Батюшка с матушкой вернулись — нет дочек. Ну, думают, у подружек. Но подружки сами прибежали поиграть. Тут матушка встревожилась, стала по деревне дочек искать. Нигде нет. И отец встревожился. Глядь, нет дома старых валенок да тетрадки школьной. Не иначе, в школу ушли.
Много народу пошло девочек искать. Стемнело. В руках у людей толстые смолистые ветки горят. При свете такой ветки один мальчишка, живший от нас совсем неподалёку, и нашёл меня. Он сначала думал, что я — пучок травы, полузасыпанный снегом. Но я изо всех сил глядела на него, чтобы он меня поднял. Вгляделся и как заорёт:
— Тут они! Тут ихняя кукла валяется!
Все сбежались, стали звать, аукать, искать вокруг. И нашли девочек под ёлкой. Они спали, прижавшись друг к дружке, сунув ноги в один валенок.
— Это наша спасительница! — говорили с тех пор про меня. — Если бы не она, девочки и замёрзнуть могли б!
Федотик
— У Насти и Моти был младший брат Федотик, — рассказывала старая-престарая тряпичная кукла. — Сначала он такой маленький был, что в люльке на дне лежал и его совсем не было видно. Потом до половины люльки дорос. А когда научился из люльки выглядывать, стали сестры его нянчить вместо мамы. Меня в люльку к Фетодику посадят и качают.
Дело было летом. Отец и мать в поле. А мы с Настей и Мотей нянчили Федотика. Он уже стал ростом с люльку и научился сам из неё вылезать.
Прибежали подружки:
— Пошли с нами! Ягоды в лесу поспели!
Как не пойти!
Мотя меня, куклу, на руки взяла, Настя — братика. Прихватили корзины — и в лес. А там от земляники красным-красно, от черники черным-черно. А как Насте-то собирать? Руки у неё заняты. Поставила братца на землю. Он раз шагнёт — одной ногой другую зацепит, два шагнёт — второй ногой первую заденет, три шагнёт да и шлёпнется.
Видят девочки, далеко братец не убежит. Постелили платок с головы под кустом, усадили братца. В одну руку кусок хлеба дали, в другую — меня, игрушку, чтоб не скучал. И начали собирать ягоды. Они собирают, а Федотик хлеб ест и меня кормит. Принесли ему ягод. Он одну ягодку съест, другую мне протянет. Видят сёстры, хорошо нам с Федотиком, да и ушли подальше.
Остались мы одни, да ненадолго. Прилетела бабочка. Машет крыльями, а сама как цветок.
Федотик одну ягодку себе, другую бабочке протягивает. Не ест бабочка ягод.
Бабочка улетела, а с ветки спрыгнула птица. Федотик одну ягодку себе, другую — птице. Птица ягоду съела, хлеб поклевала, улетела на ветку и давай песни петь. Она поёт, а мы подпеваем.
А с дерева прямо к нам — белка, пушистая, ушастая, сама рыжая, хвост серый, глаза блестят. Федотик одну ягоду себе, другую — белке. Первый раз белку видит, а не боится, хлеб ей протягивает. И белка не боится, хлеба попробовала, ягод поела и стала цокать: спасибо, мол. Прыгнула на дерево и убежала вверх по стволу.
А из-за куста идёт, хвостом траву метёт лиса, рыжая, нос длинный. Федотик одну ягоду себе, другую — лисе. Та ягод не хочет, схватила хлеб, весь кусок, и побежала. Бежит, оглядывается, хвостом помахивает: спасибо, мол. Хотели мы с Федотиком заплакать, да передумали: у нас ведь ягоды остались.
Тут ветки затрещали, и прямо к нам… Как вы думаете, кто? Лиса вернулась? Нет. Сёстры прибежали? Нет. Они далеко ушли, их даже слышно не было. Прямо к нам — зверь, косматый, косолапый, куцехвостый, побольше нашего Барсика, поменьше Барбоса.
Федотик одну ягоду себе, другую — зверю. А тот взял да и съел ягоды, все до одной. И начал лизать Федотика, ведь у малыша и руки, и лицо, и рубашка в ягодах. Пасть открывает, язык высовывает, зубы острые. Я и подсунулась ему. Пусть меня, куклу, лижет, я ведь тоже в ягодах. Он полизал-полизал, жевать начал. Жуёт и приговаривает: «Р-р-р!» А Федотик плачет-заливается, тянет меня из звериной пасти.
И тогда на поляну с одной стороны выскочили Мотя с Настей, а с другой — ещё один зверь, ростом с нашу Бурёнку. Сестры как закричат, схватили Федотика, Федотик — меня — и наутёк. А большой зверь как зарычит, хвать маленького! — и тоже наутёк. В другую сторону, только ветки затрещали.
Выбежали на опушку леса, Настя нас с Мотей и Федотиком посадила на травку, а сама не побоялась, вернулась на ту поляну за платком и за ягодами, которые там оставили, когда от медведицы убегали. Полные две корзины ягод домой принесли.
Медвежий Угол
Шёл солдат со службы домой. Это было давным-давно, ещё в те времена, когда солдаты по двадцать пять лет в войсках служили, вот как давно!
Служил солдат долго, а выслужил немного. Разве что звать стали не Петькой, а Петром. Ушёл из деревни на службу царскую парнишка, а обратно шёл старик с седыми усами, нёс за спиной ранец, в кармане — три копейки, а в седой голове — думу: остался ли дома кто в живых да помнят ли его, старого.
Тридцать рек переплыл солдат, а через сколько речек и ручьёв перебрался, не сосчитать. Через семь великих городов прошагал солдат, а сколько прошёл он малых городов, посёлков, сёл и деревень, и не перечислишь. Сто лесов прошёл солдат, а сколько лугов, полей, перелесков, и не упомнишь.
Через широкие реки люди солдата на лодках перевозили, а в городах и деревнях кормили, спать укладывали: летом на сеновале, зимой на печке, к теплу поближе.
Идёт солдат, идёт. Реки всё шире, деревня от деревни всё дальше. Утром выйдешь из одной, а до другой деревни дойдёшь только к ночи.
«Куда идёшь, мил человек? — спрашивали его. — Оставайся у нас!»
Поблагодарил солдат, но до дома уже недалеко. Город да речка, луг, поле, роща, лес большой, а там ещё вёрст сорок — и деревня солдатова.
Купил солдат на свои три копейки баранок и пряников — гостинец племянникам и внукам, если есть кто. Из города вышел на заре. Весна была, заря рано поднималась. Солнце на небо вышло, а солдат уже за рекой по лугу идёт, свои солдатские песни распевает. На поле вышел, крестьян встретил, хлеб они сеяли, усадили солдата с собой обедать. Он им за это рассказал, где бывал, что видал, какие люди в дальней стороне живут, что делают, о чём разговаривают.
Отдохнул солдат, пошёл дальше. Весенний день долог. К вечеру солдат увидел лес. Большой лес, конца-краю не видать, сырой, тёмный. Сосны вершинами машут, ёлки лапами шевелят. Гудит ветер, будто в лесу кто-то рычит, шевелится.
Подумал солдат, идти ли в лес на ночь глядя? Да сколько ночей он в лесу провёл с товарищами! И пошёл лесной дорогой. Шёл, шёл, много вёрст прошёл. Болото, кусты колючие сзади оставил. Поднялся на холм, а внизу мост через реку и деревня за мостом лежит, в окошках огоньки зажигаются.
Обрадовался солдат. Стосковался по теплу. Да и стар уже, косточки болят к ночи. А тут ещё дождь начинается. Солдат успел до первого дома добежать, в окно стучится. Хорошая изба, крепкая. Брёвна ровные, круглые, из трубы дым идёт. Небольшое окошечко высоко от земли. Солдат еле дотянулся, чтобы постучать. В окошке тень показалась. Кто-то в щёлочку выглянул, солдата разглядел, погасил огонь, скрылся в избе. Ждал-ждал солдат у высокого крыльца, никто не вышел, дверь ему не открыл.
«Дом богат, а угрюм, — подумал солдат. — Гостям не рады. Ну, может, горе у них какое или болезнь?»
Подошёл ко второму дому, взошёл на крыльцо, постучал в дверь:
— Пустите ночевать дорожного человека! Третий год с царской службы домой иду, три дня идти осталось.
— Ступай-ступай! — ответили из-за двери. — Нечего тут! Нет нам до тебя дела!
Оглядел солдат крепкий, ладный дом, головой покачал, пошёл дальше.
В третьем доме не отозвались, в четвёртый не пустили, в пятом собак спустили, в шестом старуха из окна выглянула, проворчала: ступай, мол, служивый, мимо. Всю деревню прошёл солдат, во всех избах огонь погасили, двери изнутри покрепче заперли.
Осталась одна избушка-развалюшка. Солдат в неё постучался. За дверью возятся, а не открывают, солдата не пускают. И пошёл солдат прочь. Дождь на нём нитки сухой не оставил, ветер насквозь продувает, косточки ломит, старые раны болят. Оглянулся солдат и сказал:
— Будь ты проклята, деревня, медвежий угол! — И пошёл не оглядываясь.
А если б оглянулся, то увидел бы, что слова его исполнились. Вместо домов — берлоги, и бегают возле них медведи, большие, маленькие, средние. Рычат друг на друга, будто ругаются.
Лишь один дом как стоял, так и стоит, крайний, маленький, где жили дети-сироты Акулька да Васятка. Не успели они солдату дверь открыть, отодвинуть от неё вёдра, бадейки, скамейки, которыми загородились, чтоб медведь из лесу к ним в крайнюю избу не заглянул. Выбежали дети из дому, зовут солдата, а в ответ медвежье рычание. Опять загородили дверь и дрожали от страха до самого утра.
Утром вышли брат с сестрой — не узнаю́т деревни. Одни берлоги, а вокруг медведи, старые и малые, ревут по-звериному. Испугались Васятка с Акулькой, а медведи их не тронули. Окружили и давай плакать, будто просить о чём. Догадались дети, что это солдат рассердился, проклял деревню.
«Так ли?» — спрашивают.
«Так, так!» — кивают головами медведи и смотрят жалобно-жалобно.
Побежали брат с сестрой искать солдата. Долго бежали, но догнали. Долго упрашивали снять проклятие, но упросили. И опять в деревне люди живут, а от медведей только название осталось — Медвежий Угол.
Медвежонок Бурик
Жил-был маленький медвежонок Бурик. У него была мама Бурая медведица, большая, лохматая и добрая. А ещё у него была сестра, маленькая, лохматая и тоже добрая. Сам медвежонок был маленький, лохматый, а добрый или нет, он не знал. Во всяком случае, он был очень весёлый.
Целыми днями бегал он по мягкой траве, грелся на солнышке, а больше всего любил кататься с горки. Сядет на глину — вжж! — поехал! Плюх — прямо в реку! Его сестра и мама тоже сядут на глину — вжж! — поехали. Плюх! Вот было весело.
А ещё мама и сестра показывали Бурику всякие вкусные, сладкие ягоды. Медвежонок сразу стал очень быстро разыскивать их. И всегда звал маму и сестру. Значит, он тоже был добрый. Верно? Очень ему понравились и земляника, и черника, а малина — больше всего.