— За Хунном Раалом не пойдут.
— Сознательно — не пойдут.
Капитан бросил озадаченный взгляд и тут же прищурился. — Лучше пойду писать письмо. Может, встретимся на северной дороге за воротами.
— Я буду в восторге, друг.
Два щенка сцепились в драке, заблестели зубы и полетела шерсть.
Госпожа Хиш Тулла сидела в кабинете своей резиденции и держала в руках письмо, размышляя. Вспоминая последнюю встречу с тремя братьями и неуместность своего вмешательства — тогда, в час горя у гробницы отца, когда пошел дождь и она укрылась под деревом, пережидая тучи. Вспоминая лицо Аномандера, более суровое в сравнении с теми временами, когда они делили одно ложе. Пластичная юность, мягкая кожа, никаких острых углов, как и подобает воспоминаниям о счастливых днях… но в тот день он, не укрывший лицо от ливня, показался гораздо старше нее.
Она не любила самоанализа. Собственное отражение вызывало в ней странное суеверное чувство, и Хиш избегала возможности увидеть себя в зеркале или незамутненной воде: призрачную тень кого-то похожего на нее, размытый образ, ведущий параллельную, дразнящую воображение жизнь со своими незримыми тайнами. Она боялась найти в себе зависть к иной жизни. А самым неприятным было бы встретиться взорами с той загадочной дамой и увидеть в угрюмых, стареющих глазах полчище личных потерь.
Послание дрожало в руках. Мужчины вроде Аномандера заслуживают быть неизменными, так она всегда думала, готовая держаться за нелепую веру, будто это позволит сохранить прежние дни. Ее страшило раздутое слухами преображение Сына Тьмы под влиянием мистических сил Матери. Разве мало ей мрака, что сокрыт в телах? Но лишь память не меняется, память о времени до войн; и если те дни были растрачены напрасно, винить следует только себя. Никого другого.
Как они увидятся на этот раз? Что может она ответить на приглашение давнего любовника, предлагающего стоять с ним рука об руку на свадьбе брата? Лицо ее отвердело, не поддаваясь даже мягким ласкам дождя; а теперь он явится перевернутый, весь колючий и сохраняющий дистанцию.
Она боялась жалости в его жестах и заранее стыдилась собственной податливости.
Слуги суетились внизу, счищая последние следы отхлынувшего потопа. Письмо в руках было написано много дней назад, но она так и не ответила — невежливое молчание, которое не оправдать разливом воды. Но, возможно, он успел забыть о приглашении. Цитадель охватили беспорядочные события. Первый Сын по долгу службы должен погрузиться в эти заботы, забыв даже о свадьбе брата. Вполне можно вообразить его опаздывающим на церемонию. Андарист встретит его всепрощающим взглядом, а для женщины, которую он держит за руку, это лишь мелкое замешательство…
Назначенное время близилось. Но у нее оставались еще заботы по дому. Полки в погребе упали, залитое водой помещение заполнено гниющей пищей и мохнатыми трупиками утонувших в воде и грязи мышей. К тому же старуха-мать одной из горничных умерла — от паники, вероятно, увидев, как темная вода рвется в каморку — и отсыревшие комнаты внизу полны горя. Несчастная женщина заслуживает утешения.
И всё же она просто сидит здесь, одетая как госпожа Дома, не в элегантное, подчеркивающее женственность платье, что более подобало бы свадебной церемонии. Доспехи вычищены, кожаные ремни блестят от свежего масла. Все заклепки на месте, все сияют словно драгоценные каменья; пряжки и пластины в полном порядке. Клинок у бедра — доброе иралтанское лезвие, выкованное четыре столетия назад и прославленное верной службой, в ножнах из лакированного черного дерева с серебряной оплеткой; кончик ножен отполирован от частого прикосновения к лодыжке.
Плащ ожидает на спинке кресла — иссиня-черный, с воротником кремового оттенка. На столике новые перчатки, черная кожа с железными полосками, на раструбах переходящими в чешую. Слуги успели размять ладони и пальцы перчаток, чтобы они хорошо гнулись.
Во дворе готовился к ее появлению грум, держа под уздцы боевого коня.
В этом могут увидеть оскорбление — гнев на суровом лице Аномандера, позади него пришедший в ярость Андарист… Вздохнув, она опустила письмо на столик и встала, направившись к плащу. Накинула на плечи, застегнула воротник, взяла перчатки и вышла в приемную.
Стоявший там пожилой мужчина хромал на одну ногу, но отказывался сесть в кресло. Мальчик же, что пришел с ним, быстро заснул на диване — все еще в рванье, грязь прилипла, как вторая кожа. Она еще несколько мгновений всматривалась в мальчишку, потом поглядела на Грипа Галаса.
— Временами, — начала она, — я интересовалась, что с вами стало. Аномандер дарит верность тем, кто верен ему, а ваша верность не подлежит сомнению. Вы хорошо умели обеспечивать уединение своему хозяину и мне… в те, давние дни… пусть даже иногда вам приходилось отвлекать его отца.
Глаза Грипа чуть смягчились от воспоминаний, но он тут же опомнился. — Миледи, господин нашел мне и другие задания. Во время войн и после.
— Хозяин рисковал вашей жизнью, Грип, хотя вы заслужили почетную отставку и милый деревенский дом.
Старик скривился. — Миледи, вы описываете могилу.
Мальчишка так и не пошевелился от звуков разговора. Она снова внимательно его оглядела. — Говорите, у него при себе послание?
— Да, миледи.
— Вы знаете содержание?
— Нет, он очень осторожен.
— Уверена. Но он спит как убитый.
Грип вдруг словно стал ниже ростом. — Мы потеряли лошадь на реке. Чуть не утонули оба. Миледи, он еще не знает, но письмо в оловянной трубке не прочесть. Чернила смылись и растеклись, ничего не сделать. Но печать на пергаменте уцелела и она, вполне очевидно, из вашего имения.
— Сакуль, полагаю, — задумчиво сказала Хиш Тулла. — Он Корлас по крови?
— Так мы поняли, миледи.
— И предназначен Цитадели?
— Для попечения Детей Ночи, миледи.
— Дети, — сказала Хиш, — успели повзрослеть.
Грип промолчал.
Они лишь мимолетно встречались взглядами, но Хиш уловила в глазах Грипа что-то странное — краткие вспышки, едва заметные намеки на… что?
— Миледи, мальчик настаивал, чтобы мы первым делом нашли вас.
— Я так и поняла.
— Хотя я охотнее пошел бы к своему господину.
— Но не пошли.
— Он из знати, миледи. Моя обязанность — охранять его в пути. Он смелый, этот малыш, не жаловался на перенесенные тяготы. Но оплакивал умирающих коней.
Она метнула ему очередной испытующий взгляд и улыбнулась. — Как и сын Нимандера много лет тому назад. Ваш конь, помните? Сломал переднюю ногу, верно?
— Тому мальчишке не следовало посылать коня в столь резкий скачок, миледи.
— Ценой оказалась жизнь скакуна.
Грип отвел глаза, пожал плечами. — Его имя Орфанталь.
— Неприятное имя, — заметила она. И нахмурилась, вновь замечая странное выражение лица Грипа. — Вы хотите что-то сказать?
— Миледи?
— Я никогда не гневалась на вас. К чему стеснение? Говорите прямо.
Он опустил глаза. — Простите, миледи, но… Я рад снова вас видеть.
У нее сдавило горло. Хиш чуть не протянула руки, чтобы показать: его чувство ей вовсе не противно, она испытывает то же самое… Однако что-то ей помешало. Вместо этого она сказала: — Нога, похоже, готова под вами подломиться. Я настаиваю на вызове лекаря.
— Уже заживает, миледи.
— Упрямый старикан.
— Времени мало, если мы действительно хотим их застать.
— Разве вы не видите, что я готова? Ладно, давайте донесем неприятные новости вашему господину и как можно смелее выдержим ярость Андариста по поводу нашего военного вторжения. Тем временем мальчик отдохнет здесь.
Грип кивнул. — Полагаю, это было невезение, не попытка убийства. Мальчик мало что значит для кого бы то ни было.
— Кроме бродившей по дорогам смерти. Нежеланное дитя как символ нежеланного раздора в государстве. Лучше бы придумать ему иное имя. Идемте, пора ехать к вратам Цитадели.
Галар Барес ослеп, но ощущал присутствие Хенаральда рядом. Темнота в Палате Ночи была жгуче-холодной и странно густой, почти удушающей. Он пялился, ничего не видя, и слышал тяжкие вздохи владыки Хастов.
А через миг прозвучал женский голос, так близко, что Галар Барес ожидал ощутить ее дыхание на щеке. — Возлюбленный Первенец, к чему мое благословение?
Аномандер ответил, хотя Галар не сумел понять, откуда доносится голос: — Мать, если мы лишь твои дети, то потребности наши просты.
— Но удовлетворить их непросто, — возразила она.
— Неужели ясность не добродетель?
— Будешь говорить о добродетели, Первенец? Пол под твоими ногами вполне прочен, можешь ему доверять.
— Пока не поскользнусь, Мать.
— Думаешь, этот клинок уменьшит сомнения? Или тебе поможет мое благословение?
— Едва клинок скользнет в ножны, Мать, я получу двойное благо.
Мать Тьма замолчала на миг, потом сказала: — Владыка Хаст, что вы думаете о добродетелях?
— Я знаю многие, — отвечал Хенаральд, — но, боюсь, мысли мои незначительнее псов, что кусают коней за ноги, получая в ответ лишь удары копытами.
— Но ваши псы-мысли… быстры и увертливы?
Хенаральд крякнул, но Галар не смог понять, было ли это знаком одобрения. — Мать Тьма, могу ли я предположить здесь, что лучшие добродетели — те, что расцветают незримо?
— Мой Первый Сын, увы, ходит не по садам. По твердому камню.
— Но все ждут стука его сапог, Мать Тьма.
— Именно.
Аномандер раздраженно зашипел. — Если ты нашла новые силы, Мать, я желаю знать. Покажи или хотя бы намекни. Это твое правление, и как пустота жаждет заполниться, так все мы ожидаем исполнения веры.
— Могу лишь отступить под твоим напором, Первенец. Чем лучше понимаю дар Темноты, тем сильнее осознаю необходимость ограничения. Риск, думаю я сегодня, в сковывании того, чего нельзя сковать, в привязке к месту того, чему должно блуждать. Да, мера всякой цивилизации состоит в окончании скитаний; но при этом оканчивается и неизменность грядущего.
— Если ничто не меняется, Мать, надежда должна умереть.