Аратан скривился, понимая, что ничего не способен скрыть от отца. Обман — удобная тропа, но когда он раскрыт, лишь глупец продолжал идти прежним курсом. — Вы ее отослали, — сказал он.
— Из любви.
Они проехали очередную груду камней. Аратан увидел у ближайшего края кучку отбеленных солнцем фаланг пальцев. Лежащих в ряд, будто зубы. — Бессмыслица. Она вас не любила? Это из любви решили вы разорвать ей сердце? Нет, сир, я не вижу вашей мудрости.
— Так ты подлавливал и наставника Сагандера?
— Я никогда не…
— Притворяясь невинным, ты делаешь оружием каждое слово, Аратан. С ним это могло работать, ведь он желал видеть в тебе маленького ребенка. Но среди мужчин тебя сочтут лукавым и ненадежным.
— Я не лукавлю, отец.
— Притворяешься, будто не замечаешь наносимых словами ран, хитришь.
— Вы всегда отсылаете тех, кого любите? Мы будем вечно сказать среди руин твоего прошлого? Олар Этиль…
— Я говорил о вере, — ответил Драконус суровым, как железо, тоном. — Она проложит тебе дорогу, Аратан. Я говорю это с уверенностью, потому что вера ведет всех и каждого. Можешь измыслить целое полчище верований, ощутить рывки во все стороны, убедить себя, будто любой зов имеет смысл. Но это не путь разума, идея продвижения — лишь иллюзия. Не верь маячащим впереди целям: они — химеры, ублажающие верования, от которых произошли, и под влиянием обмана ты окажешься там, откуда вышел. Но на этот раз ты уже не будешь юным, полным рвения — ты будешь утомленным стариком.
— То, что вы описываете, нельзя назвать славным дерзанием. Если в этом ваша мудрость, она горька.
— Я пытаюсь тебя предупредить. Тебя ждет борьба, Аратан. Боюсь, заведет она далеко за границы Куральд Галайна. Для Матери Тьмы я сделал все, что смог, но она была так же молода, как ты, когда я впервые преподнес дар. С той поры она мнит полезным и целеустремленным каждый свой шаг. Вот наш общий якорь. — Он замолк, как бы впав в уныние от своих слов.
— Такой вы видите любовь, отец? Как дар, который жалуете другим, чтобы встать в стороне и наблюдать, достойны ли они? Когда они проваливаются, как и следовало ожидать, вы бросаете их, ища следующую жертву?
Лицо отца потемнело. — Тонка грань между смелым и глупым, Аратан, а шаги твои неосторожны. Я говорю не о даре любви. О силе и власти.
— Власть не должна становиться даром.
— Интересное заявление от лишенного всякой власти. Но я слушаю. Продолжай.
— Дары редко принимают с благодарностью, — сказал Аратан, вспомнив первую ночь с Ферен. — Получающий чувствует лишь смущение. Вначале. А потом алчет… большего. В этой алчности таится ожидание, так дар превращается в плату, дарение становится привилегией, а получение дара — правом. Что за кислые чувства!
Драконус натянул удила. Аратан сделал то же и развернул Бесру. Ветер, казалось, поспешил разделить их.
Взгляд отца был пристальным, изучающим. — Аратан, кажется мне, что ты подслушал предостережения Гриззина Фарла.
— Если и так, сир, то не помню. Вообще мало помню тот вечер.
Спустя миг Драконус отвернулся. — Похоже, — сказал он, — всякий дар я вырезаю из собственной плоти, чертя карту любви шрамами и рубцами. Знаешь ли, сын, что я мало сплю? Терплю ночи, окруженный пеплом дурных воспоминаний.
Если это признание призвано было вызвать сочувствие, решил Аратан, то отцу не удалось. — Я постараюсь избежать для себя такой участи, сир. Вы подарили не ту мудрость, на которую рассчитывали, и я вижу в этом самый драгоценный дар.
Драконус послал ему кривую улыбку. — Ты пробудил во мне жалость к Сагандеру, и не только из — за отнятой ноги.
— Сагандер давным-давно приковал себя к земле стальными копьями, сир. Есть нога или нет, он не ходит. И никогда не пойдет.
— Как ты скор на суждения. Таким он не кажется менее опасным.
Аратан пожал плечами: — Только если подойти слишком близко. Отныне он в прошлом, сир. Не ожидаю новой встречи.
— Думаю, так, — согласился Драконус. — Интересно, удалось ли мне его обмануть. Ты в непростой компании, Аратан. Ну, теперь нас ждет дом.
Проследив жест отца, Аратан поглядел вперед. Именно там, словно наколдованное из почвы в сотне шагов, стояло низкое строение. Длинная крыша просела в середине, среди покрытой мхом черепицы зияли черные дыры. Каменные стены под выступающими застрехами были грубыми, их покрывали бурые потеки. Двор подле дома был пустым; казалось, его долго вытаптывали.
— Он наколдован? — поинтересовался Аратан.
— Воображен — вот слово получше.
Они направились туда. Дом казался покинутым, но Аратан был уверен: это видимость. Покосившись на черные заплаты окон по сторонам прочной двери — казалось, та высечена из единой глыбы серого камня — он не заметил движения внутри. — Нас ждут?
— Более чем, Аратан. Мы необходимы.
— Так необходимы, что возник дом?
— Именно.
— Тогда, отец, вера явно имеет больше силы, чем вы рассказывали.
— Я вовсе не отрицал силу веры. Только предостерегал тебя, что она может сулить сомнительное очарование, но редко приглашает к самоанализу, тем более к стыду.
— Тогда волшебство не следует изучать слишком близко? Чтобы оно не потеряло силы?
— Чтобы не прекратило существовать, Аратан. Что значит быть богом, если не держаться за необузданное желание верить?
— Ну, теперь вы приписали вере всемогущество. Вижу, как она может очаровать любого, даже бога.
— День ото дня, сын, я смотрю на тебя с растущим восхищением.
Эти слова удивили Аратана. Он уже сожалел о своей грубости с отцом. «Мне ли говорить о любви. Я знал лишь игру в обладание. Нельзя относиться к любви, как дитя к игрушке. Ферен, прости за то, что я сделал и то, чего не сделал». — Я ничем не примечателен, отец. Я вцепился в оружие, с которым не совладать.
Драконус хмыкнул. — Как все мы.
В окне что-то мелькнуло. Еще миг, и из него выкарабкалась некая фигура. Мужчина едва ли старше самого Аратана. Шелковая просторная одежда его была в пятнах крови, воротник короткого зеленого плаща отвернут. Он был темноволос и вполне симпатичен на вид, хотя на лице застыла кривая гримаса.
На краю пустого двора Драконус остановил коня, Аратан тоже. Отец спешился. — Со мной, Аратан, — велел он, и в голосе прозвучали новые ноты — то ли возбуждения, то ли облегчения.
Стая неведомых птиц снизилась, заполонив небо за домом. Они летали как-то странно, это зрелище вызвало в Аратане смутную тревогу. Он соскользнул с Бесры.
Незнакомец — еще один Азатенай, без сомнений — вышел на середину двора и встал, глядя на Драконуса; вместо гримасы на лице была насмешливая улыбочка, отчего он сразу стал казаться менее значительной персоной. Аратан представил, как его кулак врезается, разбивая ухмылку. В душе потеплело.
Взгляд чужака скользнул по Аратану, мерзкая улыбка стала шире. — Не примешь моего поцелуя? — спросил он.
Отец сказал: — Не клюй на его приманки, сын. Он вечно стоит на неверной почве.
Брови незнакомца поднялись: — Ну, Драконус, не нужно такой суровости в суждениях. Ведь нас связывает моя артистичность.
— Едва ли надолго, Эрастрас. Дар создан — похоже, твоими руками — и я его приму.
— С радостью, — ответил Эрастрас, но не пошевелился; да и, не взгляд Аратана, у него не было с собой ничего, похожего на дар. «Возможно, он дарит так же, как буду я».
— Ты в крови, Эрастрас, — заметил Драконус. — Что за мрачный путь за твоей спиной?
Эрастрас опустил взгляд на запятнанные шелка. — О, это не моя, Сюзерен. То есть почти вся — не моя. Путь мой оказался опасным. Никогда прежде не привязывал я силу к предмету, не отдавая части себя. Опыт оказался весьма… просветляющим.
— Ночь не враждебна, Эрастрас, а хаос не требует крови, не возникает из кровопролития.
Аратан чувствовал в воздухе растущее напряжение. Птичья стая приближалась, доносился хор сливающихся звуков — но не свиста крыльев, а неестественно высоких голосов. Он так и не узнал породу птиц. Тело задрожало, во рту стало сухо. Эрастрас ему не нравился.
А тот лишь пожал плечами в ответ на слова отца. И склонил набок голову. — Ненадолго, Драконус? Тебе не вообразить моих открытий. Путь мой оказался насыщен событиями, что подтвердил бы Сечул Лат, мой спутник… Можешь вообразить награду, что ожидает тебя. Именно тебя. Но я, я лишь начал. — Он протянул угловатый черный диск размером едва шире ладони. — Узри, Сюзерен, сверток Ночи.
— Я возьму.
Снова улыбнувшись, Эрастрас зашагал к ним. — Обдумал ли ты прецедент его изготовления, Драконус? Сомневаюсь. Ты слишком стар. Разум твой совсем запылился, любовь делает тебя слепее этих летучих мышей.
— Они охотятся за тобой? Тогда лучше бежать. — Говоря, Драконус протянул руку и принял предмет.
— Это священная земля, о Владыка. Они кружат, чуя мое появление, но не могут найти. Вот на что я отныне способен, и не только. Можешь понять хотя бы это? Что мы сделали — ты, прося, и я, выполняя… мы узрим конец старых дней. Смерть самого блуждания. — Он махнул опустевшей рукой. — Родичи наши склоняются перед Азатом, сотворяя божество из бесчувственного камня; они найдут подтверждение веры, ведь — нравится им или нет — мы сделали ее истиной. Теперь сила отыщет эти места, Драконус, и пусть верующие не ведают ее истока… это сделано нашими руками. — Он засмеялся. — Ну не ловко ли?
— Редкостный дар, Эрастрас.
Юноша снова пожал плечами. — Поистине.
— Других не делал?
— Нет, что ты.
— Где Сечул Лат?
— Близко, но не желает говорить с тобой.
— Если я пойму, Эрастрас, что ты меня обманываешь, выслежу с куда большей эффективностью, чем те навезучие следопыты.
— Не сомневаюсь. Но я сказал тебе правду. Я не делал соперников ни аспекту Ночи, ни любым иным.
Драконус молчал, вглядываясь в Эрастраса.
— Клянусь! — Азатенай засмеялся. — Посмотри на меня! Думаешь, я готов повторить страдания, перенесенные при изготовлении Терона? Как, ты воображаешь, вложил я столь много силы в смятые листья? Ты лучше всех понимаешь пределы дерева, жестокое отсутствие гибкости камня, приводящую в ярость уклончивость воды и воздуха. Неужели ты решил, что Ночь готова была поддаться связыванию? И какой монетой заплатил бы я за сделку? — Отступив на шаг, он ухитрился отвесить низкий поклон. — Видишь, каковы мои богатства, о Владыка?