Новые слухи, новые тревоги носятся по коридорам Цитадели. Убежище Старой Башни было для Райза Херата местом силы, защитой от всей здешней чепухи. Но теперь он оказался обремененным девчонкой и она, похоже, диковата и почти слабоумна. Вот итог небрежности храма. Вечно ее передают от одного другому, десятки учителей, и ни один урок не повторяется; Легил получает образование обрывочное, подаваемое в спешке и с надменным видом. Однако, поглядев на нее сверху вниз, он увидел несомненный ум в этих больших, поднятых на него глазах.
Будучи придворным историком, он решил сделать историю предметом своего урока. Однако амбиции вскоре пострадали, ведь торопливый поток комментариев и наблюдений заставил его смешаться. Она слушала его слова так, как можно слушать пение птицы в саду — приятные звуки где-то на заднем фоне сознания. Казалось, она что-то запоминает случайным образом; но, может быть, так со всеми детьми? Он с ними редко общался и предпочел бы не изменять обыкновений.
Райз оглядел весь Харкенас. Дым плыл над городским простором, но не достигал башни. Дым смягчал всё, что лежало ниже зрителя, и он подивился, почему с таким чувством потери смотрит на пейзаж, на то, как обширное сдается незначительному, как назойливы мелкие, но близкие детали. Было время, едва ли поколение назад, когда художников посылали за город запечатлевать ландшафты; на взгляд Райза Херата, картины их смогли победить саму природу. Они сулили глубину и даль, но их посулы оставались священными, ибо ни эти глубины, ни дали нельзя исследовать. Подойдите ближе — увидите лишь мазки кисти и сухую краску на доске, и тем самым лишитесь иллюзии.
Детали заполоняют ум, ослепляя нас к широким просторам истории. Он-то хотел уроком донести эту мысль до Легил. Возможно, если подумать, она слишком юна для таких обобщений. Но возможно, возраст имеет малое значение для понимания. Стоит лишь сойти с башни и погрузиться в бешеный мир двора, чтобы заметить ту же одержимость деталями и повседневностью, что заставляет Легил Бихаст носиться взад-вперед. Да он же обижает дитя такими сравнениями!
Не важно. Невысказанные мысли не ранят окружающих. Участь внутреннего пейзажа мыслителя — да, это иное дело. Это процессия неудач ума, понимал он, и можно отыскать место, куда уходят невысказанные думы; это место предубеждений, ненависти и невежества.
Таким образом, он явно плохой учитель. Свивает свои истории, словно это сказки, разрозненные и мелкие. Хуже того, он предпочитает широкие мазки навязчивым деталям, смутные чувства интенсивному анализу, возможности неизбежностям; он по всем меркам ужасный историк.
Райз мог видеть тень на городе, не отброшенную дымом или облаком, ведь небеса чисты. Это был вдох Матери Тьмы, укравший свет у мира. Что же, интересовало его, она с ним делает? Что сказали жрицы? Она пожирает его, питается им? Когда свет уходит, то куда?
Пейзажисты прошлого были одержимы светом и, как передают, многих эта одержимость свела с ума. Но, конечно, куда хуже, если весь свет украден. Мысли его перешли к Кедаспеле, тончайшему из современных живописцев — удивляться ли, что он живет под облаком страха и бросает свою ярость в мир? Жрицы сулили дары прихода тьмы, говорили, что никто не будет слепым. Но эти дары исходят от колдовства, а значит, не несут свободы. Райз гадал, какую цену придется им заплатить.
Тут он услышал шум на ступенях и повернулся, увидев Кедорпула. Молодой жрец запыхался, круглое лицо и круглое тело, казалось, движутся по отдельности, словно наполненные воздухом. Позади него, ступившего на платформу, маячил кто-то другой.
Кедорпул озирался. — Она не здесь? Где она?
— В своей комнате. Играет.
— Небрежение обязанностями!
Райз Херат чуть склонил голову набок. — В точности мои мысли, когда вы оставили ее на меня.
Жрец махнул рукой и помедлил, оправляя грязную тунику. — Не стоит обсуждения. Ее привычки всем известны, вот что важно.
Второй жрец прошел мимо Кедорпула и поглядел на город.
— Эндест Силанн, — сказал ему Райз, — что же вы видите?
— Не так важно, что я вижу, историк, чем что чувствую.
— И что вы чувствуете?
— Здесь, наверху, вес целого мира словно спадает с плеч. А вот в проходах под нами… — Он пожал плечами.
— Вы молоды, — сказал Райз. — Вам предстоит многое вынести, но дар юности в том, что тяжесть едва ощущается. Мне печально думать, что вы постарели прежде времени.
Кедорпул вставил: — Вы еще не слышали. Гонец прискакал из монастырей. Ведун Реш возглавил отряд трясов. Они сопровождают гостью, которая встретится с самой Матерью Тьмой.
— Неужели? Заранее известно, что она устроит прием? Гостья, должно быть, весьма важная особа.
— Из Витра.
Райз обернулся к Кедорпулу, посмотрел в сияющие глаза на раскрасневшемся лице, в очередной раз удивившись полному отсутствию бровей и прочих волос. Неужели он попросту сбривает их, как и волосы с макушки? Какая-то странная причуда. — Ничто не выходит из Витра, — произнес он.
— Мы делаем смелые заявления к своей же беде, — буркнул склонившийся на парапет Эндест.
Райз чуть помедлил, чтобы обдумать. — Говорят, Азатенаи создали каменные сосуды, способные удерживать Витр. Возможно, из того же материала можно построить целые корабли.
— Не корабль, — ответил Кедорпул. — Хотя мы мало что знаем. Женщина, но не Тисте.
— Азатеная?
— Вполне возможно, — подтвердил Эндест.
— Полагаю, вскоре они покажутся на опушке леса, — заявил Кедорпул, перемещаясь поближе к собрату-жрецу. — Мы хотели наблюдать за их появлением отсюда.
«Вот тебе и время спокойных размышлений». — Надеюсь, внизу всё готово.
— Ничего особенного. Это же не официальный визит.
— Не полируются пряжки? — удивился Райз. — Не чистят столовое серебро?
Эндест фыркнул.
Втянув мясистые щеки, Кедорпул покачал головой. — Плохую компанию я сегодня выбрал. Меня атакуют нелепостями. Историк, высмеивающий историческую необходимость. Аколит, презирающий приличия.
— Приличия? — Эндест повернул подпертую рукой голову, разглядывая Кедорпула. — Как охотно ты забыл, что сегодня утром именно я вытащил тебя из-под трех кандидаток в жрицы! Ты пахнешь как бурдюк прокисшего вина, а что до пятен на рясе — ну, я буду весьма приличен и не стану их разглядывать поближе! — Он добавил, обращаясь к Райзу: — Кедорпул находит кандидаток, когда они ожидают в приемной дуэньи, сообщает, что пора испытать сексуальное мастерство…
— Получаю выгоду от природного их рвения, — пояснил Кедорпул.
— Нашел пустую комнату, ключ только у него. Кандидатки дают клятву хранить всё в тайне…
— Боги мои, — сказал Райз. — Кедорпул, вы рискуете стать предметом презрения и праведного мщения. Надеюсь дожить и увидеть эти славные дни.
— Эндест, ты подводишь меня по всем меркам. Друг называется! Нас слышит придворный историк, не меньше! Вы двое и обрекаете меня на участь, которую так зловеще живописует история!
— Едва ли, — возразил Эндест. — Предвижу ночь признаний… нет, кого я обманываю? Дюжины ночей, сотни признаний. Не завидую я твоей судьбе…
— Ты казался довольным подарками с моей ночной постели, почтенный служка. Каждую ночь я отсылаю тебе… Кто говорит, что в храме поклонения нет места ревности?
— Никто, — отвечал Райз Херат, — насколько мне ведомо.
— Неужели? Правда?
Райз кивнул.
— Увы мне. — Кедорпул вздохнул. — Это не стоит обсуждения. Забудем же на время, какие неподходящие обстоятельства свели нас вместе, и насладимся зрелищем.
— А как же юная Легил Бихаст? — спросил Райз.
— Не сомневаюсь, есть здравые аргументы в пользу игры как способа обучения. К тому же комната под нами — традиционное убежище череды заложниц Цитадели. Пусть закрывает дверь, уверенная в своей безопасности. По меньшей мере до полуденного звона.
Райз Херат подумал, отчасти невеликодушно, что предпочел бы компанию Легил Бихаст.
Кедорпул указал пальцем: — Вижу!
Сестра Эмрал Ланир изучала себя в высоком серебряном зеркале. Слегка размытая женщина, взирающая на обещанную великую красоту… Эмрал так хотелось поменяться с ней местами. Пусть будет удовлетворена эта молитва, и тогда никто не мог бы пронзить вуаль, ей не приходилось бы следить за собой каждый миг, дабы никто не прочитал мучительные истины даже за опущенными веками — ведь лицом она не выдает ничего.
Мир поддерживает свои иллюзии. Никому не дано видеть безгранично, за горизонт, сквозь густой лес и прочный камень гор или в глубине темной реки; потому там тоже таятся обещания, призывающие тянуться дальше, рождающие в воображении величественные пейзажи. Иллюзии создаются теми, кто смотрит, создаются то ли во имя здравого рассудка, то ли во имя надежд. Вот так могут видеть ее другие: Верховная Жрица на службе в алтаре, рядом вторая Верховная Жрица, обе — представительницы Матери Тьмы, чью вуаль темноты не пронзить никому — так пусть же видят, находя те иллюзии, которых им хочется.
Нет причин обманывать их ожидания. Но при всем этом ей хочется, чтобы образ вышел из зеркала, оставив пустое место, на которое скользнет Эмрал. Иллюзии держат мир, но она так устала поддерживать свою иллюзию.
За спиной суетились младшие жрицы; одних звуков хватало, чтобы испытывать раздражение. Они покинули постели и мужчин, там лежащих, едва разнеслись новости. Она воображала их преобразившимися: яркие шелка упали, обнажая темные блестящие перья. Рты трансформировались в клювы. Взволнованно выдохнутые слова — в тупое карканье. Пряный жар тел заполнил комнату, длинные когти лязгают, вороша белый помет возбуждения. Еще миг, и Эмрал Ланир отвернется от зеркала и увидит их, и улыбнется гибели иллюзий.
— Женщина! — прошипел кто-то.
— Азатеная! Говорят, они могут принять любую форму по желанию.
— Чепуха. Они связаны теми же законами, что любая из нас — можешь мечтать об избавлении от уродливой внешности, Вайгилла, но даже сила Азатенаев тебе не поможет.
Визгливый смех.