Галак вытащил кинжал и принялся резать порванную плоть вокруг перелома. Бедренная кость разлетелась, осколки торчали из раздувшихся краев раны.
Раскан затянул ремень чуть ниже паха и сдавил бедро как можно сильнее.
— Ринт, — сказал Драконус. — Я так понимаю, ты видел случившееся.
— Да, лорд. Я случайно оглянулся как раз в момент, когда наставник ударил вашего сына.
— Я хочу знать мельчайшие подробности — отойдем со мной, в сторону.
Ферен не переставала давить Аратану на грудь. Он наконец ощутил давление, поднял взгляд и уставился ей в глаза.
— Лежи, — сказала она. — У тебя сотрясение.
— Но что случилось?
— Хеллар напала на наставника, повалила его коня и растоптала ногу. Готовилась сделать то же самое с головой, но ты вовремя ее отвлек — проявил отличные инстинкты, Аратан. Возможно, жизнь наставнику спас. — Говоря, она копалась с застежкой на его взмокшей шее; наконец, она стащила шлем и сделанный из оленьей кожи подшлемник.
Аратан ощутил, как прохладный воздух проникает сквозь потные волосы, касается кожи. Ощущение показалось благословенно нежным.
Но через миг он задрожал. Женщина сумела перекатить его на бок, прежде чем Аратана вырвало.
— Все хорошо, — шепнула она, окровавленной тряпкой стирая рвоту с губ и подбородка.
Он учуял запах древесного дыма, а затем вонь горелой плоти. Ферен на миг отошла, вернувшись, чтобы набросить шерстяное одеяло, — Отнимают ногу, — пояснила она. — Прижигают кровь. Делают край кости как можно более ровным. Сагандер еще дышит, но крови потерял много. Участь его еще не ясна.
— Моя вина…
— Нет, нет.
Однако он закачал головой. — Я сказал плохое.
— Слушай меня. Ты сын лорда…
— Неродной сын.
— Он возложил на тебя руку, Аратан. Даже если Сагандер переживет потерю ноги, твой отец может его казнить. Некоторые вещи недопустимы.
— Я буду говорить в его защиту. — Аратан заставил себя сесть. Мир кружился, женщине пришлось его удерживать, чтобы не упал. — Я причина случившегося. Сказал неправильное. Моя вина.
— Аратан.
Он глянул на нее, сдерживая слезы. — Я был слабым.
Еще миг она всматривалась в его лицо — глаза широко раскрылись, появилась усмешка… прежде чем со всех сторон нахлынула чернота. Все исчезло.
Кусты срубили, расчищая место для палаток; лошадей стреножили, сняли седла и оставили в отделении от туши убитого коня. Виль снял столько мяса, сколько они могли увезти, и присел около огня. На железной решетке готовилась, шипя и брызгаясь, сочная вырезка.
Вернувшись после долгой беседы с Драконусом, Ринт подошел к костру и сел рядом с Вилем.
Галак присматривал за Сагандером, а тот еще не пришел в сознание; Ферен не отходила от бастарда, который оставался таким же потерянным, как и учитель. Раскан был с господином у второго костра, на коем кипел почерневший котелок с кровяной похлебкой.
Виль потыкал в куски мяса. — Первый день, — прошептал он. — Плохо пошло, Ринт.
Ринт потер облепившую подбородок щетину и вздохнул. — Изменение планов. Вы с Галаком отвезете наставника в Абару Делак, под заботу монахов, а потом догоните нас.
— А мальчишка? Кома — дурное дело, Ринт. Может так и не очнуться.
— Очнется. С ломотой в черепе. Его треклятый шлем, кусок тяжелого железа — вот отчего откинулась голова. Рисковал сломать шею, хорошо, что отделался обычным сотрясением.
Виль покосился на него. — Должно быть, славный был удар. Не думал, что старик такой сильный.
— Мальчишка ничего такого не ожидал — да и с чего бы? Но завтра поедем медленно, Ферен с него глаз сводить не будет.
— А суд лорда?
Ринт чуть помолчал, пожал плечами: — Со мной он не советуется, Виль. Но ты знаешь, как господа смотрят на такое.
— Не повезло Сагандеру. Я уж гадаю, зачем мы с Галаком повезем его в Абару. Почему бы попросту не перерезать дураку горло, выставив голову на шесте?
— Ты усердно над ним трудился, а лорд заметил.
Виль хмыкнул. — Значит, не хочет нас обижать?
— Как скажешь. Но, кажется, тут есть положенная форма. Какая польза в суде, если никто его не увидит?
— А насчет Абары Делак? Что мы скажем монахам, если все путешествие должно было быть тайным?
— Вы сопровождали учителя в монастырь. В конце концов, они делают лучшую бумагу.
— То есть раньше делали. Верно?
— Ты пытался это объяснить ученому старику, но тот уперся.
— Значит, если он придет в себя, мы должны быть рядом — чтобы объяснить ему, что и как.
— Нет. Если он переживет ночь, мы его разбудим и Драконус сам скажет наставнику, что следует.
— Мы вас догоним.
Ринт кивнул, вынул нож и проткнул кусок мяса.
Виль фыркнул: — И чего я расстарался? Мог бы срезать куски с костей.
— Но тогда не было бы привкуса дыма.
Ферен присоединилась к ним. — Теперь это обычный сон, — сказала она, усаживаясь. — Он дергается и ворочается, но не сильно — лихорадки нет. Дыхание глубокое, спокойное.
Виль смотрел на нее, прищурившись. Потом улыбнулся: — Никогда еще не видел тебя в роли мамочки, Ферен.
— И не увидишь, Виль, если жизнь дорога. — Она коснулась руки Ринта. — Братец, я тебе уже говорила.
Когда он метнул на нее взгляд, она просто кивнула.
Ринт поглядел на полусырое мясо в руках и снова зачавкал.
— Вы двое, бывает, чертовски раздражаете, — буркнул Виль, начав снова переворачивать куски.
Сержант Раскан окунул нож в кровяную похлебку. Суп хорошо загустел. Сагандер может не оценить вкуса, по крайней мере вначале, но наваристая похлебка способна спасти ему жизнь.
Драконус встал рядом, оглядывая лошадей. — Думаю, я был не прав, собираясь отобрать Хеллар.
— Лорд?
— Теперь они истинно связаны.
— Да, лорд, связаны. Она действовала быстро и без всяких колебаний. Кобыла отдаст жизнь, защищая Аратана, уж будьте уверены.
— Уверен… теперь.
— Наставник оказался похуже, верно?
— Рождается глубинная горечь, сержант, когда твоя юность уходит далеко в прошлое. Когда боли в костях и мышцах соперничают с болью утраченных желаний, а сожаления терзают день и ночь.
Раскан обдумал сказанное со всем старанием, потряс головой: — Ваша способность прощать далеко превосходит мою, владыка.
— Я не говорю о прощении, сержант.
Раскан кивнул. — Верно. Но, лорд, ударь хоть какой человек моего сына…
— Хватит, — оборвал его Драконус более мрачным тоном. — Здесь дело не твоего ума, сержант. Но извинений не нужно — ты говорил от чистого сердца, я это уважаю. Даже начинаю верить, что лишь это следует уважать — не наше положение или участь.
Раскан промолчал, снова помешав похлебку. Он на мгновение забыл, какая пропасть пролегает между ним и лордом Драконусом. Говорил от чистого сердца, но бездумно и неосторожно. С другим высокородным такие замечания могли повлечь побои и даже лишение ранга.
Но Драконус так не поступает, он глядит в глаза любому солдату, даже любому своему слуге. «Ах, если бы он поступил так с единственным сыном».
— Свет костра показал мне, сержант, что у тебя сильно поношенные сапоги.
— Виной моя походка, лорд.
— Но здесь гораздо удобнее мокасины.
— Да, лорд. Но у меня их нет.
— У меня есть пара старых, сержант — могут оказаться великоваты, но если ты сделаешь как погран-мечи, набив душистой травой, они станут удобными.
— Владыка, я…
— Отказываешь мне в любезности, сержант?
— Нет, владыка. Благодарю вас.
Надолго наступила тишина. Раскан оглядывался туда, где погран-мечи скучились около костра. Виль крикнул, что отбивные готовы, но ни сержант, ни его господин не пошевелились. Несмотря на голод, душная вонь кровяного варева приглушила аппетит Раскана. К тому же он не мог уйти, не получив разрешения Драконуса.
— Круговорот звезд, — сказал Драконус внезапно, — означает погружение света во тьму. Эти звезды суть далекие солнца, бросающие свет на далекие и неведомые миры. Миры, возможно, похожие на наш. Или совершенно иные. Не важно. Любая звезда пробивает путь к центру, и в том центре смерть — смерть света, смерть самого времени.
Потрясенный Раскан не отозвался. Он никогда раньше не слышал таких мыслей — неужели это убеждения ученых Харкенаса?
— Тисте наслаждаются своим невежеством, — продолжал Драконус. — Не воображай, сержант, что такие вопросы обсуждаются при дворе. Нет. Вообрази себе надменное царство ученых и философов как гарнизон солдат, засидевшихся в слишком тесной близости. Неловких, обидчивых, злокозненных, отравленных амбициями. В этой общине измена и зависть охраняют предубеждения. Их знания подобны брызгам жидкой краски на уродливом камне — цвет может показаться красивым, но сущности скрытого внутри не изменит. Само по себе знание — не добродетель; оно похоже на доспехи и меч — доспехи защищают, но также изолируют, меч способен ударить и своего владельца.
Раскан помешал похлебку, ощущая себя до странности напуганным. У него не осталось мыслей, которые стоило бы изложить, любое мнение только выказало бы его собственную глупость.
— Извини, сержант. Я тебя озадачил.
— Нет, лорд. Боюсь, меня легко запутать подобными рассуждениями.
— Я излагал недостаточно ясно? Не позволяй титулу ученого или поэта, или лорда слишком себя смущать. Что еще важнее, не воображай, будто эти мужчины и женщины тебя выше, каким-то образом умнее или чище, ближе к идеалу, нежели ты или другой обычный обыватель. Мы живем в мире фасадов, но улыбки за ними одинаково злобны.
— Улыбки, лорд?
— Как улыбаются собаки, сержант.
— Собаки скалят зубы, когда боятся.
— Именно.
— Значит, все живут в страхе?
Свет костра едва озарял могучего мужчину рядом с Расканом; глубокий голос смутной фигуры казался выпущенным на свободу. — Я склонен считать, что почти всегда. Мы боимся, что наши мнения будут оспорены. Боимся, что наши взгляды могут назвать невежеством, самолюбием или даже злом. Боимся за себя. Боимся за свое будущее, свою участь. Страшимся мига смерти. Страшимся проиграть, не осуществив желаний. Страшимся, что нас забудут.