Признаться, ровно до сей поры у меня в голове гнездился страх, что продержат денек-другой, дождутся злой директивы от начальства да погонят под прицелом обратно к границе – сбагрить мою ни разу не ценную персону советским коллегам на расправу. Если не проще – бездонных болот в Карелии хватает и по эту сторону границы. Даже прикидывал чрезвычайный план объяснения или сопротивления.
Но тут за столом я окончательно и бесповоротно понял – не выдадут!
Наверное, мне следовало преисполниться радостью, толкнуть полную пафоса речь, вытереть скупую мужскую слезу с уголка глаза или сделать еще что-нибудь киношное…
Вместо этого в сознании отложилась некая пустота. Как у художника, который успешно и в срок завершил тяжелую и даже опасную роспись купола огромного храма. Позади этап длинной работы. Вот только стены… Они все еще стыдливо белеют обнаженной штукатуркой. И каждую предстоит превратить в такое же сложное и законченное творение души и разума.
Получится ли? По силам ли задача? Смогу ли я отдать свой долг?!
Тем временем хозяйка успела налить каждому в тарелку густого рыбного супа со сливками.
«Обо всем этом я подумаю завтра! – Вооружаясь ложкой и укрепив силу воли для поддержания человеческой скорости потребления пищи, я отбросил прочь все сомнения ради страшно простого и в то же время куда более актуального вопроса: – Интересно, как тут насчет добавки?»
Глава 9Хождение по мукам
Хельсинки, лето 1928 года
(24 месяца до рождения нового мира)
– Could I have the final straw?[8] – с гипертрофированной вежливостью на английском поинтересовался я.
– Биереги твоего виерблюда, – засмеялся коренастый грузчик-швед{193}, подталкивая мне на спину последний мешок.
Нашелся же юморист на мою голову…
Но грех жаловаться всерьез, лингвистическое разнообразие среди рабочих в порту Хельсинки очень удобно, а уж в «Артели русских грузчиков»{194} – тем более. Пусть от славы тружеников-интеллигентов через шесть лет после основания осталось лишь название, но тут порой плохонько, но говорят на трех-четырех языках.
Пользуясь такой возможностью, кроме естественного русского я старался придерживаться одного лишь английского, уверяя всех встречных-поперечных о великой мечте – перебраться в Штаты. Знание же немецкого и французского на всякий случай скрывал.
Хорошо и другое: контейнеры пока не изобрели, поэтому заказов нам хватает с лихвой. И платят в общем-то неплохо: три финские марки в час, что составляет при пересчете через золото пятнадцать французских франков или американский доллар с центами{195}.
Таскать мешки, ящики и бочки позволено сколько угодно долго, поэтому привычные лагерные двенадцать-тринадцать часов работы в удачный день дают более тридцатки на руки. Невеликое состояние, однако такой уровень, хотя и без излишеств, позволяет жить не только одинокому парню, но и молодой семье.
Сытный обед с большой кружкой разрешенного законом двухградусного пива стоит три марки. Неновый рабочий комбинезон для грузчиков, со специальным плотным капюшоном, обошелся в пять монет, ношеные, но добротные высокие ботинки темно-рыжей кожи с антитравматическими стальными оковками носков – десять.
Отдельной строкой у меня идут затраты на роскошь, то есть миниатюрную меблированную комнату с уборкой, завтраками и сменой постельного белья – все за пять марок в сутки. Безусловное мотовство, но после полутора лет жизни на нарах из необработанного горбыля я физически не смог отказать себе в подобном удовольствии.
Да и сказать по чести, торопиться особо некуда…
За полгода я смогу отложить три сотни баксов на лоера-кровопийцу в любом случае. Ничего более мне от чопорной, богатой, но совершенно чужой Суоми-красавицы не надо. И наши чувства взаимны – получить в скандинавских странах нормальный вид на жительство и, соответственно, квалифицированную работу специалиста не проще, чем в Швейцарии двадцать первого века…{196}
– Hurry, lad![9]
Долгий путь из трюма заштатного мотопарусного корыта до развозного грузовичка успешно завершен.
– My mission is accomplished![10] – браво отчитался я принимающей стороне, сваливая ношу с плеч в кузов.
И с чувством выполненного долга направился за получкой в соседний пакгауз.
Разбитная молодка с хитрой должностью, трактуемой в переводе примерно как «представитель заказчика», приметила меня, как обычно, издалека и не поленилась сменить родной шведский на не менее родной английский.
– Look! Our high achiever, – громко разнеслось по переулку ее контральто под смех успевших освободиться раньше бойцов бригады. – Come take your wage that I promised you[11].
– It’s more so than ever I wanted![12] – принял я несколько смятых зеленых купюр «с елочкой» и жменю медных монеток, часть из которых попала в оборот еще до революции{197}.
– Пойдем по бабам! – немедленно сказал из-за плеча знакомый голос. – Я знаю верное место!
Это уже наш брат-эмигрант старается, бывший интеллигентный человек, да еще вроде как из офицеров. За десяток лет мог бы пристроиться куда лучше, если бы каждую неделю с тоски по родным березкам не напивался контрабандной{198} водкой до пушистых слоников и розовых белочек.
– It will most likely be tomorrow[13], – автоматически отшутился я и, повернувшись, продолжил не для всех: – Прости, приятель, но, честное слово, мне с тобой хватило и одного раза!
– But that will never, ever happen because tomorrow will in all probability be very much like today[14], – подтрунила над ними «представитель заказчика».
Ставлю свою получку против старой драной газеты, что она и русский неплохо понимает!
Жаль, что я не готов к тяжелому, переходящему в супружеские отношения флирту, легкие же формы девушка, к моему глубочайшему сожалению, не признает. Кроме того, даже женитьба на гражданке Суоми не даст аналогичного статуса ни мне, ни нашим гипотетическим детям.
– Всем спасибо, всем пока, – отсалютовал я обеими руками. – Take care, my comrades, bye![15]
– Arbeit macht frei!{199} – разобрал уже в спину.
Ох, как бесят меня после Кемперпункта «умные» лозунги типа «труд освобождает»!
Однако развернуться и влепить по мозгам нельзя – камрады не поймут. Нынче в моде подобные незатейливые фразы для рабочих, нет в них ни злобы, ни особого подтекста, поэтому не в чем мне упрекнуть Ганса-счастливчика. Смешливого, умного, ну или, по крайней мере, неплохо образованного бухгалтера, неожиданно оказавшегося без работы. Левого социалиста по убеждениям, а также отца очаровательных близняшек. Да что там – в иной ситуации мы с ним могли бы стать добрыми друзьями!
Увы, здесь и сейчас – я чужой.
Жизнь коллег-грузчиков слишком простая и неинтересная. Героическое приключение – провести вечер в грязной полуподпольной пивнушке под портер или ерш, закадрить по-фински коротконогую любительницу с северной эспланады или снять профессионалку. Как интеллектуальный максимум – кино или бейсбол{200}, покуда не иссякнет отложенная за неделю сотня марок. Затем опять в порт, подставлять спину под мешки. Быть правильным аборигеном еще скучнее: семья, рыбалка, турпоходы, здорово напоминающие пикники на природе, зимой – лыжи или коньки…
Скатываться в сытое болото я не хочу, как не пытаюсь и усиленно учить финский. Получается кое-как объясняться в Вавилоне Гельсингфорса – и ладно.
Хотя первые шаги давали почву для оптимизма, не особенно хорошо вышло с взаимопониманием на другом конце социальной лестницы.
Герман Федорович Цейдлер, председатель «Особого комитета» по делам той, что уж нет, России в Финляндии, охотно взял меня под свое покровительство. Чопорный и строгий на вид имперский чиновник на деле оказался замечательным человеком и знаменитым русским хирургом. Революцию он не принял, но, как настоящий врач, попытался лечить – то есть сделал главным делом своей жизни помощь впавшему во временное помешательство населению России. Причем не делая исключения даже для вчерашних врагов, скорее наоборот, самую большую помощь он оказал умирающим от холода и голода матросам и солдатам – беглецам из мятежного Кронштадта.
Мой случай оказался несоизмеримо проще.
Всего несколько дней энергичных хлопот господина Цейдлера – и я смог покинуть комфортабельную, но изрядно опостылевшую камеру местного СИЗО. Но этим мой новый ангел-хранитель отнюдь не ограничился.
Во-первых, он где-то отыскал приличную одежду взамен разодранных в карельских лесах и болотах штанов и куртки. Во-вторых, несколько раз покормил меня в ресторане, сверх того из личных денег выдал целых сто марок подъемных. В-третьих, сильно помог с бесплатным видом на жительство… Сроком на один год и без права на работу. Тут никакой иронии – бравые финские чиновники на полном серьезе пытались содрать за эту глупую бумажку полсотни марок гербового сбора. В-четвертых, и это главное, он более-менее посвятил меня в «современное» мироустройство.
Оказывается, слова «русский» и «беженец» в текущем историческом периоде воспринимаются как синонимы. То есть буквально все европейское законодательство о беженцах начиналось с подданных Российской империи, в одночасье лишившихся собственной страны.