Крики со стороны главного входа. Дом-клинки внутри. А он близко подошел к двери заложницы, гадая, не поздно ли. Ее успели убить…
Пять шагов до двери. Засов вдруг поднялся, дверь отворилась. Заложница встала на пороге. — Вент? Что такое? Я видела, по двору бежали…
— Госпожа, прошу назад в комнату, — велел Вент.
Она заметила нож в руке и отступила; он видел страх в глазах.
Вент покачал головой. — Ассасины, госпожа. Произошла резня в доме. Идите назад. Я буду сторожить проход по появления домового клинка.
— Резня? Кто? Мои служанки?
— Не знаю насчет них, госпожа, но боюсь худшего. Только мы с Сетилом пришли на ужин — никого больше. Ни Атран, ни Хайдеста или Хилит. — Он обернулся на стук быстрых шагов в коридоре. Сердце вдруг застучало, он приготовился отдать жизнь прямо здесь, защищая ее. Порвать ублюдков… Но это оказался капрал Ялад. Молодой служака был бледен, держал меч наготове. Вытянулся, завидев Вента и Сендалат. — Хорошо, — сказал он, нервно кивнув. — Оба со мной…
— Капрал, — сказал Вент, — не лучше ли заложнице остаться в сво…
— Нет, я хочу собрать всех выживших в обеденном зале. Верно, можно бы поставить охрану — но, не узнав характер врага, я не решаюсь разделять взводы.
— Капрал, в вашем распоряжении шесть сотен клинков.
— Взводы, которые знаю и которым доверяю, мастер. Другие остаются в лагерях.
— Не понимаю, — вмешалась Сендалат.
— Госпожа, — отвечал Ялад, — если мы поспели вовремя, ассасины еще среди нас. Не ясно, как они вошли в дом… но возможно, здесь были сообщники. Да если учесть число новобранцев, убийцы могут быть из числа дом-клинков. Я уже определяю, нет ли отсутствующих. А пока что пусть выжившие будут в одном месте, где я смогу их сохранить. Так что прошу вас идти за мной.
Вент указал Сендалат место между собой и Яладом, и так они втроем торопливо зашагали к обеденному залу.
— Почему это случилось? — спросила Сендалат.
Видя, что Ялад не отвечает, Вент откашлялся. — У лорда есть враги при дворе, госпожа.
— Но его здесь нет!
— Да, госпожа, его нет.
— Будь он здесь, — пробурчал спереди Ялад, — мы смотрели бы на трупы ассасинов, сколько бы их ни было. Драконус получил бы ответы, будь они живы или мертвы.
Вент хмыкнул. — Он не ведун, капрал. Не знаю, откуда ползут слухи, но я не видел ничего, способного… как и ты не видел, верно?
— Он Консорт, — возразил Ялад. — Или ты станешь отрицать возвышение Матери Тьмы?
— Не стану.
— Может, я ничего такого не видел, — продолжал Ялад, — но капитан Айвис видел.
— Вот бы капитан был здесь, — сказала Сендалат.
— Так не одна вы думаете, — буркнул Ялад, и Вент не был уверен, прозвучала ли в голосе обида. Иногда заложница вела себя как настоящее дитя.
Капрал заглядывал во все каморки горничных, но тут же захлопывал двери. — Не понимаю, — расслышал Вент его бормотание. Затем капрал остановился.
Вент чуть не столкнулся с юношей. — Что такое?
— Дочери — ты их видел? Хоть где-нибудь?
— Нет. Но и раньше видел редко, — отозвался он. «За что благодарен».
— Стойте здесь, — велел Ялад и прошел назад, к последней двери. Вошел внутрь и вернулся с окровавленными руками. Он хотел пройти мимо, но Ялад преградил дорогу, и нежеланные мысли загорелись в уме диким пламенем.
Он встретил взгляд Ялада. — Ну?
— Не сейчас, Вент. — Капрал грубо протиснулся мимо. — Идемте.
— Но как насчет девчонок? — воскликнула Сендалат. — Если они там, наедине с ассасином, нужно их искать!
— Да, госпожа, — сказал Ялад, не обернувшись. — Нужно их отыскать.
Едва пришел рассвет, как Айвис ступил на извивавшуюся меж полей дорогу. Он утомился, а в уме неотвязно висело лицо богини, пронзенной кольями на лесной поляне. Он вспоминал ее улыбку и отсутствие боли в глазах — словно раны были ничем. Но каждый раз, когда он видел лицо, словно собранное из осколков — думал о жестокости, и все виденные в жизни лица переполняли череп, как бы взывая к вниманию.
Он страшился внимания богов. У них лица детей, но они не добрые детишки; все их откровения ему уже знакомы, отражены во многих мужчинах и женщинах. Та же злобность. То же бесстыдное равнодушие.
Жестокость — мост между смертными и богами, и строят его руки обеих сторон, камень за камнем, лицо за лицом.
«Все мы — любой и каждый — художники. И вот наше творение».
Оказавшись в виду имения, он заметил снующих по полям дом-клинков, а через миг едва не десяток кинулся к нему. Похожи на детей, когда что-то пошло не так. Свет солнца был ярким и странно острым, словно все вокруг нарисовано красками, а каждый оттенок таит в себе некую долю иронии. Айвис помедлил и зашагал по мосткам через ров, чтобы встретить стражу своего Дома.
Четырнадцать
Крил Дюрав помнил то лето, когда был совсем юным и жил в поместье с родной семьей. Как-то раз дерево упало и перегородило ручей. Вода скопилась, создав лужу, а потом и пруд. Он помнил, что следил за муравейником, оказавшимся на пути поднимающейся воды. День за днем он возвращался, наблюдая, как осыпается бок муравьиного холма; а на вершине насекомые продолжали обычную суету, словно слепые к грядущему. Но однажды, придя, он нашел на месте муравейника только мокрую кучу грязи и сора, увидел среди ила яйца и утонувших муравьев.
Теперь он, непонятно почему, думал о том гнезде, стоя и глядя на восток, на столб вздымающегося в небо дыма. Весь поезд остановился, пока лорд Джаэн с дюжиной дом-клинков ездит на разведку, а они всё не возвращались. Крил остался в карете, формальный командир оставшихся восьми клинков, хотя приказывать было нечего.
Во время путешествия к месту свадьбы Энесдия обязана была оставаться скрытой от взоров за ставнями окон кареты, общаться лишь при помощи трубы или горничной Эфеллы, которая сидела рядом с кучером. А где-то на северной дороге из Харкенаса лорд Андарист принужден к такому же одиночеству. Конечно, если они уже выехали из города. Эти древние традиции содержали в себе символическое значение, но Крил мало ими интересовался. Как сказал однажды поэт Галлан, традиции скрывают очевидное, а привычки укрепляют мир.
В следующий раз он увидит Энесдию вставшей лицом к лицу с будущим мужем на пороге дворца, воздвигнутого Андаристом в знак любви. А Крил будет улыбаться рядом с отцом — заложник, ставший братом, брат, полный братской любви.
«Но я ей не брат».
Тракт был практически пуст, опушка слева, прорезанная выходами узких дорог, казалась лишенной жизни: деревья словно кости, листья словно лепестки пепла. Река справа показывала берег, развороченный — грязь, вырванные растения — прошедшим не в сезон разливом. Прежде, выезжая из Дома Энес, они скакали со скоростью реки, но теперь знакомые воды, казалось, умчались вдаль, а на их место пришло что-то иное, темное и чуждое. Он понимал, что это чепуха. Речные струи нескончаемы, неведомые истоки в северных горах никогда не иссохнут.
Бросив очередной долгий взгляд в сторону исчезнувших разведчиков, Крил повернулся и подошел к реке поближе. Черная вода таила неведомые обещания, но даже если протянуть ладонь, она останется пустой. Он подумал о леденящем, отупляющем плоть касании глубин. «Речной бог. Твоя вода не чиста, и ты остаешься слепым к берегам и стране, что дальше. Но мне интересно… ты голоден? Алчешь того, что недоступно? Того, чего тебе не победить? Традиции течений, обычаи наводнений, загадки речного дна: вот чему готовы поклоняться отрицатели. Я не вижу в том вины».
Свадьбы будет последней его обязанностью в семье Энес. Дни заложничества подошли к концу. Он ощущал себя вороной в стае певчих птиц, измученной сладкими трелями и стыдящейся хриплого карканья. Дюравы посвятили себя клинку, жили в традициях насилия и убийства; хотя Крил еще не прерывал чужую жизнь, он знал: придет нужда, колебаний не возникнет.
И тут же он вспомнил о капитане Скаре Бандарисе и жалкой стайке детей Джелеков, которых тот сопровождал. С ними было уютно. Понять разум солдата — простая задача; даже встреча с взорами дикарских щенков оказалась упражнением в узнавании, хотя по спине и пробегал холодок.
Семья Энес уже казалась чужой, связи растягивались и рвались, словно гнилые сухожилия. Он почти готов был выхватить меч и порубить тех, кто рядом. «Покончено с капризными девицами и грустными стариками. Покончено с недобрыми, слишком многое видящими художниками. Довольно с меня хихикающих служанок, при малейшей возможности сверкавших голизной, словно я был рабом искушений. Пусть ими насладится Оссерк — если верны россказни Скары Бандариса.
Спиннок, где ты сейчас? Хотел бы я скакать рядом, мгновенно вернувшись домой».
Он мог бы даже вступить в отряд Скары. Великий Дом Дюрав умирает. Может, он уже мертв, накрыт тенью родственников — Хендов. Они-то на уверенном подъеме. Крил сам не стремился к общению, и не было в окружении достойного веры сплетника, готового передать разговоры о нем самом; но Крил подозревал, что положение его ничтожно, а перспективы нерадостны. И хорошо: одна мысль о блуждании по Цитадели, о роли дворняги, охотящейся за подачками знати, вызывает отвращение.
Река текла перед глазами. Если бы он решил сдаться здесь и сейчас, предложив молитвы речному богу, просьба была бы скромной. «Вымой сумятицу из черепа моего. Унеси прочь, пошли в черный ил, к мшистым корягам и скользким валунам. Забери все прочь, прошу тебя.
Один взмах меча, и любовь умирает».
Он услышал позади лошадей. Скачут со всей прыти. Отвернулся от реки — молитва осталась невысказанной, сдача в плен берегу не оконченной — он вернулся на дорогу.
Лицо Джаэна помрачнело, Крил тотчас заметил перемену в солдатах за спиной лорда. Напряженные лица под ободками шлемов. Мечи лязгают в ножнах. Отряд встал. Крил перевел взгляд на Джаэна и поразился преображению старика. «Певчая птица простерла черные крылья, а за ней вьется дюжина ворон.