Андреевский сегодня был чем-то озабочен, расстроен. Михаил Илларионович приготовился слушать рапорт полицеймейстера о том, что вновь какой-либо каптенармус запил или проворовался.
— Что случилось? — не очень ласково спросил Кутузов, недовольный тем, что Андреевский лезет с ерундой.
— И-императрица умирает! — заикнулся никогда не заикавшийся подполковник.
— Как умирает? Кто сказал? — изумился Кутузов.
— Все говорят. Я только что проезжал мимо Зимнего. У дворца полно экипажей.
— Как же так? — все не верил Кутузов. — Вчера был малый эрмитаж[27]. Я видал императрицу. Она шутила над Львом Александровичем Нарышкиным, что он боится смерти. Получили известие, что скончался сардинский король, а Нарышкин высчитал, будто король его ровесник, и скис.
— А сама императрица разве не боялась смерти? — спросил Ридингер.
— Нарышкин так и спросил у нее, а ее величество говорит: "Не боюсь. И хочу, чтоб при моем последнем вздохе были бы улыбающиеся особы, а не такие слабонервные, как вы, Лев Александрович!"
— Вот храбрилась, а сегодня умирает, — вздохнул Андреевский.
— А что же с ней случилось? — не мог примириться с такой новостью Михаил Илларионович.
— Кондрашка. Утром была здорова, занималась делами, а потом вышла, простите, в уборную и там упала…
Все сидели ошеломленные случившимся.
— Храповицкий мне рассказывал, — прервал молчание Кутузов, — когда императрице исполнилось шестьдесят лет, он пожелал ей прожить еще столько же, но Екатерина возразила: "Еще шестьдесят лет не надо — буду без ума и памяти, а лет двадцать проживу!" И хоть чувствовала себя хорошо, но не угадала: прожила не двадцать, а только восемь…
— Человек предполагает, а бог располагает, — вздохнул Андреевский.
— Да, Сумароков верно сказал:
Время проходит,
Время летит!
Время проводит
Все, что ни льстит,
Счастье, забавы,
Светлость корон,
Пышность и славы —
Все только сон… —
продекламировал Михаил Илларионович.
Кутузову было жаль Екатерины: она всегда так хорошо относилась к нему, ценила его, называла "мой Кутузов".
Оба раза после его тяжелого ранения императрица Екатерина принимала в Михаиле Илларионовиче большое участие.
Остаток дня был омрачен этим печальным известием, которое не выходило из головы. Чтобы хоть немного рассеяться, Михаил Илларионович пошел осмотреть корпусное хозяйство — манеж, экономию, типографию, лазарет.
Проходя по двору мимо манежа, он невольно подслушал разговор двух конюхов.
— Жаль матушку-царицу, — говорил один. — Хорошая была…
— Хорошая была матушка, да не для нашего брата! — ответил другой.
— Тебе разве плохо живется?
— Мне, может, и не так уж худо, а каково в деревне?
— А что?
— Босоты да наготы изнавешены шесты; а холоду да голоду амбары стоят. Вот что! Новый рекрутский набор ждут, — продолжал конюх, но, увидав директора корпуса, осекся.
Михаил Илларионович прошел, сделав вид, что не слышал разговора.
Когда Кутузов вечером ехал домой, он заметил, что на улицах, несмотря на плохую погоду, было много оживленнее, чем обычно.
Дома Михаил Илларионович застал слезы. Все девочки, дочери Кутузова, ходили заплаканными — жалели императрицу.
Екатерина Ильинишна держалась спокойно. Хотя она до сих пор сама не прочь была бы пококетничать, любила мужское общество, поклонников, но всегда осуждала Екатерину за ее личную жизнь и противопоставляла ей добродетельную жену Павла, Марию Федоровну.
Кутузов пообедал, надел парадный мундир и поехал во дворец.
Площадь перед Зимним дворцом представляла бивак: она была сплошь уставлена каретами, а посредине ее горел большой костер, у которого грелись лакеи, форейторы, кучера.
В самом Зимнем стояла невообразимая толчея, как во время большого эрмитажа. Но сегодня в этом собрании сановников, генералитета, придворных кавалеров и дам царили печаль и растерянность.
По залам бродил в отчаянии, в ужасе, с взъерошенными волосами, не похожий на себя Платон Зубов. Еще сутки назад он был всесильным, разговаривать с ним почел бы за большое счастье любой сановник, а сегодня на фаворита никто не обращал внимания. Наоборот, все сторонились его, как зачумленного. Хотя Платон Зубов догадался первым сообщить Павлу о смертельной болезни императрицы — послал в Гатчину с этим известием своего брата Николая Зубова, он не считал себя в безопасности. Платон Зубов ждал если не смерти, то неминуемой ссылки в Сибирь.
Не лучше чувствовали себя остальные екатерининские вельможи. Они знали нелюбовь Павла ко всему, что было связано с прежним царствованием, и готовились к самому худшему.
Все с надеждой взирали на массивную дверь красного дерева: авось матушка Екатерина поправится, авось все останется по-прежнему.
Но за этой знакомой дверью, где умирала царица, уже сидел "гатчинский капрал", Павел Петрович. И оттуда появлялись вестники, но не те, которых так нетерпеливо все ждали.
Без стеснения стуча толстыми подошвами грубых армейских сапог, гремя шпорами и палашами, выходили из-за двери гатчинские сержанты. Они быстро устремлялись к выходу сквозь услужливо расступавшуюся нарядную толпу сановников и дам, которые смотрели на этих военных с ненавистью и презрением.
Разговор ни у кого не клеился: никто не знал, с кем и как следует сейчас говорить.
Более болтливые, опасливо оглядываясь, шептались по углам.
Михаил Илларионович встретил в толпе совершенно растерянного и перепуганного князя Барятинского. От него Кутузов узнал, что крепкий организм императрицы Екатерины еще продолжает бороться со смертью, хотя она после удара не приходила в сознание.
Он решил уехать домой.
Еще целый день 6 ноября императрица Екатерина была жива, оставаясь без сознания. Только к вечеру развязка стала очевидной: врачи сказали, что надежды на спасение нет.
Павел Петрович удалил обер-гофмаршала Барятинского, назначил вместо него графа Шереметева.
Без четверти десять вечера Екатерина II умерла.
Павел Петрович хорошо запомнил совет Фридриха II — поскорее приводить подданных к присяге. Он велел митрополиту Гавриилу приготовить все для присяги.
В начале двенадцатого часа ночи в дворцовой церкви собрались все вельможи, генералитет и высшие сановники. К ним вышел Павел Петрович с семьей.
Генерал-прокурор граф Самойлов прочел манифест о смерти Екатерины и о вступлении на престол Павла I. Наследником был объявлен Александр Павлович.
Все стали принимать присягу.
Было два часа ночи, когда Кутузов вышел из Зимнего дворца.
Площадь опустела. У средних ворот виднелось несколько солдат и офицеров в гатчинских мундирах. Видно было, что они устанавливают вокруг дворца прусские черно-красно-белые будки.
Михаил Илларионович тихо спросил у кучера:
— Кто там?
— Сам наследник Александр Павлович и Аракчеев.
"Преобразователи армии!" — иронически, с огорчением подумал Кутузов, уезжая.
Гатчинский прусский дух распространялся все шире. Он уже простерся над всей Россией.
Все царствование Павла, вероятно, излишне очернено. Довольно и того, что было.
В третьем часу ночи кончилась присяга, а уже в девять часов 7 ноября император Павел I в сопровождении наследника Александра Павловича выехал из Зимнего, чтобы показаться столице.
Он медленно ехал по Большой Проспективной улице, пристально глядя по сторонам.
Вид Петербурга возмущал Павла: здесь все было по-старому, по-екатеринински — ни полосатых будок, ни шлагбаумов. Попадались прохожие с якобинскими отложными воротниками, в сапогах с отворотами, которых не терпел Павел, потому что видел в этом вольнодумство.
Вон, издали заметив императора, поскорее шмыгнул в калитку франт в круглой французской шляпе.
Навстречу Павлу медленно тащилась карета, в которой восседала какая-то разряженная в диковинный чепец из лент и кружев дура-барыня. Она, конечно, спешила к своей подруге посплетничать, пожалеть о кончине "матушки" Екатерины. Лакей догадался-таки стянуть шляпу с головы, а кучер не додумался остановить лошадей, и царский жеребец Фрипон даже чуть посторонился, уступая дорогу неуклюжей карете.
Только у деревянной, выкрашенной в желтую краску церкви Рождества Богородицы Павла ждало приятное: группа крестьян с котомками за плечами. Увидав роскошных всадников-генералов, мужички бухнулись перед ними на колени в грязь.
Да порадовало то, что у моста через Фонтанку уже пестрел новенький шлагбаум, блестевший черно-красно-белой краской.
Когда в одиннадцатом часу Павел возвращался назад, на площади у Зимнего дворца выстроились войска, готовые к разводу. В толпе народа, собравшегося посмотреть на первый вахтпарад, стоял и Михаил Илларионович Кутузов.
Павел заметил Кутузова и приветливо кивнул ему.
Уже на вахтпараде новый император показал себя.
В первые же часы своего царствования он велел перестроить всю русскую армию на прусский лад.
Екатерининские войска еще не знали новой команды. Когда гвардейцам скомандовали: "Марш" вместо привычного "Ступай", они не двинулись с места.
Павел взбеленился.
— Что же вы, ракалии, не маршируете? — закричал он, кидаясь с тростью к гвардейским шеренгам. — Вперед, марш!
Военные, стоявшие в публике, только переглянулись: такое начало не сулило ничего хорошего.
Вахтпарад кое-как, с грехом пополам, был закончен по прусскому образцу. Не только с несчастных гвардейцев, участвовавших в разводе, но и с самого императора лил пот.
После вахтпарада император отдал при пароле наследнику приказ. В нем Павел I принимал на себя звание шефа всех полков гвардии. Александр назначался полковником Семеновского полка. Константин — Измайловского, а Аракчеев — комендантом Петербурга.