УТРОМ.
Кругом безветренно и тихо,
Дымятся сонные луга...
Светает. По деревне рано
Поет рожок пастуха.
И на лугах в редеющем тумане
Растут седые стога.
И утренний первопуток
Доносит ржанье лошадей,
И скрип телег, как всплески уток
В шушукающемся камыше.
А в небесах такой пожар,
Так полыхает, полыхает...
Вдруг небо выкатило
Шар
Огненный, большой,
И блещущие вилы
Вонзились
В сенные стога...
Кругом безветренно... и тихо
Дымятся сонные луга.
ВСТРЕЧИ.
Если надо, по капле выцедим
Свои души в потоки огня
И уйдем мы из жизни как рыцари,
О которых легенды память хранят.
Если надо - оставим нетронутым
Неисчетных столетий дар
И взойдем по стропилам поднятым
К еле видным рубинам Стожар.
На небе золотые веснушки
Высыпали с вечера.
Даже прибитый к пьедесталу Пушкин
Нашей случайной встрече рад.
У нищенски одетого бульвара
Сегодня гостей уйма.
Ты - все такая же Оттенок загара,
И не подросла даже на полдюйма.
Такая же тонкая, хрупкая
И покрыта тем-же платочком
С вышитою белою голубкою,
Свернувшейся на прутике комочком...
Перья белой сороки
Сегодня к стеклу прилипли.
Мы смотрели, как рябиновые соки
Туча на небе выпила.
Под серо-черной накидкой
Завяла небесная зелень.
Зашуршали быстро матовые нитки,
Иголки о камни зазвенели.
Тянутся руки фабрик
К серой болотной топи...
На стекле у нас серебряный кораблик,
Перья сороки и копья...
И все-таки - весна за ставнями.
И все-таки - сегодня таяло...
Ведь и тебя эта встреча ужалила
Воспоминаньями?!.
Наша жизнь начиналась полночью
Под бледным, лунным саваном,
Но, прикованные к окрайнам,
Мы ее сделали солнечной...
И сегодня отблесками дальнего
В мою душу зорко уставилось...
Ведь и тебя эта встреча ужалила
Воспоминаньями?!.
... Зеленее травы кошачьи глаза
В траурной тине летних ночей...
Все время, все время буду сосать
Хмельную отраву души твоей...
Над трубами фабрик желтый лимон
Разливает свой сок бледно-белый...
Оба знаем мы: жизнь не легкий сон,
А насильник каменнотелый...
Но железные плечи выдержат все...
Нам отрадно, когда каждый мускул
Огневую силу в себя всосет,
Чтоб казалась Вселенная узкой...
Рассыпается смех дождем серебра,
Закружилась русалкой озерной...
Не страшны нам цепкие лапы преград,
В нас созрели нетленные зерна...
Подожди, - дай взглянуть в твои глаза...
Снова смехом запрыгали губы...
Удивленно и чутко ночным голосам
Внимали фабричные трубы...
Вторую Голгофу перетерпеть какую-же
Могли-бы те, кто под железом согнулись?..
В марте вылилась ненависть наружу
И расплескалась по мостовым улиц...
Из чердаков затараторили пулеметы,
Зазвенели пули о вывески и стены.
Души полнились радостью, как медом соты,
Когда мы выходили из железного плена.
Падал снег, как лепестки акаций
На красные крылья стройных колонн.
Я не мог, я не мог тобой не любоваться,
Не слышать твоего голоса звон.
Принесенные трупы синели и пухли,
Прерывался стонами невнятный рассказ...
Я запомнил навеки горящие угли
Твоих расширенных глаз.
И тело и душу распять
На горящем кресте циклонных дней...
Я увидел тебя опять
Зацелованную вспышками огней...
Дымился знойный Июль
И на улицах снова толпы росли,
Снова звонкие взвизги пуль
Тебя остановить не могли...
Я запомнил жуткий миг, -
Мяли лошади раненых братьев...
И трепетало огнем среди них
Твое окровавленное платье...
Глаза застилал туман,
Расколотое солнце на плечи упало,
А внизу грохотал, бурлил вулкан
И вытягивал огненное жало...
Золотоперая птица за город упала
Подстреленная вечером сизым...
Любопытные тени неспеша и устало
Поползли в вышину по карнизам.
В небе кружились кровавые перья,
Трепетали на разорванных облаках...
Поспешно проглоченная вагонной дверью,
Ты была, как сон, далека...
Испуганно вздрогнул переполненный улей
И уплыл, зарылся в мглу...
А в центре все тенькали звонкие пули
Над мечтой распятой на каждом углу...
Тяжело навалился распухающий вечер
На каменные груди площадей...
До свиданья. Я верю в новые встречи,
В новые вспышки души твоей...
КУКУШКА.
Кукует в кузнице кукушка
И по чугунному суку
Кует унылую частушку -
Ку-ку, ку-ку...
Лучится утро чистой сталью,
Звенит и вторит молотку.
И тонет звук в глубокой дали
Ку-ку, ку-ку...
И скуку вещая подружка
Хоронит в кущах на току...
Кукует в кузнице кукушка
Ку-ку, ку-ку.
ЖЕЛЕЗНАЯ ТИШИНА.
Н. Ляшко.
В черной короне заводской трубы торчит шест с паутинными останками красного флага. Водружали его весною в праздник, под радостные крики и песни. Он бурлил в синеве комочком крови, видный полям, лесу, деревушкам и окутанному мглою городку. Ветер рассек его, оборвал и клочьями унес в перерезанные мертвой насыпью просторы.
Воронье чистит клювы о шест, каркает и спокойно глядит в черный зев, откуда десятки лет ввысь и вдаль неслись косяки дымных птиц.
Стеклянные крыши мастерских дырявы. Из протемей в небо округло глядят недвижные трансмиссии. Дремлют моторы. Дождь и снег изранили серебряные от бега и об'ятий ремней шкива. Суппорта прилипли к сухим станинам. Суставчатая рука электрического крана заломлена и беспомощно свешивается с разметочной плиты. На постели похожего на гигантский трон строгального станка развалившимся костяком сереют болты, угольник, планки и гаечный ключ.
В гитарах самоточек дрожат запорошенные снегом тенета пауков. Следы резцов на недоточенных валах и рычагах заволокла короста застоя. По сверкающим ниткам винтов прошел язык немоты, слизал масло и закруглил их ядом ржавчины.
С полуденной стены тускло глядит побуревшая надпись "Хоть шторы повесьте, душно". Стены не изменяют. Снаружи их изранили пулями, снарядами. Сколько веры, тоски, болей, радости и гнева взрывалось в них.
Эй, каменные!.. помните?!.
Вот там, в углу, среди револьверных станков и американок под свист ремней, щелканье собачек, журчанье шестерен тайно шелестело книжками целое поколение. Чует ли оно тоску застуженных колес и рычагов по бегу и теплу мускулов? Налетевшая буря, как семена пахарь, разбросала его по всей земле. Постель запыленного строгального станка не раз служила ему трибуной. С суппотра, словно с ворот, свешивалось знамя с золотым и белым "Да здравствует"...
У котельной под ветром гудят котлы. В оскал разбитой рамы зияет разорванная светом тьма. Среди прессов - свист. Ржавый пол в алмазах. У окон из снежных курганов выглядывают козлы, ящики и гнутое железо. Ручные горна чуть видны.
В углу, на стене, под буро-красным валом трансмиссии, чернеют пятна. Это - кровь. На валу распято висел слесарь, схваченный болтом муфты, бился ногами по острию винта гидравлического пресса, пока не остановили мотора, и кропил кровью и клочьями мяса стену, пол и пресс. В сумерки снимали его с железного креста. На наспех сколоченном столе блестели крест и евангелие. В пустоте котлов рыдающе билось заупокойное пение и тонуло в шуме соседних мастерских. Свечи дрожали в окрашенных железом руках.
... Со стены заколоченной кузницы, сквозь жемчужный узор мороза, на котельную глядит седой Мирликийский Николай.
Каждый год, 9 мая, после забастовки, стены кузницы украшались венками кленов, берез и осин; пол устилался травой с красными каплями клевера. Пели певчие. Сгибались избитые нагайками спины. Их и наковальни, печи, паровые молота и горна осеняли слетавшие с кропила хрустальные крылья брызг.
Было празднично от женских и детских голосов, улыбок и нарядов. Кузнецы водили по мастерской жен, невест, детей и показывали им свои горна и наковальни.
После молебна от заводских ворот к городку протягивалась живая пестрая стежка. От нее на ходу отделялись точки, через поля плыли к лесу, в долины и там справляли свой молебен. По просторам катилось звонкое, взмывающее к небу, "Вставай, поднимайся"...