Дойду! Непременно дойду!
Проснулся с рассветом, прекрасно отдохнувший и полный сил. Допил настой, подкрепился остатками каши. И уже час спустя шагал по изрядно надоевшим рельсам вперед, на север.
Скоро попались и очередные путешественники.
По полотну навстречу мне неторопливо двигались двое мужиков, одному лет под пятьдесят, второй помоложе, лет двадцати-двадцати пяти. Оба невысокого роста, одеты в невыразимое буро-серое рванье и лапти, лица заросли давно не стриженными бородами. Весь их багаж состоял из микроскопических узелков.
Скрываться в горах от таких колоритных персонажей мне показалось совсем уж лишним.
Подходя, они дружно, чуть не в один голос поздоровались со мной. Я ответил и на всякий случай широко улыбнулся. Наверное, необычность моей мимики придала старшему решительности. Он остановился и спросил:
– Хозяин, а у тя спичек нетути?
Чего-чего, а этого добра я взял с запасом. Незаметно сбросив в кармане с руки петлю кистеня, вытащил уже початый коробок.
– Держите, уважаемый.
Мужик протянул было руку, но враз конфузливо отдернул:
– Тако бы и табачок имейца? Я ж об спичках токмо так, глянуть, каков ты человек есть.
– Увы… – развел руками я. – Понимаете ли, не курю совсем. – И доверительно добавил, так как давно убедился, что в некурящего парня местные отказываются верить наотрез: – Доктора запретили, сказали, что и года не протяну, если не брошу немедля.
– Вон оно че… – протянул собеседник, явно пытаясь осознать полученную информацию. – Мы ж ден пять как не курили. Тянет тако, не дай господи!
– Погодите чуток. – Я вовремя вспомнил, что в советской стране курят примерно то же самое, чем я собирался отпугивать собак. – Курить-то и правда не курю, а вот приятели иногда балуются.
Сняв рюкзак, залез в боковой карман и выудил заботливо завернутую в промасленную папиросную бумагу пятидесятиграммовую пачку. Отсыпал добрую половину в трясущиеся, покрытые трещинами и мозолями руки.
Мужики мгновенно свертели из куска газеты самокрутки, прикурили и, окутавшись клубами удушливого дыма, уселись прямо на оголовок рельса.
Я пристроился напротив:
– Вы хоть откуда такие будете? Из лагеря, поди, освободились?
– Та нет же ж, по вольному найму мы, лес валили, – охотно отозвался молодой.
Он рассматривал мою некурящую персону с тем же старанием, что появляется у детей на экскурсии в зоопарк при виде фиолетового языка у жирафа. Вроде давно знакомая по картинкам животина, а взяла и удивила на ровном, можно сказать, месте.
– Насилу тока живы вырвались, – мрачно добавил старший.
А младший тут же дополнил с издевкой:
– Заработать собирались! Вот оно и получилось. – Он вытянул ногу в рваном лапте, из которого во все стороны торчали ошметки обмотки. – Весь заработок такой же ж.
– Ох ты господи! – широко перекрестился его напарник. – Нонче вона, люди бают, в лагере-то лучшее, чем на воле. Хлеб, кашу дают. А на воле че? – Он с видимым наслаждением затянулся. – Вот те и вся воля туточки. Здеся куш вербовщики посулили, а хлеба, одежи нету, жить негде, гнус жрет поедом али мороз кусает, до дому начальник не пущает, документу нипочем не дает. Мы ж ево Христом Богом молили, пустите, видите ж, мрем тута. Отощавши еще с дому, сил нету, а баланы пудов пяток тянут, а то и поболе. А их ж по болоту тягать! Ну, пожалел он нас, все ж тако добрый человек, дал документу. Тако идем таперича, тута хлеба просим, тама – еще че. Верстов сто почитай на чугунке проехали, нету боле денег совсем. Не чаем, как до Питера добрести.
– А в Питере че? – зло сплюнул молодой. – Накормят тебя в Питере, как же ж.
– В Ленинграде накормят, – вмешался я в перепалку. – Большой город, не откажут, а лучше к ремеслу пристраивайтесь. – Вспомнив историю, продолжил: – Только не вздумайте на Украину или в Поволжье идти, недавно слышал от ученых друзей – голод там ожидают великий через два или три года.
– Тако будем сызнова христарадничать, – покорно согласился старший, совершенно не обратив внимания на предупреждение.
– Одежу чаял справить. – Удивительно, но молодого парня тоже не заинтересовали слова о грядущем голоде. – А теперь домой голышом придем. Ну, пошли, че ли?
Двое вольных граждан СССР поднялись на ноги. Старший умильно посмотрел на меня:
– Можа, хлебца лишку найдется?
– Хлеба нет точно, – ответил я, поднимаясь вслед за ними. – Но, знаете, я же ученый-биолог! Мне и не нужен хлеб совсем, вот. – Я протянул горсть захваченных пожевать в дороге подсохших кусков подкорья.
– Не, – враз поскучнели мужики. – Благодарствуем, но режка-то{154} у нас есть покуда, только ей и пробавляемся. Да только силы с нее нет вовсе!
На том и расстались.
Как ни хотелось мне расспросить о выживании на подножном корму крупнейших в мире специалистов этого дела, русских крестьян, но неуместно. Назвался ученым как-никак, вредно усугублять странности, когда за спиной застава на заставе.
Но странное безразличие, выказанное мужиками по поводу грядущих событий, накрепко врезалось в память. Разгадка пришла лишь много позже: если говорить языком науки, я превысил горизонт планирования, а говоря проще – нельзя напугать грядущими ужасами тех, кто без малейшего преувеличения живет некрасовскими словами «а кабы к утру умереть – так лучше было бы еще»…
Едва уйдя за поворот, я перешел на бег – хотел догнать лидера, старика с козой на веревке. Да еще сзади замаячили какие-то дорожные рабочие, не иначе обходчики. Кто разберет, что у них на уме и какие в их тусовке приняты расценки за бегунков.
Старания не помогли, спокойных километров вышло до обидного мало. Впереди показался невысокий, но длинный мост через реку, аж на двух быках, и я с ходу свернул в лесок – подыскивать наблюдательный пункт.
К моему удивлению, «донора» никто не задержал ни у ближнего конца, ни у дальнего.
Пропыхтел дымом паровоз навстречу, затем реку пересекла группа неплохо одетых мужчин, поболтавшая о чем-то минут пять с догонявшими меня обходчиками, и опять поезд, только уже попутный пассажирский.
Как ни рассматривай сооружение, но нет ни постоянного караула в специальной избушке, как на Кемском, значительно более крупном мосту, ни тайной засады в лесу, как на мелком мостике через Летнюю.
Немалая радость – пробежать километр за пять минут куда лучше, чем тащиться в обход полдня. Заодно можно утолить жажду в реке Поньгоме – оказалось, что даже в таком насыщенном ручьями и болотами краю тяжело выживать без фляги.
Всего-то спуститься по заботливо выкошенному с осени откосу…
Чтобы нос к носу упереться в позевывающего патрульного!
Дрыхли, суки!
Кистень, предусмотрительно зажатый в кулаке правой руки «всегда, когда возможно», вылетел вперед натурально от испуга, то есть быстрее, чем я успел подумать. Есть, однозначно есть польза от тренировок, которыми я баловался несколько последних дней, пережидая длинные вереницы вагонов и некстати бредущих людей.
Главное, попал более чем удачно – голыш смял скулу и висок уже немолодого, скверно бритого бойца в выцветшей гимнастерке и буденовке.
На мгновение я впал в ступор, но мат пополам с яростным рычанием вывернувшегося из-под низкого моста напарника заставил действовать: я что было сил рванулся навстречу к уже прикладывающему винтовку к плечу чекисту, соображая, как бы половчее нанести удар кистенем.
Безуспешно – использовать мозг в таком деле явно вредно.
Пока «долетел», пока замахнулся – противник пригнулся и, пропуская снаряд над головой, даже спустил курок. К счастью, он явно не учел мою скорость, а то и вообще по лагерной привычке рассчитывал стрелять в спину бегущему. Так или иначе, но моей головы – а может, груди, уж не знаю, во что он там целился, – миновало то, что вылетело из лишенного штыка дула{155}.
Еще доля секунды, и мой откормленный в благословенном двадцать первом веке центнер, успевший ужаться за время пребывания в СССР всего лишь килограммов на пятнадцать, впечатался в заметно более легкое тело, легко снося его в реку.
Винтовку этот гаденыш так и не выпустил, до последнего пытаясь передернуть затвор. Мне пришлось прыгать следом и наваливаться сверху.
Никогда бы не подумал, что смогу кого-нибудь утопить, а вот случилось же!
Вылез из реки, за шкирку вытащил на камни внезапно потяжелевший вражеский организм.
На удивление, и этот боец оказался совсем не молод – минимум лет тридцати пяти, а то и сорока, вдобавок куда больше похож на конторского служащего, чем на бойца. Вместо аккуратного армейского галифе – стеганые ватные штаны, одна штанина снизу порвалась в борьбе, поэтому хорошо видны лаковые кожаные сапоги. Петлицы со знаками различия отсутствуют вообще, хотя звезда на буденовке в наличии.
Узнавание не заставило себя долго ждать.
– Так это ж местные вохры! – воскликнул я.
То есть патрульные из ненавистной лагерной охраны, набираемой из осужденных по разным статьям чекистов. Зря я полагал, что эти сволочи исключительно в лагере службу тянут, они, оказывается, еще и на волю в секреты ходят, да еще с оружием.
От сердца сразу отлегло: одно дело – лишить жизни крестьянского или рабочего паренька, чуть не насильно призванного в ряды «непобедимой и легендарной», совсем другое – пришибить гадину, скорее всего, вчерашнего убийцу, насильника или грабителя, которого принадлежность к партии и ГПУ высоко вознесла над всеми иными кастами заключенных.
Однако рефлектировать некогда, да и после того, что пришлось увидеть и испытать в Кемперпункте…
Короче говоря, блевать и стонать ни капли не тянуло. Куда больше меня волновал тот факт, что после гибели патруля за виновным обязательно устроят грандиозную охоту со всем возможным прилежанием. Или хуже того, объявят награду за голову. Бочку керосина, центнер муки, телегу пряников… Да мало ли в мире всеобщего дефицита ништяков, ради которых местные пейзане примутся охотиться за моим скальпом, как фанаты за новым айфоном?