Аллисон дошла уже до самого края, где берег становился каменистым и стояли кабинки для переодевания. Там обычно обжимались парочки, но сейчас никого не было. Морщась от ветра, швырявшего песок прямо в лицо, она двинулась дальше.
За кабинками в море выдавался причал, возле которого плясали привязанные гребные лодки. На самом краю Аллисон наконец заметила два знакомых силуэта – высокий, Адама, и пониже, Андерса, – и ускорила шаг.
Оба не сводили глаз с пенящихся волн и не заметили ее приближения.
– Видишь что-нибудь? – спросил Адам, повышая голос, чтобы перекричать ветер.
– При таком-то течении? Ничего мы уже не увидим.
– Черт, Андерс! – У старшего брата вырвался нервный, хриплый смешок. – Напомни мне никогда не переходить тебе дорогу.
От этого короткого обмена фразами и неотрывных взглядов братьев на бушующее море у Аллисон по спине пробежали мурашки. Ей не хотелось даже знать, о чем они говорят, и она едва не развернулась, чтобы убраться подальше, возвратиться на праздник. Однако что-то ее удержало. Протянув руку, она потрясла Адама за плечо и окрикнула, от чего тот чуть не подпрыгнул.
– Эй! Что это вы здесь делаете?
Глаза обернувшегося Андерса блеснули в лунном свете.
– Избавляемся от проблемы.
Глава 25. Обри
Оказавшись за воротами, я прячу велосипед за густыми зарослями жимолости. Выхожу к подъездной дорожке, обдумывая дальнейшие действия. Не могу же я просто подойти к главному входу Кэтминт-хауса: «Эй, привет, не плюнете для меня в чашку? Мне бы только образец ДНК, и больше я вас не побеспокою».
Одна мысль об этом заставляет почувствовать себя какой-то чокнутой. Нормальные люди не проникают в особняк своей бабушки в поисках доказательств того, что та – самозванка. Всю дорогу, налегая на педали, я пыталась найти другое, более разумное объяснение исчезнувшего родимого пятна.
Может, Милдред его удалила? Я сама просила об этом родителей, когда меня совсем извели в младшей школе. «Ты должна им гордиться, – сказал тогда отец. – Как твоя бабушка. Она бы ни за что не согласилась отказаться от части себя из-за других». В кои-то веки совет был дельным, но мама все же согласилась сводить меня к нескольким пластическим хирургам. Все сказали одно и то же – пигментация слишком яркая и глубокая. От лазера станет, наверное, несколько бледнее, но удалить совсем не получится.
Может быть, замазала чем-то – тональным кремом, например? Однако как же тогда перчатки? Зачем носить их постоянно, даже летом в жару?
Может, я просто не заметила? Нет, исключено. Я знаю это родимое пятно как свои пять пальцев – и именно чуть ниже них оно бы располагалось у бабушки. Я не могла просмотреть то единственное, что у нас с ней общего. Его там не было. Я уверена.
Мне удается незаметно пробраться вдоль края дорожки за зарослями кустов и обойти дом. Я останавливаюсь, оглядывая залитый солнцем задний двор, на удивление большой – с расстояния нам казалось, что Кэтминт-хаус стоит прямо на краю утеса. Здесь все не так ухоженно: трава давно не стриженна, кусты разрослись, цветники выглядят запущенными. Снизу доносится рокот волн, разбивающихся о скалы, и слабые крики кружащих над ними чаек.
«Что я делаю?!» – ужасаюсь я вдруг, попятившись. Это же вторжение в чужую собственность! Мало того, я собиралась еще и в дом вломиться, хотя мне ясно сказали держаться подальше. Меня могут арестовать, и все ради чего? Надо было просто сообщить о своих подозрениях, и пусть полиция разбирается.
И тут я вижу наполовину открытое окно первого этажа, примерно на уровне человеческого роста. Оно словно приглашает в дом. Подкравшись и оказавшись прямо под ним, я приподнимаюсь на цыпочках и заглядываю внутрь. Комната красиво отделана, с лепным карнизом под потолком и люстрой искусной работы. Однако используется она как кладовая. Всюду груды каких-то коробок, скатанные рулоны ковров и аккуратно поставленные друг на друга стулья. За открытой дверью виден тускло освещенный коридор, из которого не доносится ни звука.
Неужели решусь? Я правда способна на такое? Все еще сомневаясь, я хватаюсь за подоконник. Здесь, на острове, я совсем забросила физкультуру и успела потерять мышечную силу, но подтягивание мне всегда хорошо давалось.
Сделав глубокий вдох, я приподнимаюсь на руках – к собственному удивлению, довольно легко. Ноги перебирают по стене, пытаясь найти опору. Ладони чуть не соскальзывают, но мне удается перебросить одну вперед и ухватиться за внутренний край подоконника. Это дает возможность подтянуться дальше. Некоторое время я лежу животом на окне, пытаясь отдышаться, потом пролезаю в комнату.
Оказавшись на полу и пригнувшись, я разминаю ноющие кисти. «Что, папа, – думаю я, поднимаясь, – сильные руки тоже иногда могут пригодиться?»
Понятия не имею, в какой части дома я. Стащив кроссовки и оставив их у окна, я босиком шлепаю к двери. Бесшумно пробираюсь по коридору, замирая после каждого шага, и наконец оказываюсь у лестницы. Здесь я задерживаюсь надолго, чутко прислушиваясь, нет ли кого наверху, но оттуда не доносится ни звука.
Осторожно, легко ступая, поднимаюсь по ней, пока не добираюсь до площадки. Вокруг такая тишина. Немного осмелев, я начинаю шагать быстрее. Возможно, мне повезло и дома никого нет.
Взобравшись по следующей лестнице, круче и у́же первой, я останавливаюсь перед дверью на самом верху. Обхватив ручку, я медленно поворачиваю ее до конца. Под нажимом створка открывается с чуть слышным скрипом. Я оглядываю широкий коридор: комнаты идут по обеим сторонам. Сердце у меня начинает стучать быстрее – кажется, мне удалось отыскать черный ход к спальням. Как раз то, что нужно, – чтобы наверняка взять что-то из личных вещей бабушки, надо попасть в ее покои.
Бесшумно приблизившись к первой двери, я резко распахиваю ее и переступаю порог. И сразу же понимаю, что комната уже давно необитаема, – по какому-то затхлому, заброшенному духу. Старомодные занавески и постельное белье не меняли, кажется, много лет. На кровати красное одеяло с надписью большими белыми буквами «Школа Мартиндейл», в углу две клюшки для лакросса…
Стоп. Уж не папина ли это комната?! Прокравшись внутрь, я замечаю на стене у окна фото в рамочке – то же, что видела в кондитерской: отец с бабушкой держат уродливую картину и улыбаются в камеру. Я впиваюсь взглядом в руку, на которой отчетливо видно большое родимое пятно.
– Отличный снимок, не правда ли?
Резко обернувшись, я вижу в дверях бабушку – или кто она есть на самом деле. Сперва в глаза мне бросается только то, что на сей раз она одета куда скромнее и без перчаток. И только потом я замечаю у нее пистолет – маленький, с перламутровой рукояткой, такой красивый, что даже не подумаешь…
– Нет-нет, он настоящий. И заряжен, – говорит женщина, делая шаг в комнату. – Когда две пожилые леди живут одни, осторожность не помешает.
Она смотрит на меня почти с сочувствием.
– Ты правда думала, что мы не получаем предупреждение, когда ворота открываются?
Я облизываю вдруг пересохшие губы.
– Так что – вы… специально меня впустили?
– Я даже сама открыла тебе окно.
Какая же я дура!
– Ну, в общем, вы меня поймали. – Мне удается выдавить виноватый смешок. – Я только хотела еще раз взглянуть на это место. Попробовать отыскать комнату отца. И, раз у меня получилось… я сейчас просто уйду.
– Нет. – Она делает ко мне еще шаг, и сердце у меня обрывается. – Я вчера все думала, успела ты рассмотреть мою руку или нет. Видимо, все-таки да?
Парализованная ужасом, я не могу даже кивнуть.
– И вот ты здесь. Дочка Адама… Было бы драматично, если бы я подстрелила тебя прямо в его старой комнате, приняв за грабителя, не правда ли?
– Я рассказала другим, – выпаливаю я как можно убедительнее. – О том, что видела. Всем: дяде Арчеру, Милли, Джоне и…
Бабушка, Милдред, склоняет голову набок.
– И поэтому ты здесь совсем одна?
Внутри все холодеет. Мне удалось послать только одно сообщение дяде Арчеру, и вряд ли он понял его смысл.
– Что вы сделали с моей бабушкой? – дрожащим голосом спрашиваю я.
– Ничего.
Ответ звучит без малейшего промедления и так уверенно, что я сразу понимаю – это правда.
– Она умерла по естественным причинам двадцать четыре года назад. Я нашла ее здесь. Она любила проводить время в комнате Адама после его отъезда. – Глаза женщины сверкают. – Тот всегда был любимчиком, хотя меньше всех уделял матери внимание.
– Вы Тереза, – догадываюсь я. Она даже не отрицает. – Но… но тогда другая Тереза…
Она не спешит удовлетворить мое любопытство.
– Так странно… – задумчиво говорит она. – Я отняла у Адама все, что только могла, но этого по-прежнему, кажется, недостаточно. Может быть, будет справедливо забрать у него единственного ребенка?
Сердце уходит у меня в пятки. Я уже готова выпалить: «Я не единственная!», когда она добавляет:
– В конце концов, он ведь забрал моего.
Мир словно переворачивается у меня перед глазами.
– Мой отец… убил вашего сына?
– В каком-то смысле.
Громкий треск заставляет нас обеих вздрогнуть. Я инстинктивно подаюсь к окну, но замираю от окрика Терезы:
– Стоять!
Мне, однако, удается рассмотреть большой черный внедорожник, несущийся через лужайку. Это самое желанное зрелище сейчас!
– Тесс! – доносится снизу громкий, возбужденный женский голос. – Тесс, кто-то едет прямо к дому! Тесс!
– Я вижу! – кричит в ответ Тереза.
Для человека, в дом которого вот-вот ворвется автомобиль, она на удивление спокойна. Однако машина останавливается в паре шагов от главного входа. Я с облегчением и опаской вижу, как из нее вылезает дядя Арчер.
– Стало быть, ты не врала, – замечает Тереза. – Что ж, полагаю, мы и так долго продержались. Пора встретить неизбежный конец.
Рука с пистолетом слегка опускается, и я чувствую проблеск надежды, однако лицо женщины застывает в твердой решимости.
– Идем.