– …Когда наших родителей лишили наследства, – заканчивает за нее Милли с задумчивым видом.
– А что за «Бутик Кайлы»? – спрашиваю я.
Пока она вводит меня в курс дела, Обри вставляет конец пленки в прорезь позади стеклянного экрана и нажимает кнопку. Катушка прокручивается, и на дисплее возникает первая полоса местной газеты за 1997 год.
– Так что – ты думаешь, это как-то связано? – спрашиваю я Обри, которая вращает ручку, переходя к следующей странице.
– Не знаю. Но меня интересует, что же тогда случилось. Это ноябрьские номера газеты, за месяц до того, как родителям пришло «Вам известно, что вы сделали».
Мы несколько минут молча следим, как Обри перематывает кадры. Перед нами мелькают выпуски за несколько недель.
– Ничего не увидела, – наконец говорит она, нажимая кнопку обратной перемотки, вынимает катушку и убирает обратно в коробку.
Пока на экране мелькали газетные полосы, я все думал кое о чем другом.
– Помните, как мы были у доктора Бакстера? И все, что рассказывала тогда Хейзел?
Милли кривит губы.
– И хотела бы забыть, да не могу.
– Извини, что напомнил. Кончилось тогда все тем, что доктор Бакстер чуть не сшиб столик, правильно? – Обри рассеянно кивает, ставя коробку обратно в ящик и беря другую. – Так вот – он сделал это нарочно.
Рука девушки, уже наполовину вытащив катушку, замирает.
– Что?
– Он смотрел на вас совершенно ясными глазами, потом ты что-то сказала – не помню что, – и он вдруг толкнул столик коленом и потом начал странно себя вести.
Милли, нахмурившись, упирает руки в бедра.
– Ты раньше этого не говорил.
– Я решил тогда, что он просто выводит нас из затруднительного положения, – объясняю я. Обри тем временем вставляет в аппарат новую голубоватую пленку. – Но потом Арчеру пришло то письмо, и… не знаю… Может быть, разговор зашел о чем-то, что Бакстер хотел сохранить в тайне?
Лицо Милли покрывается пятнами.
– Послушай, моя мать не забеременела от одного из братьев! Это…
– Речь шла о другом, – вмешивается Обри, не отрываясь от экрана, где сменяются страницы.
– Нет, об этом! – возражает Милли.
– Сперва да, но доктор Бакстер ничего не предпринимал, пока я не сказала: «Я скорее поверю, что они все вместе кого-то убили».
Повисает долгая пауза. Не знаю даже, что на это ответить, – тем более секунду назад я даже не помнил ее слов. Мы все молчим, пока наконец Обри не прерывает молчание:
– Вот оно. Двадцать второе декабря девяносто седьмого.
Она поворачивает другую рукоятку, увеличивая статью с заголовком «Местная жительница погибла в результате несчастного случая». Мы склоняемся к экрану, чтобы прочитать остальное.
– Автомобильная авария, – первой облегченно выдыхает Милли. – Сама была за рулем.
Согласно заметке, Кайла Дьюгас, двадцати одного года, вечером, возвращаясь из бара в центре, врезалась в дерево в полумиле от Короткого пляжа. Вскрытие показало, что уровень алкоголя в крови превышал установленную законом норму, хотя и совсем немного.
– Однако все же Короткий пляж… – бормочет Обри, не отрывая глаз от экрана.
– О нем только твой отец упоминал, больше никто, – возражает Милли. – И авария произошла не там, а неподалеку. Пляж указан просто как ориентир.
– Хм-м… – Обри по-прежнему вглядывается в статью. – На место происшествия вызывали доктора Бакстера.
– Само собой, – резко бросает Милли. – Это Чаячий остров. Других врачей здесь, скорее всего, и нет.
Обри наконец поднимает на нее глаза, озабоченно морща лоб:
– Ты… злишься на что-то?
– Я просто… К чему это все вообще? – Милли машет рукой в сторону шкафчика с микрофильмами и аппарата для их просмотра. – Что ты хочешь доказать? Ты правда думаешь, что наши родители убили эту девушку и поэтому Милдред выгнала их с острова?!
Обри моргает.
– Я всего лишь хочу понять, что же произошло.
– Тогда, может, спросишь саму Милдред? Раз уж вы так с ней поладили.
– Мы не… – начинает Обри, но я прерываю ее.
– Еще немного, и мы опоздаем. Церемония начнется через пятнадцать минут, – напоминаю я. Этот разговор не кончится ничем хорошим, и мы действительно здесь уже слишком долго.
– Жду вас снаружи, – бросает Милли и разворачивается к выходу, махнув хвостом.
Обри смотрит ей вслед с недоумением и обидой.
– Что это с ней такое?
– Да ладно тебе. Сама знаешь. – Мне всегда казалось, что она хорошо чувствует других людей, особенно двоюродную сестру, но сейчас в ответ я получаю непонимающий взгляд, так что приходится говорить прямо: – Ваша бабушка за завтраком на нее практически не взглянула, говорила только со мной и с тобой. Милли от этого очень хреново.
– Она сама тебе сказала?
– Это и так понятно.
– Да ей ведь все равно! – настаивает Обри. – Она ее даже бабушкой не называет.
– Ты правда так думаешь? И дедушкины часы она не снимает, потому что ей все равно? И ее не волнует, что о ней думает бабушка?
– Но… – Обри прикусывает губу, на лице мелькают противоречивые эмоции. – Милли ведь и так из нас самая-самая. Настоящая Стори. Ты вообще не в счет – без обид…
– Да какие тут обиды.
– Джей-Ти просто кошмар, а я… У меня с отцом вообще почти ничего общего. А Милли красивая, гламурная, стильная и…
– …И для Милдред это все ничего не значит, – заканчиваю я за нее.
У Обри вытягивается лицо.
– О господи! Я почувствовала, что что-то не так, когда мы примеряли платья. Но до меня правда не дошло, пока ты не сказал, – Милли бабушка и правда игнорировала! – Она стискивает руки. – Просто я так обрадовалась, что, кажется, понравилась ей. Я этого совсем не ожидала.
– Не вини себя. Чем больше я узнаю Милдред, тем больше убеждаюсь, что Джей-Ти, похоже, был прав – она любит играть с людьми.
Я едва не добавляю то, о чем думал с самого воскресенья – что ее вообще интересовали не столько мы, сколько Адам и Андерс. Все вопросы исподволь сводили разговор к ним. Не стоит Обри знать – она и так думает, что ей никогда не сравниться с отцом. Поэтому я просто показываю на стенные часы.
– Слушай, нам правда пора. Давно не бывал на похоронах, но уверен, что опаздывать на них – дурной тон.
Я протягиваю руку к кнопке обратной перемотки, но Обри меня останавливает:
– Подожди. Хочу распечатать страницу.
Я с трудом сохраняю терпение, пока аппарат, кажется, добрых минут десять выплевывает единственный листок. Когда мы наконец выходим, Милли снаружи уже нет, и меня пронзает острое сожаление, что я не пошел за ней, а остался с Обри. Мы минуем несколько коротких кварталов до церкви Святой Марии, в своих траурных нарядах резко выделяясь на фоне толпы туристов. У дверей нас встречает знакомая сереброволосая фигура Дональда Кэмдена.
– Спасибо, что пришли, – безрадостно приветствует нас он.
Я не видел его с той встречи, когда он пытался подкупить нас работой на съемках. Кажется, как будто прошло уже несколько месяцев. По сравнению с тем днем он выглядит постаревшим и усталым, под глазами мешки.
Обри моргает, будто увидев призрак.
– Разве мы не опоздали? – спрашивает она. Дональд смотрит на нее с удивлением. – В смысле, я думала, вы уже внутри. С бабушкой или… Церемония ведь начинается в одиннадцать, да? – лепечет она, покраснев, но тот только протягивает руку к двери приглашающим жестом.
– Я здесь в качестве встречающего. Фред Бакстер был моим давним и близким другом.
Фраза кажется знакомой, и через минуту я вспоминаю, где уже слышал ее. На ступеньках Кэтминт-хауса, от Терезы: «Фред Бакстер был ее давним и близким другом».
«И их осталось двое», – звучит у меня в голове. Обри берет предложенную Дональдом руку и заглядывает в открытую дверь.
– Милли, наверное, уже там…
– Да. Я усадил ее на последнее место в ряду – она сказала, что пришла одна.
– Ясно, – говорит Обри, поджав губы.
Мы минуем притвор, идем по центральному проходу и оказываемся куда ближе к передним рядам, чем рассчитывали, придя так поздно. Церковь наполняют негромкие звуки органа, но наши шаги все равно отчетливо слышны, разносясь громким эхом. С первой скамьи на звук оборачивается девушка – я узнаю Хейзел Бакстер-Клемент. Киваю с соболезнующим выражением на лице, и она слабо улыбается в ответ. Дональд наконец останавливается, указывая нам наши места. Четверо в черном сдвигаются вправо, чтобы мы могли сесть.
– Спасибо, – шепотом благодарит Обри, выпуская руку Дональда. – И… примите мои соболезнования. Мне очень жаль, что вы потеряли друга.
– Он обрел мир, – отвечает тот вполголоса, со скорбной миной. – Чего еще может просить каждый из нас в конечном счете?
Аллисон, 18 лет. Июль 1996 года
Аллисон оценивающе рассматривала себя в зеркале. Сегодня она выглядела лучше, чем в последнее время, но оно и неудивительно – в бальном платье и бриллиантах. Она сомневалась, как будет смотреться в белом при своей бледности, но именно этот оттенок – мерцающий голубоватый цвет припорошенного снегом замерзшего озера – каким-то образом даже придал лицу румянец.
Платье застегнулось без проблем, и в голове немедленно мелькнуло: «Видишь? Ты ни фунта не набрала. Ты не можешь быть беременной». Однако мозг тут же предательски напомнил, что месячные запаздывают уже не на неделю, а незнакомая прежде тошнота теперь донимает постоянно.
И все же наверняка Аллисон до сих пор не знала. Украденный из аптеки тест лежал нераспакованным под стопкой свитеров в шкафу. Сперва надо выдержать летний бал сегодня вечером, а вот после него уже точно сделать тест. Наверное…
– Тук-тук! – одновременно с громким стуком по дереву бодро донеслось снаружи. – К тебе можно?
– Да. Заходи.
В открывшейся двери появился Арчер в смокинге, с уже слегка ослабленным галстуком-бабочкой. На лице при виде сестры заиграла широкая улыбка.
– Шикарно выглядишь! Какие бриллианты! А угадай, что я нашел? – Войдя и прикрыв дверь, Арчер помахал зеленой с золотом бутылкой. – «Дом Периньон» о