Он покачал головой и встал. — Идемте вниз. Может, Ребрышко расскажет.
— Кастелян, это всего лишь проклятый пес, не провидец.
— Миледи, он мой пес.
Глаза ее сузились. — Вы у Бёрн вроде жреца, Рансепт?
— Среди отрицателей нет жрецов, миледи.
— А как насчет Бегущих-за-Псами?
— Ведьмы и ведуны, — отвечал он. — Гадающие по костям, так их зовут.
— Они бросают кости?
— Нет. Ну, может быть, но думаю, имя относится скорее к тому, миледи, что мы видели в храме. Кость в дерево, кость в камень. Это словно спросить: почему можно быть одним, но не другим? Как будто это лишь разные способы толковать о времени. — Он помолчал. — Говорят, они дали Джелекам дар Солтейкенов, и это лишь другой способ бросать кости.
Ребрышко поднял голову без всякого сигнала Рансепта, и она вновь ощутила в ногах мерзкий холодок. Встала со вздохом. — Скажите, они хотя бы трупы хоронят?
— Да, миледи. Холодный камень и холодная плоть, и горе в тишине.
Она метнула на него взгляд. — Думаю, вы умеете удивлять, Рансепт.
— Да, миледи, умею.
Они спустились по боковой тропинке, огибая массив, на который недавно карабкались, чтобы поглядеть на дорогу сверху. — Надеюсь леди Хиш знает вас достаточно хорошо, чтобы ценить.
— Почему вы спросили?
— Если нет, я сделаю все, чтобы вас украсть, кастелян. Вас… и Ребрышко тоже.
— Приятно слышать, миледи. Но я буду служить леди Хиш Тулле до смертного дня.
Что-то в его словах намекнуло на любовь превыше той, что должна привязывать кастеляна к госпоже имения; но одна эта мысль угрожала разорвать сердце.
Ребрышко крался по осыпи справа от них. — Он простой пес, верно?
— Простой пес, миледи.
— Не Солтейкен.
Рансепт фыркнул: — Если и был, то давно забыл иное тело, а значит, остается именно простым псом.
Оказавшись на дороге, они молча приблизились к месту резни. Ребрышко не отходил от ноги Рансепта. Около нужного места кастелян и пес замерли. Оглядывая почву, Рансепт сказал: — Убийцы проскакали мимо каравана и затем вернулись. Еще одно доказательство, что они не бандиты. Ехали быстрым галопом, в две линии, а затем разом повернули. По приказу.
— Дисциплинированные, значит.
— В начале, — бросил он, снова зашагав. — Но я видел, что осталось от одного стражника. Они дали волю жестокому гневу.
— У вас такие зоркие глаза?
— Нетрудно было разглядеть. Чтобы закопать тело, пришлось его собирать по частям.
Она отогнала картины, услужливо подсказанные воображением. Спереди доносился гнусный запах, не просто вонь от груд пепла — бывших фургонов, но еще смрад желчи и мочи. На обочине лежал труп лошади, на другой стороне виднелся ряд каменных пирамидок. Животное ранили в бок, удар был таким свирепым, что выплеснулись наружу желудок и кишки, обвернутые теперь вокруг задних ног, словно оно пыталось оторваться от собственных кусков. Сакуль поняла, что не может отвести взора от несчастного создания, как наяву видит жестокую его смерть. Картина эта навеки выжжена в памяти. — Война не для меня, — прошептала она.
Рансепт, копавшийся в мусоре, услышал ее и поднял голову. — Неприятное она дело, верно. Особенно когда мешок распорот.
Сакуль с трудом отвела взгляд. — Мешок?
— Вы. Я. Мешок нашей кожи, удерживающий всё внутри.
— Конечно, мы не только это! — ее слова прозвучали грубее, нежели ей хотелось бы. — Даже лошадь была не только мешком.
Он выпрямился, вытер руки. — Миледи, вот вам совет, хотя вы и не просили. Почти всегда — в лучшие моменты — нужно думать именно так. Мы больше, чем мешок с кровью, органами, костями и прочим. Намного больше, как и любой зверь, эта благородная лошадь и даже Ребрышко. Но потом приходит время — как сейчас — и вы уже не можете позволить себе такие мысли. Вы смотрите лишь на рваный мешок с рассыпанной требухой. То «большее», что было внутри, исчезло — ушло из костяка, ушло из тел, засыпанных камнями. Не важно, кем мы были…
— Нет, — бросила она. — Важно, кого мы потеряли!
Он чуть вздрогнул и потом кивнул, отворачиваясь.
Сакуль ощущала дурноту, но не готова была извиняться. Она поняла, о чем он говорит, но слова его ей не нравились. Смотреть на животных и соплеменников как на мешки — делать их «потрошение» более легким. Если не помнить о потере, то не будет ничего ценного. В таком мире перестаёт цениться любая жизнь… Она глянула на Рансепта. Он стоял на середине тракта, напротив могил, но смотрел куда-то вдаль, за поворот. Ребрышко сидел у ноги. Во всем этом была какая-то безнадежность; она ощутила, как подступают слезы к глазам.
— Есть могила поменьше? — спросила она, не желая внимательно рассматривать каменные груды, не желая, чтобы глаза узрели очередную неприятную истину.
Кастелян покачал головой: — Мальчик ушел, по крайней мере вначале. Кстати, наши «друзья» недалеко. Пытались обогнуть грязи, а для этого нужно идти пешком. Думаю, мальчик, чувствуя погоню, погнал лошадь прямиком.
— И? — спросила она, подходя.
— Под вон той равниной озеро. Глубокая грязь. Его лошадь не могла пройти. Возможно, он утоп вместе с ней.
— Они нас заметили?
— Нет.
— Так отойдите.
Он нахмурился и зашел за выступ скалы. — О чем вы думаете, миледи?
— Когда вестник прискачет в Оплот, кастеляна на месте не будет. Кто-то знает, где мы сейчас?
— В мое отсутствие командует сержант Брут. Он будет смотреть и моргать, и вестник решит, что у него камни вместо мозгов.
— И что?
— И он уедет назад. Выполнив задание, оставив вести Бруту.
— Думаю, нужно убедиться, что Орфанталь еще жив.
— Миледи, мальчик должен стать заложником?
— Да, в самой Цитадели.
— И его послали всего лишь с горсткой караванной стражи?
— Да. — Она помедлила, прежде чем добавить: — Должны были быть причины.
Рансепт снова оглянулся, по обыкновению раззявив рот, и его некрасивость вдруг показалась ей какой-то милой, почти благородной. «В том храме, в видении, я могла бы сделать его красавцем» . Да, надо было бы. Она с внезапной страстью пожелала сотворить его заново.
— Кастелян, разве нельзя исцелить? Ну, ваш нос.
Он посмотрел искоса. — Лучший способ — сломать в другую сторону.
— И почему не попытались?
— Вам когда-нибудь ломали нос, миледи?
— Нет.
Он пожал плечами и отвел взгляд. — А я пробовал. Шесть раз.
Она поняла, что внимание его обращено на могилы, и это не праздное любопытство. — Что, Рансепт? Что вы нашли?
— Нашел? Ничего, миледи. — Он подошел ближе, разглядывая могилы. — Когда они встали под Оплотом и вы решили спуститься и посетить их, то приказали мне приготовить хорошей еды на четыре дня. Для семерых.
Она посмотрела на пирамидки. — Если под каждой одно тело…
— Кто-то скрылся, — кивнул он.
— И куда пошел?
— Миледи, на это мог бы ответить старина Ребрышко. Но мы не готовы ночевать снаружи. Я предложил бы…
— Говорите.
— Послать его.
— Зачем?
— Сделать что нужно.
— Вы сказали, это простой пес!
Рансепт пожал плечами: — Просто предложение, миледи.
Сакуль вскинула руки. — О, ладно, как скажете. Он же простой пес.
— Можем пойти по дороге назад, в Оплот, — продолжал Рансепт, — и встретить тех всадников.
— Нет, лучше не надо. Найдите еще один окольный путь.
— Как пожелаете.
— Рансепт. — Сакуль вдруг ударила мысль. — Поблизости нет других тайных храмов, правда?
— Ничего достойного такого названия, миледи.
Капрал Ренф выехал из Харкенаса в разгар ночи. Его отправили передать приказ Хунна Раала, убедиться, что командиры отрядов не начнут творить насилие, избегнут контактов с населением. Планы отложены. Ренф был рад это слышать. Он не мог примириться с происходящим, одна мысль о пролитии благородной крови ради каких-то высоких целей наполняла его тошнотой, ужасом и чувством вины.
Хуже всего, когда капитан напивается, разнуздывая свою кровожадность и суля всяческие ужасы знати и вообще всем, кто не в Легионе. Нутряной его жар заражает приближенных. Не раз Ренф раздумывал, не отыскать ли солдата из дом-клинков Аномандера, не выдать ли весь заговор.
Но Урусандер заслуживает лучшего. Ренф знал: все зло исходит от Хунна Раала, и если нет иронии в том, что выходец из знатного, но захудалого рода копит ненависть к своему кругу, то ирония уже стала мертвым сорняком на поле душ. Но кто так глуп, чтобы в это верить?
Опьянев, Хунн Раал показывает течения более глубокие; в дерзости своей он видит в Урусандере лишь средство. Капитан может без конца выпячивать мечту о справедливости и восстановлении чести легиона и всех бывших служак, но за благочестивым жаром таится что-то иное, и капрал Ренф ему не верит.
Перемены пришли в Харкенас. Жрицы и священники толпились в коридорах и залах всю ночь, но казалось, они могут лишь бесполезно обмениваться вопросами, на кои не найти ответов. Он с трудом сумел выбраться из Цитадели незамеченным.
На улицах остатки грязи наводнения запятнали мостовые и раскрасили озаренные факелами стены домов. Они словно стали наглой похвальбой, святотатством. Пока он проезжал через город к мосту, что уводит на запад, беспокойство всё усугублялось. Вера всегда была на грани кризиса, но, похоже, злосчастное появление Азатенаи и темные, тревожные чудеса столкнули всё за край.
Хунн Раал твердил, что сейчас как раз время для возвышения лорда Урусандера. Едва он встанет рядом с Матерью Тьмой, неуправляемые элементы будут приведены к покорности, исправятся все угрожающие вере расколы. Хотя занимался он прямо противоположным: рассылал во все концы вестников с приказами затаиться. Пьяницы имеют обыкновение плеваться сразу на две стороны. Правда же в том, что Куральд Галайн охватил хаос и кровопролитие способно расшатать государство, погубив саму Мать Тьму. Короче говоря, то, что прежде казалось Ренфу простым и прямым, стало смутным, и буйный командир с налитыми кровью глазами едва ли способен был его вдохновить. Лишь верность Урусандеру удерживала поводья в руках Ренфа, а его задницу в седле.