Сказав это, девушка поднялась и собралась уйти.
— Он в этом доме, — сказала она, — и я не позволю ему увидеть меня здесь ни за что на свете.
— Зря я потратил на тебя время, — сказал Философ, улыбаясь.
— А для чего еще оно нужно? — спросила девушка и, поцеловав Философа, быстро убежала по дороге.
Прошло совсем немного времени с ее ухода, и из серого дома вышел человек и быстро прошел по траве. Подойдя к изгороди, отделявшей луг от дороги, он взметнул обе руки в воздух, размахнулся ими и перепрыгнул через изгородь на дорогу. То был невысокий черноволосый юноша, и движения его были так скоры и порывисты, что он, казалось, смотрел во все стороны сразу, хотя шел бурно в одном направлении.
Философ спокойно обратился к нему:
— Это был хороший прыжок, — сказал он.
Юноша рывком обернулся и в то же мгновение оказался рядом с Философом.
— Для других это был бы хороший прыжок, — ответил он, — но для меня это прыжок небольшой. Вы весь в пыли, сэр; должно быть, вы сегодня немало прошли.
— Немало, — согласился Философ. — Присядь со мной, друг мой, и составь мне ненадолго компанию.
— Не люблю я сидеть, — сказал юноша, — но всегда откликаюсь на просьбу и всегда принимаю дружбу. — И, сказав так, он упал на траву.
— Ты работаешь в этом большом доме? — спросил Философ.
— Ага, — ответил юноша. — Я натаскиваю собак для толстяка, который вечно смеется и говорит гадости.
— Похоже, ты не любишь своего хозяина.
— Это верно, сэр, что я не люблю никаких хозяев; но этого человека я просто ненавижу. Я служу у него уже неделю, и он ни разу не посмотрел на меня по-дружески. Да вот прямо сегодня, у конуры, прошел мимо меня, как мимо камня или дерева. Я чуть было не выскочил, не схватил его за горло и не сказал ему:
«Собака, ты не здороваешься со своим ближним?» Но я дал ему уйти, потому что неприятно душить такого толстяка.
— Если тебе не по нраву твой хозяин, разве не стоит поискать другого занятия? — спросил Философ.
— Я думал об этом, и думал — убить мне его или жениться на его дочери. Она тоже ходила бы мимо меня, как ее отец, только я не позволяю этого женщинам; да и ни один мужчина бы не позволил.
— Зачем это тебе? — спросил Философ.
— Сперва я не смотрел на нее; когда она прошла мимо меня второй раз, я отвернулся; а на третий день она заговорила со мной, и пока она стояла рядом, я смотрел сквозь нее. Она сказала, что надеется, что мне понравится в новом доме, и говорила таким милым голоском; но я поблагодарил ее и отвернулся как ни в чем ни бывало.
— Девушка хороша собой? — спросил Философ.
— Не знаю, — ответил юноша. — Я еще не смотрел на нее, хотя теперь я вижу ее повсюду. Думаю, если бы я женился на ней, она бы меня измучила.
— Если ты не видел ее, откуда ты знаешь?
— У нее легкая походка, — сказал юноша. — Я смотрел на ее ноги, и они испугались. Откуда вы идете, сэр?
— Я скажу тебе, — ответил Философ, — если ты назовешь мне свое имя.
— Легко сказать, — сказал юноша. — Мое имя — МакКулин[18].
— Этой ночью, — сказал Философ, — когда я выходил из обители Ангуса О'га в Пещерах Спящих Эринн, мне было велено сказать человеку по имени МакКулин: Серый из Махи ржал во сне, и меч Лаэга зазвенел о пол, когда тот повернулся во сне.
Юноша вскочил с травы:
— Сэр! — воскликнул он взволнованно, — я не понимаю ваших слов, но от них мое сердце пляшет и поет во мне, как птица.
— Если ты прислушаешься к своему сердцу, — сказал Философ, — ты узнаешь все, что есть хорошего, ибо сердце — источник мудрости, из которого мысли бьют в ум, придающий им форму. — Сказав так, Философ попрощался с юношей и двинулся дальше по извилистой дороге.
Теперь день уже разошелся, было давно заполдень, и мощный солнечный свет неустанно изливался на мир. Тропа Философа все еще лежала меж высоких холмов, короткие отрезки пробегая прямо и постоянно сворачивая то налево, то направо. Ее и тропой-то едва ли можно было назвать, такой узкой стала она. Порою она совсем переставала быть тропой, потому что трава дюйм за дюймом наступала на нее и скрывала следы человека. Изгородей уже не попадалось, только каменистая, бугристая земля, на которой то там, то сям росли кусты, и которая изгибалась холмами и лощинами до самого горизонта. Повсюду царила полная тишина, не напряженная, ибо там, где светит солнце, нет печали; единственными звуками были шелест травы под ногами Философа и жужжание случайной пчелы, пролетевшей мимо и унесшейся в тот же миг.
Философ очень проголодался и оглядывался по сторонам в поисках чего-нибудь, что можно было бы съесть.
— Если бы я был козой или коровой, — говорил он, — я мог бы поесть этой травы и насытиться. Если бы я был ослом, я мог бы пощипать жестких колючек, что растут по бокам, или, если бы я был птицей, я мог бы покормиться гусеницами и ползучими тварями, что без счета копошатся повсюду. Но человеку нечем подкрепиться даже посреди изобилия, потому что он ушел от природы и живет искусной и извращенной мыслью.
Так рассуждая, Философ случайно поднял взгляд от земли и вдалеке увидел одинокую фигурку, сливавшуюся с землей в лощинах и снова появлявшуюся в другом месте.
Перемещения этой фигуры были такими странными и причудливыми, что Философу оказалось чрезвычайно трудно следовать за ней, и он никогда не догнал бы ее, если бы ему не повезло, и та не двинулась в его сторону. Приблизившись к фигурке, Философ увидел, что это — маленький мальчик, танцующий там и сям по траве. Кустистый холм скрыл его на мгновение, а потом они вдруг оказались лицом к лицу и поглядели друг на друга. После минутного молчания мальчик, которому на вид было лет двенадцать, прекрасный, как утро, поздоровался с Философом.
— Вы заблудились, сэр? — спросил он.
— Все тропы, — ответил Философ, — лежат на земле, и поэтому заблудиться нельзя — но заблудился мой обед.
Мальчик прыснул смехом.
— Чему ты смеешься, сынок? — спросил Философ.
— Да тому, что я несу вам ваш обед, — ответил мальчик. — Я как раз думал — что это меня понесло в эту сторону? Ведь обычно я гуляю дальше к востоку.
— Мой обед? — спросил Философ заинтересованно.
— Ну да, — ответил мальчик. — Свой обед я съел дома, а ваш положил в карман.
Я подумал, — пояснил он, — что проголодаюсь, если забреду далеко.
— Сами боги тебя ко мне послали, — сказал Философ.
— Это бывает, — согласился мальчик и вынул из своего кармана небольшой сверток.
Философ немедленно сел, и мальчик передал ему сверток. Философ развернул его и нашел в нем хлеб и сыр.
— Это славный обед, — сказал он и приступил к еде. — А ты, сынок, не съешь кусочек?
— Кусочек съел бы, — ответил мальчик, сел рядом с Философом, и они с удовольствием поели вместе.
Покончив с едой, Философ возблагодарил богов, а потом сказал, обращаясь больше к самому себе, чем к мальчику:
— Еще бы немного воды, мне было бы больше нечего желать.
— Здесь в четырех шагах ручей, — сказал его спутник. — Я принесу воды в своей шапке, — и исчез.
Через несколько мгновений он появился снова, бережно неся свою шапку, и Философ взял ее и напился воды.
— Теперь мне нечего желать во всем мире, — сказал он, — кроме как поговорить с тобой. Солнце светит, ветерок приятен и трава мягка. Посиди со мной еще немного.
И мальчик сел, а Философ разжег трубку.
— Ты живешь далеко отсюда? — спросил он.
— Недалеко, — ответил мальчик. — Дом моей мамы вы могли бы увидеть отсюда, если бы были высоким, как дерево, — да и с земли можно увидеть струйку дыма над нашей хижиной.
Философ посмотрел, но не увидел ничего.
— Глаза у меня не такие хорошие, как твои, — сказал он, — ведь я уже почти состарился.
— А как это — стариться? — спросил мальчик.
— Как будто отвердеваешь, — сказал Философ.
— И все? — спросил мальчик.
— Не знаю, — ответил Философ, подумав немного. — Ты можешь объяснить мне, как это — быть молодым?
— Почему нет? — ответил мальчик, и тут задумчивость пробежала по его лицу, и он поправился. — Нет, пожалуй, не смогу.
— Молодые, — сказал Философ, — не знают, что такое годы, а старые забывают, какой была молодость. Когда начнешь стареть, всегда старайся помнить о своей молодости, потому что старик, которому нечего вспомнить, — это жизнь, прожитая зря, а вспоминать стоит только наше детство. Я расскажу тебе кое-что о разнице между старостью и молодостью, а потом ты сможешь поспрашивать меня, и так мы рассмотрим этот вопрос с обеих сторон. Во-первых, старик устает быстрее, чем мальчик.
Мальчик подумал немного и возразил:
— Это небольшое отличие, потому что мальчик устает очень сильно.
Философ продолжил:
— Старику не хочется есть так часто, как мальчику.
— И это небольшое отличие, — возразил мальчик, — ведь они оба хотят есть. Вы назовите большое отличие.
— Я его не знаю, сынок; но я всегда думал, что большое отличие есть. Может быть, оно в том, что старик помнит о том, о чем мальчик даже не догадывается.
— Но они оба помнят о чем-нибудь, — сказал мальчик, рассмеявшись, так что это тоже небольшое отличие.
— Это верно, — согласился Философ. — Может быть, такого уж большого отличия и вовсе нет. Расскажи мне, чем ты обычно занимаешься, и мы посмотрим, могу ли я заниматься тем же.
— Но я не знаю, чем это я занимаюсь, — сказал мальчик.
— Как это — не знаешь? — спросил Философ. — Может быть, ты не знаешь, как расставить все это по порядку. Самое главное во всякого рода опросах — в том, чтобы знать, с чего начать; у всего, что мы можем делать, есть две точки: начало и конец. С любой из этих точек можно посмотреть таким образом, чтобы охватить все, что между ними. Поэтому начнем с того, чем ты занимался сегодня утром.
— Вполне согласен, — сказал мальчик.
Тогда Философ продолжил:
— Когда ты проснулся сегодня утром и вышел из дома, чем ты занялся первым делом?