Искоса глянув на нее, он заметил, что его весьма пристально изучают. Но она тут же отвела взор. — Милорд, в деревне есть и те — по большей части старушки — что не одобряют ваших ночных визитов в… гм, в таверны.
— Неужели?
— Но по словам вашим я поняла, что вам нужно спешить, ловя удовольствия, и буду заступаться за вас, возражая грубым суждениям. Вас ждет жизнь, полная жертв, милорд.
Он засмеялся. — Значит, я прощен и чист в твоих глазах?
— Прошу прощения, если обидела. Деревня похожа на дерево, полное щебечущих птиц. Там говорят и то, и это.
— Не сомневаюсь.
Они были у подножия последнего холма. Справа, шагах в сорока от дороги, высился старый, поколения назад заброшенный каменный дом. Крыша его давно провалилась. Вбок тянулся тракт с изрытыми колеями. Оссерк замедлил скачку и окинул взглядом изгиб дороги. — Можешь не верить, — сказал он, — но я оценил твое великодушие, Ренарр. Мне кажется, это последние дни моей свободы, и те вести, что я несу, лишь сильнее разжигают искру уверенности. Скажу тебе, — добавил он, всматриваясь в нее, — что жажду нежных объятий, которых не купишь за деньги.
Она встретилась с ним взглядом и повернула лошадь на разбитый тракт. Глаза были затуманенными. — Думаю, милорд, ваш отец и весь мир могут подождать еще немного?
Он кивнул, не решаясь заговорить.
«Желая, чтобы женщина отдалась свободно, Оссерк, дай ей знать, что ты ценишь ее выше себя. Будь нежен, касаясь ее, а потом не бахвалься перед другими. Есть много видов любви. Одни малы и скоротечны, словно цветок, а другие длятся долго. Цени любую любовь, ибо мир редко одаряет нас. Ты слушаешь, мальчик?»
«Да, Хунн Раал. Я всегда слушаю, что ты скажешь… пока ты не напьешься так, что не можешь сказать ничего ценного».
«Но, малыш, я никогда так не пьянею».
На полпути к заброшенному дому он увидел, как гладкий камешек вскальзывает из ее руки. Пропадая в желтой траве.
Стреножив лошадей за домом, чтобы не видно было с дороги, Оссерк взял Ренарр за руку и провел сквозь зияющий дверной проем. Пол густо зарос травой, среди которой виднелись горбы от гнилых балок провалившейся крыши. Он потратил немного времени, расчищая место, и снял плащ.
Она стояла и смотрела, как он отстегивает доспехи, откладывает оружейный пояс. Своего тела он не стыдился — стройного, с достойными борца мышцами. Стягивая пропотевшую льняную рубаху, он поглядел на нее и увидел, что она уже сняла тунику. Белья не было, и он понял, что она купалась в ручье — наверное, омываясь после любовной ночи с женихом. Возможно, она еще чувствует на теле грубые неуклюжие руки, ощущает его поцелуи.
Он готов был изгнать эти воспоминания, чтобы возлюбленный поблек перед ее взором, чтобы она начала жаждать ласк более умелых — ведь в любовных играх шлюхи преподали ему всё, что требуется.
Она не отличалась худобой, но несла полноту с естественностью. Годы ленивой жизни еще не отяготили ее, изгибы тела были прекрасны — он как наяву видел ее в будущем, понесшую ребенка, но все так же привлекательную.
Притискивая ее к себе, Оссерк подумал, не пользуется ли она травами, при помощи которых шлюхи не дают мужскому семени пустить корень. Он полагал, что еще не зачал ни одного бастарда, хотя некоторые шлюхи исчезали и не возвращаясь, а значит, те дурацкие травы не дают полной надежности. Он не тревожился на этот счет, хотя отец вряд ли порадовался бы новости. Впрочем, Урусандер знал о странствиях сына по тавернам — нет сомнений, Хунн Раал держит своего господина в курсе… включая, возможно, все подробности.
Сначала она была робкой, но желание проснулось под его точно отмеренными ласками; как бы ему ни хотелось швырнуть ее на плащ и навалиться подобно кабану, Оссерк сдерживался.
«Есть искусство мучить женщину в постели, Оссерк. Ты хочешь дразнить… так волны набегают на берег, каждая чуть дальше прежней — только чтобы отступить прочь. Ты обещаешь потоп, ясно? Обещаешь и обещаешь, но не даешь, о нет — пока она не пожелает быть утопленной. Это поймешь по тому, как она тебя стискивает, по судорожно сжатым рукам, по вздохам. Лишь тогда ты ее берешь».
Когда он, наконец, скользнул в нее, она вскрикнула.
Он ощутил, как нечто рвется внутри, и удивился, что это. Лишь когда он кончил, откатился и увидел кровь — понял. Она ничего не знает о травах, она держит любимого на расстоянии; то, чего тот жаждет, Оссерк только что украл. С бедным глупцом покончено.
Лежа на спине, он смотрел на торопливые летние облака и думал, что же должен теперь чувствовать. — Ренарр, — сказал он в итоге. — Если бы я знал…
— Я рада, милорд, что это были вы.
Он услышал, как она чуть запнулась в середине фразы, чуть не назвав его по имени; но после произошедшего возникла новая неловкость, и Оссерк понимал достаточно, чтобы молчать. Ему не хотелось, чтобы однажды эта деревенская девица явилась к воротам крепости с огромным животом и выкрикнула его имя.
Отец принял бы ее — лишь бы выказать презрение к сыну. Были бы осложнения. К тому же он ведь ей рассказывал, верно? О будущем, о служении и ожидающих его жертвах? Она отлично поняла.
— Я не поеду по деревне рядом с вами, — сказала она.
Он кивнул, зная, что она приподнялась на локте и внимательно изучает его лицо.
— Нужно вернуться назад, к ручью.
— Знаю.
— Одной.
— Если ты так считаешь, — ответил он, отыскивая ее руку. Крепко сжал, поднес ладонь к губам. — Я буду помнить этот день, — сказал он. — Когда ускачу в пограничные земли, состарюсь под солнцем и звездами.
Смех ее был тихим и, как не сразу понял он, недоверчивым. Оссерк встретил ее взор. Она улыбалась, и было в улыбке что-то нежное и печальное. — Вряд ли, милорд, хотя спасибо вам за эти слова. Я была… неловкой. Неопытной. Боюсь, вы разочарованы, хотя отлично это скрываете.
Он сел, не отпуская ее руки. — Ренарр, я не лгу, чтобы ты чувствовала себя лучше. Я не стал бы. Говоря, что буду вспоминать этот день, я говорю искренне. Прежде всего буду вспоминать тебя. Здесь, на моем плаще. Не сомневайся, не рань меня.
Она онемела. Она кивнула, и на глазах показались слезы. Внезапно она показалась совсем юной. Он всмотрелся в лицо… — Ренарр, когда была ночь первой крови?
— Два месяца назад, милорд.
«Возьми меня Бездна! Удивляться ли, что нареченный только жаждет?» Он встал, потянувшись за рубахой. — У тебя опухли губы, Ренарр. Успокой их холодной водой потока. Боюсь, борода моя расцарапала тебе шею.
— Я буду собирать ягоды, исцарапавшись еще больше.
— Даже лицо? Надеюсь, не сильно.
— Не сильно. И колени, будто я споткнулась и упала.
Он натянул брюки и начал собирать доспехи. — Ты так умна, Ренарр. Я решил, что ты старше.
— Что есть, то есть, милорд.
— Назови отца и мать.
Она моргнула. — Мама моя умерла. Отца зовут Гуренн.
— Старый кузнец? Но он был женат на капитане… Бездна подлая, она твоя мать? Почему я тебя не знаю?
— Я была не здесь.
— А где?
— В монастыре Ян, милорд. И вряд ли вы часто встречали маму. Она погибла в кампании против Джелеков.
— Это я знаю, — кивнул Оссерк, пристегивая меч. — Ренарр, я думал, ты просто девица… то есть женщина из деревни.
— Именно так.
Он уставился на нее. — Твоя мать спасла жизнь моего отца в день ассасинов. Она и Хунн Раал…
— Знаю, милорд, и благодарна.
— Благодарна? Она умерла…
— Выполняя долг, — ответила Ренарр.
Он отвел взгляд, руками расчесывая волосы. — Мне нужно подумать.
— Не о чем. Я буду вспоминать этот день. Больше ничего нам не нужно, правда?
— А если ты понесла мое семя?
— Я не буду предъявлять претензий, милорд. — Она чуть помедлила. — Почти все, что я слышала о вас, милорд, рассказывал отец…
— Который нас ненавидит. И мы на него за это не гневаемся, Ренарр — пусть знает. Он потерял любимую. Отец мой до сих пор плачет, вспоминая тот день.
— Все хорошо, милорд. Именно безрассудные высказывания отца родили во мне любопытство, желание увидеть самой. И, подозреваю я, он насчет вас ошибался.
Оссерк хотел сказать что-то еще, но мысли не появлялись. Она подошла ближе и поцеловала его, а потом отвернулась. — Подожду здесь, пока вы не отъедете подальше, милорд.
Ощущая себя беспомощным, Оссерк покинул разрушенный дом. Взял обеих лошадей и вывел на тракт.
Заметил в траве блеск — полированный камешек — помедлил, но двинулся дальше.
Еще через три шага обернулся и пошел назад. Подобрал камешек и положил в кошелек на поясе.
На дороге сел на боевого коня и, ведя Нез за узду, галопом поскакал на холм.
Впереди, сразу за селением, поднимали флаг над Тифийскими воротами у подножия холма, возвещая возвращение Оссерка. Вид устремленного в небо и плещущего под ветром знамени радовал Оссерка, пока он миновал телеги купцов и прижавшихся к обочине, склонивших головы путников. Поле флага было чисто-голубым с россыпью золотых звезд, подобающей носителю крови Вета. Второй шест рядом с семейным флагом оставался пустым, как заведено было со времени роспуска Легиона Урусандера.
Домовые клинки — все как один опытные ветераны Легиона — отгоняли народ от проезда. Он проскакал в ворота, не замедляясь, отвечая на приветствия старых солдат. Дорога дальше шла в гору, Кирил запыхался, когда они достигли Верхних ворот.
Он въехал во двор, ожидая увидеть отца на ступенях — ведь его должны были известить о возвращении сына. Однако там стояли лишь лакеи. На миг, у Тифийских ворот, на него накатило искушение осадить коня и потребовать поднятия флага Легиона, но он побоялся отказа дом-клинков. Вообразил суровые, поднятые к нему лица… сержант говорит, что лишь командир Легиона смеет отдать такой приказ… Авторитет Оссерка был весьма хрупким — тонкая шелуха, и то оставшаяся лишь от уважения к Урусандеру. Так что он отбросил такую идею, о чем сейчас пожалел: второй флаг наверняка заставил бы отца выйти навстречу.