– Пойду возьму себе выпить. – Милли поднимается с места в кабинке у окна, где мы сидим. – Обри, ты хочешь чего-нибудь? Или, может, вместе пойдем?
Вопреки моим ожиданиям, та не срывается за ней. Она сидит с отсутствующим видом, то и дело настойчиво заглядывая в телефон, и каждый раз – как сейчас, например, – ее взгляд затухает. Кажется, она чего-то ждет.
– Нет, спасибо, – бормочет она.
Милли направляется к лестнице. Между нами двумя повисает молчание. Обри методично копается в телефоне. Мой вдруг тоже гудит в кармане. Сообщение от контакта, записанного у меня как «Джей-Ти».
«Как идут дела?»
Весь напрягшись, я печатаю в ответ: «Отлично».
«Это все, что ты мне хочешь сказать?»
Могу еще послать куда подальше. Однако набираю только: «Ага. Ну, мне пора».
Не обращая внимания на сигнал о еще одном сообщении, я убираю телефон обратно. Обри поднимает руки к волосам, затягивая хвост потуже.
– Кстати, мои соболезнования по поводу «лагеря гениев», – говорит она.
– Что?
– Это мы с Милли так назвали твой научный лагерь, куда ты собирался, – поясняет она, склонив голову набок. – Может, у тебя еще будет шанс? Следующим летом, например? Или уже слишком поздно?
– Да. Весь смысл был в дополнительных баллах для поступления в колледж.
В отсутствие Милли сарказм у меня как-то не получается. Разговаривать так с Обри – все равно что пинать щенка ногами.
– Жаль. Честно говоря, не думала, что ты все-таки поедешь на остров. Ты вроде так резко был против…
– Оказалось, что у меня особо нет выбора.
– Похоже, у нас у всех его не было.
Обри закидывает ногу на ногу и, покачивая ступней, уставляется в окно на сгущающиеся тучи. От Хайанниса до Чаячьего острова тридцать пять миль, и погода портится чем дальше, тем больше.
– Твой отец – дядя Андерс… – Обри произносит так, будто это имя персонажа из фильма. – Какой он? Я совсем его не помню. Кажется, последний раз мы виделись, когда мне было пять?
– Он… настойчивый, я бы так сказал.
Голубые глаза Обри рассеянно глядят куда-то вдаль.
– О нем папа меньше всего говорит. Мне кажется, тетя Аллисон ему ближе всего, к дяде Арчеру он относится как-то покровительственно… А вот твоего отца едва вспоминает. Не знаю почему.
Сглотнув, я облизываю губы. Это скользкая тема. Как много можно ей сказать?
– Отец, он… всегда был как бы «белой вороной» в семье. По крайней мере, ему самому так казалось, насколько я понимаю.
– Вы с ним близки?
С этим козлом?! Еще чего! Однако я проглатываю неприятную правду и, изображая безразличие, пожимаю плечами:
– Все сложно. Сама, наверное, сталкивалась…
– Да уж. Особенно в последнее время.
Окно покрывается капельками дождя. Обри, приложив ладони козырьком к стеклу, выглядывает наружу.
– Думаешь, она будет ждать нас на пристани?
– Милли? Считаешь, найдет до того времени компанию получше? – не без надежды спрашиваю я.
– Да я не про нее, – смеется Обри. – Про бабушку.
Ее искренняя реакция застает меня врасплох. Мы как-то слишком легко нашли общий язык, и это не здорово. Как говорят на всяких реалити-шоу: «Я здесь не для того, чтобы заводить друзей».
– Ага, сейчас, – фыркаю я. – Она больше ни одного письма не прислала.
Лицо Обри омрачается.
– Тебе тоже? Я шесть раз ей писала, и она не ответила.
– Я не написал ни разу – с тем же результатом.
– Прямо мороз по коже. – Обри даже слегка поеживается, хотя речь, понятно, идет не о температуре. – Не понимаю. Ну ладно, впервые написать своим внукам с предложением о работе – как будто не родным, а просто наемным помощникам! Но могла бы по крайней мере как-то поддерживать контакт… В чем вообще весь смысл, если она даже не пытается узнать нас поближе?
– Дешевая рабочая сила, – пытаюсь пошутить я, но у Обри только еще больше опускаются уголки рта.
Я уже собираюсь отойти под каким-нибудь предлогом, когда замечаю яркую красную вспышку на лестнице – Милли возвращается. Это должно было бы подстегнуть меня еще больше, но я почему-то не двигаюсь с места.
– Разбирайте.
Милли с трудом удерживает в руках четыре пластиковых стакана – один с прозрачной жидкостью до краев и большой долькой лайма, три других со льдом. Усевшись рядом с Обри, разливает содержимое поровну и протягивает нам двоим.
– За – ну, не знаю, за долгожданную встречу с таинственной Милдред, наверное.
Мы чокаемся. Обри делает длинный глоток, но почти тут же все выплевывает.
– Фу! Милли, что это?!
Та невозмутимо протягивает ей платок.
– Пардон, забыла про лайм. – Она выдавливает в стаканы сок из дольки. – Джин с тоником, а что?
– Ты серьезно?! – Обри с гримасой отвращения отставляет свой. – Спасибо, но я не пью спиртное. Как тебе его вообще продали?
– У меня свои хитрости. – Милли отвлекается на гуськом спускающихся по лестнице пассажиров, которых дождь прогнал с верхней палубы, потом вновь переводит взгляд на нас с Обри. – Ну, потрепались на славу, давайте теперь всерьез. Что мы друг от друга скрываем?
У меня разом пересыхает в горле.
– О чем ты?
Милли пожимает плечами.
– Вся наша семья – одни сплошные секреты. У Стори по-другому не бывает. Наверняка у вас найдется что-нибудь интересненькое. – Она наклоняет стакан в мою сторону. – Давай, выкладывай.
Я чувствую, как дергается мускул под челюстью. Я бросаю взгляд на Обри – та вся побледнела, что и веснушек стало не видно.
– Нет у меня никаких секретов.
– У меня тоже, – выпаливает она. Руки стиснуты на коленях, вид такой, словно вот-вот расплачется или ее стошнит. Я был прав – врать она совсем не умеет, с этим у нее даже хуже моего.
Однако она Милли не интересует. Обернувшись ко мне, та подпирает рукой подбородок (чересчур большие часы съезжают вниз, на предплечье), слегка подается вперед и делает глоток из стакана.
– У всех есть секреты. Тут двух мнений быть не может. Вопрос только в том, чьи они – твои собственные или кого-то еще.
На лбу у меня выступает испарина. С трудом поборов желание утереть ее, я разом выпиваю половину коктейля. Не люблю джин, но тут хватаешься за то, что есть под рукой.
– А что, и те, и другие сразу не могут быть? – интересуюсь я с деланым ленивым раздражением.
Дождь так и хлещет по стеклу. Глаза Милли неотрывно смотрят на меня.
– У тебя, Джона? – спрашивает она, приподняв изогнутую, безукоризненной формы бровь. – Очень даже могут, я думаю.
Глава 4. Милли
– Выглядит не особо, да? – говорит Джона.
Я искоса взглядываю на него из-за Обри. Дождь перестал, мы стоим на верхней палубе и смотрим на приближающийся Чаячий остров. Джона облокачивается на поручни и подается вперед. Ветер треплет его волнистые темно-каштановые волосы – нечто среднее по цвету между светлыми прядями Обри и почти черными моими. Острый подбородок, который я запомнила, превратился в квадратный, и скобки на зубах пошли только на пользу. Улыбаются, правда, эти губы нечасто.
– А мне нравится! – громко произносит Обри, стараясь перекричать шум двигателя.
Паром резко кренится набок, подняв в воздух брызги белой пены. Вцепившись одной рукой в поручень, я прикусываю костяшку большого пальца на другой – есть у меня такая привычка, когда нервничаю. Мама терпеть ее не может. Губами я ощущаю вкус соли на мокрой коже, однако это приятнее, чем вдыхаемый нами воздух, наполненный выхлопными газами.
– Мне тоже, – откликаюсь я рефлекторно, лишь бы не соглашаться с Джоной.
Однако, по сути, он прав. Даже на расстоянии остров выглядит плоским и невзрачным. Тускло-желтая лента пляжей постепенно сливается с океаном, почти таким же серым, как нависшие плотные облака над нами. Крохотные белые домики усеивают берег, выделяясь на фоне невысоких деревьев. Единственное яркое пятно – приземистый маяк, желто-коричневый в веселенькую голубую полоску.
– Такой маленький, – замечает Обри. – Как бы нас клаустрофобией не накрыло.
Вытащив палец изо рта, я опускаю руку. Тяжелые часы соскальзывают на запястье. Старенькие дедушкины «Патек Филипп» – единственная память о нем, полученная еще до того, как бабушка прекратила общаться с детьми. Сколько мама ни пыталась, их так и не удалось починить. На них всегда три часа – и все же дважды в сутки, как сейчас, например, они не врут.
– Может, Милдред так нас загрузит, что нам вообще будет ни до чего, – откликаюсь я.
Обри переводит взгляд на меня:
– Ты зовешь ее Милдред?
– Ну да. А ты как?
– Бабушка. Папа всегда говорил о ней «твоя бабушка», и я как-то привыкла. – Она поворачивается к Джоне: – А для тебя она кто?
– Никто, – отрывисто отвечает он.
На несколько минут между нами повисает молчание. Паром продолжает двигаться к берегу. Белые домики становятся больше, желтая полоса пляжей обозначается четче. Скоро мы проходим мимо маяка, так близко, что видно гуляющих возле него людей. Пристань заполнена суденышками – по большей части они куда меньше того, на котором мы стоим. Оно ловко втискивается между двумя другими, и шум двигателей внезапно обрывается.
– Добро пожаловать на Чаячий остров! – объявляет капитан по громкоговорителю.
– Столько народа… – В голосе Обри, обводящей взглядом толпу на пристани, звучит нервная нотка.
– Место здорово разрекламировано, вот все сюда и рвутся, – замечает Джона, поворачиваясь от поручней к лестнице. – Не смотрели, сколько стоит снять здесь номер? Люди просто ненормальные, – качает он головой. – На Мартас-Виньярде или Нантакете пляжи куда лучше, но их привлекает маленький зачуханный островок – якобы из-за своей «небанальности».
По пути к выходу Джона сворачивает в сторону и вытаскивает из-под скамьи потрепанную спортивную сумку.
– А ваши вещи где? – спрашивает он меня и Обри.
– Сдали в багаж при посадке, – отвечаю я, оглядывая его пожитки. – У тебя что, больше ничего с собой нет?