Одно счастье – комары передохли… Вот только надолго ли?
Лежать без дела не хотелось. Аккуратно подобрался к реке, попробовал рыбачить – увы, без малейшего успеха. Рыба как сквозь воду провалилась. Не желала есть ни червяка в глубине уютной ямы, ни пучок личинок короедов на поверхности.
Поневоле пришлось приступить к изготовлению гафов. Вроде бы не слишком сложно на первый взгляд – всего-то загнуть полосу металла толщиной миллиметра три в Г-образную кочергу. Но, имея только набор камней, трещины в скалах и топор, провозился до вечера.
Второй и третий дни скучного снежного плена ушли на ремни упряжи и качественное обвязывание загнутых в отверстии гвоздей конским волосом так, чтобы они превратились во что-то похожее на длинные шпоры, торчащие наружу вниз под углом градусов в шестьдесят, чуть выше угла «кочерги». То есть если поставить ногу на короткую сторону устройства, то длинная сторона пойдет вдоль лодыжки и икры почти до колена, а шпоры будут между ног. Пришлось изрядно помучиться с крепежом к ботинку, потом – к самой ноге, изобретать аккуратную прокладку из куска одеяла и длинную шнуровку, добавить страховочный ремень на пояс…
Ушла практически вся веревка, жаль, однако дело того явно стоило: пробный подъем на самую верхушку сосны, как и маневрирование среди ветвей, не составил особого труда.
Погода как будто ждала окончания работ – ближе к вечеру ветер резко повернул на юг, снег прекратился и сразу же начал таять, хотя, признаюсь, окончание этого процесса я благополучно проспал…
На следующий день встал ближе к полудню. Против всяких ожиданий, земля успела подсохнуть, а сквозь поредевшие тучи проглядывало солнце. Температура скакнула градусам к двадцати тепла.
За время вынужденного отдыха колбаса и сало успели закончиться, пришлось добавить к уже надоевшей сосновке треть банки «царской» тушенки. Последняя, впрочем, оказалась отменного качества: нежное, тонко нарезанное мясо, аккуратно переложенное салом, перцем и лавровым листом.
После такой еды тысячи шагов маршрута отсчитывались чуть не сами собой, без труда и проблем.
Вечером меня ждало нерадостное открытие: путеводная река закончилась озером{162}.
Уже в сгущающихся сумерках я испытал гафы в боевых условиях – влез на сосну, стоящую на берегу вновь открытого водоема, и не торопясь, с биноклем исследовал дальнейший путь.
Выводов получилось два.
Первый и чрезвычайно обнадеживающий: на дальнем конце водной глади, всего-то километрах в двух, виднелось что-то весьма похожее на устье новой речки или, что было бы куда приятнее, продолжение все той же приносящей удачу Поньгомы.
Второй – руководство к действию: левый берег озера фактически отсутствовал, вернее сказать, представлял собой заросшее кустами и камышом болото, соваться в которое не было ни малейшего желания. Зато правый казался вполне проходимым, хотя и требовал обхода в несколько километров.
Привычный паек без приварка из хлеба и колбасы показался нестерпимо скудным, даже с учетом набранной на подвернувшемся по дороге болотце прошлогодней, но все равно отчаянно кислой клюквы.
Отсыревший после снегопада хворост больше дымил, чем горел, не желая дать жара, достаточного для спокойного сна. С болота доносилось кряканье диких уток, глухо шумели сосны, ухала какая-то лесная нечисть. Ближе к полуночи на мое мокрое становище надвинулся туман, окутал ватной пеленой ближайшие сосны…
Казалось, что я безнадежно и безвылазно затерян в безлюдье таежной глуши и обречен идти так день за днем, месяц за месяцем, год за годом и не выйти никогда из лабиринта зыбких берегов и призрачного леса.
Невыспавшийся и злой встал поздно, только после того, как взошедшее солнце разогнало туман и пока еще немногочисленных комаров. Окончательно пришел в себя после изрядной порции последнего, обжигающе-горячего чая.
Дорога по краю озера оказалась не смертельной, но тяжелой – сплошной скальник. Все время то вверх – через бурелом и заросли кустов на гребень, то вниз – опять сквозь мешанину упавших за последние двести лет деревьев в узенькую долину между березок и кочек. До ручейка метра в полтора-два шириной с черным от упавшей хвои дном, абсолютно прозрачной водой и невысокими, поросшими ольшаником берегами, после недолгой переправы – опять вверх…
И так – пять раз на несчастных пяти километрах!
Наконец с верхушки сосны открылся узкий перешеек между двумя озерами, через который, собственно, и протискивалась река, чтобы чуть позже уйти на столь желанный запад.
– Точно, Поньгома, – обрадовался я. – Не потерялась путеводная моя речечка!
Однако видеть и дойти – разные вещи.
Около часа мне пришлось чавкать по бурой жиже в густых и высоких, метра под три, зарослях камыша, прежде чем я выбрался к темно-коричневой, почти неподвижной воде.
Попробовал прощупать брод предусмотрительно захваченным шестом, но он легко уходил на три метра с гаком у берега. Лишь в самом конце чувствовалось что-то мерзкое и топкое.
От осознания того факта, что подо мной не земля в привычном понимании, а плавающий слой мертвого камыша, перепутанных корней, давно перегнившей травы – то есть зачаток будущего торфяного болота, – я поежился. Воображение услужливо подсказало образ чудищ, которые могут скрываться в обманчивой тиши подобных вод.
Делать нечего, наломал небольшой стог прошлогоднего камыша, туго перевязал, погрузил все вещи и, раздевшись на радость камрадам комарам донага, пустился в плавание, едва сдерживая поднимающуюся панику.
Чумазый и злой, я выкарабкался на противоположный берег, и он «порадовал» – полным отсутствием твердого сухого места!
Болото, непроглядная стена камыша, наполненные водой ямы тянулись, казалось, без конца. Кое-где попадались провалы – узкие окна в бездонную торфяную жижу – и призрачные, сгнившие в труху остатки березовых стволов, лопавшиеся в грязь при касании.
Идти нельзя – под ногами все колышется, дышит, прогибается и булькает, того и гляди полетишь в трясину.
Стоять, впрочем, тоже получается так себе – холодно и гнус.
Так что пришлось надеть куртку, штаны, трофейные сапоги и натурально ползти на четвереньках с шестом-спасителем наперевес, чуть не подвывая от ужаса, на недалекий шум речного переката, положившись скорее на интуицию и удачу, чем на разум.
Выход к Поньгоме в месте впадения в нее с юга небольшого ручейка-притока показался праздником.
Отдых и очищающее купание под лучами солнца – более ни о чем я не мог думать.
А после того как увидел здоровенных рыбин, стоящих на перекате в ожидании пищи, в список неотложных мероприятий добавилась рыбалка. На сей раз – вполне удачная: часа вполне хватило, чтобы вытащить на лягушачью лапку двух полукилограммовых красавцев в белой блестящей чешуе и с высокими, как флаг, спинными плавниками{163}.
Пиршество удалось на славу.
К сожалению, от воспетой в южноевропейской культуре послеобеденной сиесты пришлось отказаться. Пройденный десяток километров выглядел по меньшей мере несерьезно.
Поэтому как ни хотелось завалиться в дрему с полным желудком, но через силу, с трудом и скрипом я заставил себя двигаться дальше – как обычно, на запад, вдоль реки.
Идиллия закончилась километров через пять, когда я выскочил на вырубку. Пусть не свежую, а прошлогоднюю, но сам факт!
Вернувшись чуть назад, я выбрал подходящую сосну и полез наверх.
Утешительного выяснилось мало: впереди меня ждут лоскутики полей или лугов, где разгуливают бараны, а чуть поодаль, по дороге с юга на север – как немыслимый признак цивилизации – пылит и переваливается на ухабах похожий на черную ванну рыдван, непонятно каким чудом занесенный в карельскую глухомань{164}. И уж совсем у горизонта, над стеной леса, язвами подгнившего теса торчит шпиль деревянной церквушки. Я бы ее и вовсе не заметил, если бы не крест, развернутый ко мне лицевой стороной.
К гадалке не ходить: на мосту через речку – действующая застава.
А выше по течению неизбежно встретится село – никто не поставит церковь посередине «нигде».
Так что придется обходить, и – много…
Хорошо, что чуть левее – между полями и болотами – есть выдающийся далеко на юго-запад язык леса. Вот по нему мне и идти…
«На рассвете», – решил я после недолгих колебаний.
Хотелось хотя бы еще одну ночь провести с комфортом, в тепле у костра, а для этого никак нельзя выходить в обитаемые места.
На всякий случай я отошел чуть назад, за холмик, но все равно костер разводил с большой опаской. Небольшой, между двух выворотней, да вместо привычного воткнутого в землю лапника пустил на изготовление фронтального – дальнего от лежанки – теплового экрана подвешенное на веревке одеяло. Пусть оно промокнет от утренней росы и придется тащить потяжелевший рюкзак, зато через него гарантированно не будут видны проблески пламени. Спальный, традиционно брезентовый экран-навес я сделал повыше и дополнительно замаскировал свежесрубленными сосенками…
Заснул рано в расчете на ранний же подъем, но на рассвете случился фальстарт: густо упавшая на высокую траву роса, которую я поневоле стряхивал на каждом шагу, делала мой путь заметным даже с Луны.
Пришлось ждать, пока солнце высушит с травинок и листочков предательский белесый налет.
Узкий, лишь местами отсыпанный песком тракт я перешел со всем возможным тщанием, не поленился для этого натянуть сапоги, чтобы не оставлять в пыли и грязи рубчатых оттисков двадцать первого века. Бросил на след немного махорки с керосином, хотя уверен, что это – излишняя предосторожность, пешеходов тут хватает.
Между тем местность нравилась мне все меньше и меньше.
Сосновый лес, добрый, надежный и ставший родным за минувшую неделю, постепенно сменился на какие-то странные закоулки из лужков, заболоченных рощиц, островков кустов и небольших пологих холмов, между которыми прятались микроскопические озерца, скорее – большие лужи.