Это реакция голодного человека. Но в этой его подвижности, возбужденности, нервном блеске глаз есть и что-то большее, автору уже известное. «Брови у него сходились дугами и тонкие губы сжимались, когда внимание его к какому-нибудь шороху листка о мерзлую кору доходило до крайнего напряжения. Глядя на это лицо, может быть, кто-нибудь подметил бы здесь упрямую натуру. Может, и так. Однако сжатые губы вздрагивали. Возможно, от холода, а может, от каких-то иных причин, что притаились в душе этого человека?»
То, что читатель потом узнает об этом человеке [15], и теперь уже «записано» на его лице. Но «знаки» эти, пока что настолько общие, что лишь подготавливают, настраивают читателя на разгадку, на раздумье. «Глаза, большие и серые, не знали покоя все время... Не то чтобы отчаяние, а острая печаль время от времени оставляла свою печать на лице этого человека. Движение свершалось и не утихало в его душе».
Вот такими же общими «знаками» пережитого, скрытой в душе тайны отмечен и другой персонаж, который возникает в романе, тоже вроде бы пробужденный мычанием несчастного быка.
Кем хочешь, кажется, мог бы он быть, этот невысокий человек, этот толстый незнакомец в кожухе. Но есть в нем, «написано на нем» и что-то такое, что должно сразу настораживать читателя. «Глаза застыли, и каким-то странным образом в них ничего не отражалось. Но внимание и настороженность очень остро были начертаны на его лице. Трудно было понять, то ли на быка, то ли на человека он приготовился броситься. Он показался здоровым и сильным, только слишком измученным» [16].
И вот эти человеческие существа, встретившись неподалеку от быка, должны действовать, собираются действовать. В соответствии с тем человеческим или нечеловеческим, что воцарилось в их душах, отравленных голодом, страхом, фашизмом. Ведут и ощущают себя они — «варшавский несчастливец» и недавний немецкий офицер — как далекие предки людей, что миллионы лет назад случайно встречались около убитого молнией мамонта. «Эти двое сразу как бы забыли о быке, и вот на их лицах появилось настороженное внимание друг к другу. Внимание это как бы переходило в особое возбуждение и ненависть, хотя ни один из них даже не догадывался, кого он видит перед собой... Если кто-то из них делал какое-либо движение, другой вскидывал руку с оружием, чтобы только опередить его. Словно какими-то цепями они были прикованы к этому отвратительному им самим занятию... Что бы там ни было, но, кроме всего прочего, их лица были измучены страданием».
Автор знает, кто эти двое, но читателю пока что не сообщает об этом. Перед читателем — просто два человека, с не очень приятными чертами, «знаками» пережитого. Самой человеческой чертой на их лицах кажется то страдание, которое они несут в себе. Та диалектика социально-конкретного и всеобщечеловеческого, которую К. Чорный раскрывает в романе, здесь пока что только заявлена. Как тайна. Как загадка. Чорный не был бы Чорным, если бы не проследил самым внимательным образом за оттенками, нюансами поведения и переживаний человека...
Встретились два человеческих существа на сожженной войной, отравленной фашизмом планете. И первая реакция — враг! Нет, это уже не эпоха мамонтов. Но это все еще эпоха войн, когда человек способен видеть в другом волка.
С горечью говорит об этом автор.
Но вот двое незнакомцев одинаково насторожились. «И вдруг человеческие голоса, тихие и сдержанные, приглушенные стремлением быть услышанными только тем, для кого говорится, прозвучали где-то совсем близко, может быть, у самых ближайших кустов. Почти шепотом кто-то сказал:
— Я тебе говорю, что эта скотина ревет где-то тут.
— А по-моему, в лесу,— ответил так же тихо и осторожно кто-то другой».
Как на такую неожиданность должны реагировать те двое, что с недоверием и враждебностью следили друг за другом? По законам «обычной» человеческой психологии военного времени. Когда-то, в романе «Отечество», К. Чорный уже изображал подобную ситуацию. Дезертиры покидают теплушки военного эшелона.
«Уже дойдя до конца стены, человек заметил, что следом за ним, осторожно, как бы крадутся еще люди. Их было двое. Один, так, посредине стены, другой в начале ее. Ну что ж, человек сделал вид, что пришел сюда из теплушки по нужде. Но увидел, что и тот, кто был ближе к нему, остановился. А потом и второй. Если средний боялся переднего, то задний боялся обоих — он видел перед собой двух человек».
А вот что случилось с людьми в «Млечном Пути», когда они заметили, что к «их» быку подходят еще двое. «Их внимание уже повернуто туда. Хотя они так и не успели познакомиться, но словно уже хорошо знакомы. Они уже как заговорщики, которые вместе, плечом к плечу, должны защищаться от каких-то незнакомцев, которые оказались так близко здесь. Именно этот перелом был в их торопливо встретившихся глазах, после чего уже спокойней они глядели друг на друга. Каждый из них уже видел в другом единомышленника, и черты человечности и дружелюбия сгоняли с их лиц черты звериного страха».
В «Отечестве» всего лишь точная психологическая подробность человеческого поведения. В «Млечном Пути» — раздумье над этим поведением, над человеческой натурой, стремление идти в глубину, искать не только оттенки человеческого поведения, но и корни их. И горечь, которой не было раньше, потому что время такое настало. Ибо истлевшие в земле латиняне получили такое блестящее оправдание своей поговорке: «человек человеку волк».
Но что случилось дальше, когда появилась вторая пара человеческих существ?.. «Что это были за люди? Один из них был совсем молодой... Следы пережитого лежали на его лице. Не то чтобы морщины старости исказили его молодость. Но подобная печать бывает на лицах только тех, кто перенес нестерпимые страдания и убедился в том, что все привычное и неинтересное, даже опостылевшее, может стать вдруг для человека большим счастьем и радостью. Какая-то углубленность в самого себя была в нем... Была и еще одна черта у этого человека. Какое-то легкое удивление. Казалось, он все еще не может опомниться от какого-то неожиданного счастья и все еще переживает радость...»
Достаточно вспомнить, что это бывший красноармеец, бывший студент, который вырвался из немецкого плена, и тогда этот философски обобщенный портрет человека наполнится самой реальной конкретностью. Но автору такая конкретность вначале не нужна. Потому что исчезнет загадочность, напряжение, читательское раздумье, приглядывание. Для автора важней пока что пробудить ощущение, что за каждым человеком — «целый мир».
Последний из четырех людей, которые сошлись поблизости от быка,— это немец-дезертир, солдат. Он бежит от войны, от партизан, от сожженной его же армией земли, бежит обратно в Германию, чтобы в последний раз, даже если ему угрожает расстрел, увидеть свою дочь Гертруду. Самое выразительное, что бросается в глаза при первом взгляде на него,— «равнодушие, неподвижность, усталость, разочарование», «Однако и в нем тлело какое-то чувство, какая-то мука. Может, это голод, может, холод, может, боль какая-то или придавленная грусть и разочарование. Без всякой веры был этот человек. И это безверие и было тем жаром, что где-то еще тлел в его душе. Мука от того, что нет веры. Может, ему еще и суждено было стать на путь поисков веры. Если так, то холод его лица мог быть явлением временным и никак не определял его натуру».
Отрицательное вообще качество — равнодушие, разочарование — здесь оказывается чем-то положительным. Фанатик готов стать человеком. И на этом пути «жаром души» его делается холод, безверие — как отрицание недавнего бездумного и экзальтированного поклонения «фюреру», фашистским «знакам веры».
Вот она — диалектичность чорновского анализа человеческой психологии, «натуры».
И даже не имеет значения то, что этот конкретный человек, этот немец, солдат так и не станет «на путь поисков новой веры», достойной человека, а не автомата. Но К. Чорный считает нужным увидеть и показать в суровом и жестоком 1943 году такую возможность. Потому что она всегда существует в самом человеке, в какой бы «винтик» его ни превращали (в обычный или «нержавеющий»).
Перед нами, когда мы только знакомимся с персонажами романа,— замученные голодом, продолжительным страхом, страданиями человеческие существа. Потом мы начинаем замечать различия, оттенки в их поведении, даже когда, кажется, одно и то же все сильнее кричит в них — голод.
К. Чорный знает ту жестокую правду, что голод уничтожает не только тело, но и душу человека. В «Поисках будущего», например, про это сказано неожиданно просто: «...она даже не поднимала головы и не видела той страшной картины, когда человек, загнанный в неволю, в огороженное пространство и в толпу себе подобных несчастных, у которых отобрано право, самое первоначальное, нужное даже и скотам,— для своих природных нужд быть иногда в одиночестве, она не видела, как человек превратился здесь в скотину, а толпа в стадо. У ведра с баландой люди сбивали друг друга с ног, спасаясь от голодной смерти и болезни. Те же, что были потверже волей, уговаривали этих и словом и криком обрести достоинство...»
Но тем более важно для К. Чорного, который знает про человека и такое, убедиться, что человек способен оставаться самим собой даже в условиях, когда все направлено на то, чтобы в нем поселился или пробудился зверь, скотина.
В романе «Млечный Путь» люди поставлены войной, фашизмом в такие обстоятельства, что «человеческая природа» и социальная сущность каждого, по мысли автора, должны раскрыться глубоко, остро.
Он как бы предлагает свой «эксперимент»: вот люди в условиях XX века, который, однако, предлагает нам по печальной иронии истории почти что доисторические ситуации. Почти что безлюдная земля, несколько человек среди одичалой природы и бык («мамонт») перед голодными людьми. Как будут вести себя люди?
Вот неожиданная добыча их — бык вырвался, побежал. Они за ним бросились. Связывает их не сила, а слабость каждого: только вместе они могут загнать, убить быка.