествии. Надоело наряжаться во все парадное, а затем через час снова чиститься: стояла жара, было очень пыльно.
Михаил Илларионович в менее важных пунктах частенько прикидывался больным, и вместо него в этих церемониях отдувался маршал или первый секретарь посольства.
Вообще же в свите было много по-настоящему больных.
Скверные продукты, доставляемые турками, обилие фруктов, на которые набросились северяне, — все это вызывало поносы. А чем ближе подвигались к Дунаю, тем больше становилось больных лихорадкой.
Хорошо, что нигде по дороге не встречали чумы.
У Михаила Илларионовича уже хватало работы: в его руках сосредоточивалась вся русская политика на Босфоре. Он держал непрерывную связь с Петербургом и поверенным в делах в Константинополе полковником Хвостовым.
Главная задача Кутузова в Турции была на первый взгляд проста.
В секретной инструкции, данной Кутузову Екатериной II, было о Турции сказано:
"Иного от нее не требуем, как точного исполнения постановленных между нами соседственных и торговых условий, при чистосердечном с ее стороны попечении отвращать все, что тишину и безопасность границ наших колебать может".
Кутузову предписывалось устранять во взаимоотношениях России и Турции все то, что "остуду родить может".
В Турции царствовал умный Селим III, который начал реформировать армию и флот. Его считали ниспосланным для того, чтобы возвеличить Турецкую империю. Так якобы предсказал придворный астролог.
Но в коллегии министерства иностранных дел России верили больше в "астрологов" из английского и французского посольства и потому предупредили Кутузова, чтобы он установил, не являются ли эти реформы результатом "подущений министров других держав, нам завиствующих".