Вот и сейчас он стоял, шлепая лошадку по шее, не желая ждать на солнцепеке, ведь день становился все жарче. Тени для укрытия не было, разве что от лошади. Они стояли тут с самой зари в окружении трех злобных псов, коих привлек запах свежего хлеба и пирога с яйцом (слуги приготовили их на обед и положили в хессиановый мешочек, который он комкал в руках).
Разговор не клеился. Вренеку было десять лет — вдвое больше, чем Орфанталю; казалось, разница в годах стала широкой пропастью, и никакой мост слов ее не пересечет. Орфанталь долго и тяжко думал, чем мог обидеть Вренека, но ничего не придумал. Лицо конюшенного мальчишки оставалось закрытым, почти враждебным. Казалось, он всецело поглощен сонливой клячей рядом.
Ноги Орфанталя устали, он пошел и сел на сундук, в котором были одежда, деревянные мечи и дюжина свинцовых солдатиков, все его подданные — четыре Тисте и три Джелека, и пять Форулканов, без краски, ведь бабушка решила, что если дать краски, он запачкает стол. Мальчик с изумлением обнаружил, что все личное имущество поместилось в один сундучок, в котором дед хранил когда-то военные припасы. И места осталось много. Он даже подозревал, что мог бы сам залезть в сундучок, чтобы всю жизнь его носили, передавали из рук в руки… или швырнули в канаву, чтобы весь мир позабыл его, оставив позади.
Вренеку было бы все равно. И матери. А бабка, его отсылавшая, была бы рада узнать, что видится с ним в последний раз. Он даже не знал, куда едет, только что далеко, туда, где его будут обучать и готовить к взрослению. Замечая косые взгляды Вренека, он пытался представить себя таким же старым, понять, на котором же году несчастье входит в жизнь мальчишек, ощутить, как собственное лицо принимает унылое, несчастное выражение. Через десять лет его лицо обретет новые черты, походя на печальное лицо матери.
А еще через сотни тысяч лет он увидит себя с лицом бабки, с выражением, с каким ястреб взирает на сжатую в когтях полевую мышь. Вот путь взросления, и бабка отсылает его научиться, как жить со всем, с чем приходится жить. Вот ступени развития, вот лица, с которыми он срастется.
Грохот на дороге заставил его вскочить, поглядеть на запад. Там была группа всадников и две тяжелые повозки в пыльной дымке. Их загрузили шкурами овечьими и козьими — целые стада возле Абары Делак забивали, чтобы отправить товар куда-то на юг. Это и будет его эскорт.
Вренек сказал сзади: — Это они.
Орфанталь кивнул. Он сражался с желанием пожать Вренеку руку, зная, что тот ухмыльнется и отбросит его ладонь. А утром, когда он покинул Великие Покои, единственным прикосновением бабки был толчок в спину — вперед, под заботу Вренека.
— Можешь идти, — сказал Орфанталь конюшенному мальчишке, когда тот встал перед ним.
Однако Вренек потряс головой. — Я должен убедиться, что ты правильно сидишь на лошади, что сундук хорошо положен. И что они знают, куда тебя везти.
— Разве бабушка не распорядилась?
Вренек кивнул. — Да. Но я проверю.
— Ладно. — Орфанталю не хотелось признаваться, что он рад компании. Он ведь не знал ни одного из всадников; они были в пыли и в дурном настроении, они натянули поводья, мрачно смотря на Орфанталя.
Один указал на сундук; другой всадник, старый, лицо в шрамах, спешился, чтобы его поднять. Он присел и встал, явно ожидая тяжести побольше, так что чуть не упал назад. Кинул на Орфанталя озадаченный взгляд, прежде чем понести сундук к первому фургону; там возчик его принял и поставил позади облучка.
Голос Вренека стал странно боязливым. — В Цитадель. Он знатный.
Главный всадник просто кивнул.
Вренек повернулся к Орфанталю. — Позволь, помогу сесть на лошадь. У нее левый глаз плохой и ее заносит направо. Держи голову крепко и веди ее по левую сторону дороги — чтобы другая лошадь не была слева. Она же может испугаться.
— Понял.
Вренек улыбнулся еще кривее. — Ты же никогда далеко не скакал. Натрешь ноги, но спина у нее широкая, седло удобное. Если надо, можешь сидеть скрестив ноги, чтобы переменить позу.
— Хорошо.
Конюшенный мальчишка почти забросил Орфанталя на спину клячи, снова проверил стремена и отошел. — Готово, — сказал он.
Орфанталь помедлил, но сказал: — Пока, Вренек.
Мальчик отвернулся, махнул не глядя рукой и побрел в имение.
— Мы не будем спешить, — сказал главный. — Она пойдет шагом, да?
— Да, сир.
— Сир? — Мужчина фыркнул. Подхватил поводья и послал своего коня вперед.
Орфанталь подождал, пока спутники не проедут, и ударил пятками лошадь, заставив идти по левой стороне. Позади зашагали подхлестнутые возчиком волы.
Три бродячих пса отбежали, словно боясь стрел или камней.
Вренек задержался на склоне и обернулся поглядеть на отъезжающих. Слезы струились по щекам, притягивая мух.
Теперь снова к злой карге, и не будет Орфанталя, чтобы делать жизнь легче, лучше. Она и так запрещала играть с ребенком, и это было подло. Она сказала, что если увидит его хотя бы разговаривающим с Орфанталем — лишит даже этой жалкой работы, и тогда ма и па помрут с голода, и сестры тоже.
А он любил играть с мальчиком. Игры помогали вспомнить прошлые времена, когда окончились войны и казалось — дела идут лучше у всех. Но потом сгорели конюшни, и все узнали, что Сендалат будет отослана, и Орфанталь тоже. На кухне уже не кормили как раньше, половину слуг уволили.
Какой жалкий день… каким потерянным выглядел Орфанталь…
Нужно было бросить ей вызов. Нужно было крепко обнять мальца. Они могли бы играть вместе все утро, вместо пустого ожидания. Но он боялся. Ее. Того, что она может сделать. Возможно, так лучше — покажи он участие, и отъезд стал бы для Орфанталя еще тоскливее. Что-то внутри запротестовало при этой мысли, но он сдержался. Так легче.
Собаки вернулись и, опустив головы, бежали за ним до имения.
Только к закату караван добрался до крепости Торас, разбил лагерь на поляне напротив ворот. Орфанталь слез с лошади. У него были волдыри и потертости. Старик со шрамами, который помог погрузить сундук, принял из рук поводья.
— Верно, последнее ее путешествие, — сказал он, уводя кобылу.
Орфанталь уставился ему в спину. Он так долго скакал на спине лошади, что успел позабыть — она живая тварь. Теперь он начал думать об ее жизни, о том, что смогла она увидеть за долгие годы. Глаза грустные… Вренек даже не назвал клички. Ясное дело, кличка у нее есть. У всех живых существ есть имя, по крайней мере у тех, что служат хозяевам.
Он придумал, что лошадь служила солдатам в войнах, много раз спасая жизни Тисте, но лишь смотрела беспомощно, когда храбрый воин пал жертвой измены. Вот отчего у нее столь грустные глаза, и все, чего она теперь желает — умереть, воссоединившись с хозяином, чтобы стать призраком на полях брани и скакать безлунными ночами. Селяне услышат топот тяжелых копыт, но никого не увидят, и не будет следов в грязи поутру. Но селяне поймут, что дух смельчака проскакал мимо в темноте, и станут убирать камешки с дороги, облегчая путь. Он уже заметил целые груды таких камней по обочинам: все знают, что смерть не дает передышки.
Глава отряда подошел к Орфанталю. — Я Харал. Не надо называть меня сиром, ведь я незнатен. Охранять торговцев — все, что я умею.
— Тут есть бандиты? — удивился Орфанталь.
— В холмах вокруг Оплота Тулас иногда бывают. Отрицатели. Ну, ты будешь в палатке Грипа — того, кто заботится о твоей лошади. Ему можешь доверять, а вот некоторым здесь погоди. Негоже им спать с мальчиком по ночам, пусть ты благородных кровей. Некоторые не любят тайн, на них нельзя положиться. Понял?
Орфанталь не понял, но кивнул.
— Но работа им нужна, так что со мной схлестнуться не захотят. Вот почти всех своих солдат я потерял. Ушли дом-клинками к Драконсам. Я сам пошел бы, — добавил он, устремив усталый взгляд на высокие черные стены крепости. Одинокий стражник сидел на скамье у ворот и вроде бы следил за ними. — Моя последняя поездка.
— Ты был солдатом, Харал?
Мужчина глянул на него. — В моем поколении мало кто не был.
— Меня зовут Орфанталь.
Гримаса исказила грубое лицо. — Зачем она так?
— Кто, как?
— Твоя мать. Это диалект йедан — священный язык монахов. Его еще называют трясским.
Орфанталь пожал плечами.
Один солдат, что склонился, раздувая костер — он явно слышал их разговор — фыркнул. — Это значит «нежеланный», паренек. Теперь понятно, почему тебя сплавили в Харкенас.
Харал обернулся к подчиненному: — Буду рад списать тебя из отряда, Нарад. А пока сиди и не раскрывай рта.
— Отлично. Пока я терплю твои приказы, Харал, но ты сам сказал — недолго еще.
— Он неправильно толкует, — пояснил Харал Орфанталю. — Смысл более темен. Скорее «нежданный».
Нарад снова фыркнул.
Тяжелый носок сапога врезался Нараду в висок, брызнула кровь. Потемнев лицом, Харал молча встал над извивавшимся мужчиной. Схватил за длинные грязные волосы и поднял голову, чтобы поглядеть Нараду в лицо. Ударил кулаком, разбив нос. Второй выпад был так силен, что Орфанталь даже сквозь кровь разглядел белые зубы, показавшиеся через рассеченную губу. Харал бросил потерявшего чувства мужчину наземь и отошел, не удостоив и взгляда.
Остальные замерли. Через шесть ударов сердца один встал и оттащил тело от дымящего костра.
Орфанталь едва мог дышать. В груди словно стучал кулак. Он заметил, что дрожит, как охваченный лихорадкой.
Грип оказался рядом. — Тише, — шепнул он. — Дисциплина, вот и всё. Нарад давно нарывался. Мы все знали, что будет и, видит Бездна, не раз предупреждали дурака. Но у этого пса слишком мало мозгов, чтобы знать свое место. Рано или поздно таких нужно пинать, и посильнее.
— Он умер?
— Вряд ли. Если не очнется до утра, тут и бросим. Выживет или помрет — его забота. Он словно всем в лицо плюнул… будь по мне, поджарил бы его на чертовом костре. Ну-ка, давай покажу, как ставить палатку. Такие умения однажды могут пригодиться.
В уме Орфанталя безликий воин-предатель теперь нашел имя и лицо. Нарад, никому не нужный, живущий со шрамами под губой — словно жестокая улыбка, которую не скроешь.