– Генерал Карл Михайлович Адариди{210} с супругой Анной Леопольдовной… Прошу любить и жаловать.
Украшенный старостью и поражениями вояка едва заметно дернул в ответ усами, а может, они у него тряслись от болезни, точно не разобрать. Зато его спутница не пожалела улыбки и игривого наклона головы.
Далее мое внимание переключили на пару девушек лет двадцати… с изряднейшим хвостиком. При абсолютном внешнем различии их объединяло одно: прически, вернее сказать, чудовищное количество времени, затраченного парикмахерами на сооружение затейливых конструкций из ленточек, шпилек и закрученных в разные стороны локонов.
– Мадемуазель Нина Альбертовна Хорстмайер и Тамара Евгеньевна Белоусова, – представила их Ольга Александровна.
На этом фланге меня уже давно взвесили, препарировали и, вероятно, нашли бесперспективным вариантом. Поэтому отделались формальным «приятно познакомиться» в исполнении одной из барышень.
– Молодой человек, перед вами… – Госпожа председатель сделала паузу, наконец добравшись до последнего из присутствующих. – Виктор Александрович…
Сидевший напротив меня господин лет тридцати, чье лицо сразу привлекло мое внимание четкими породистыми линиями и отсутствием успевших надоесть до ненависти «офицерских» усов, резко закашлялся.
– Что с вами, мой дорогой? – В голосе госпожи председателя послышались отчетливые материнские нотки.
– Никак не могу привыкнуть к климату… Ваше сиятельство, убедительно прошу простить меня.
– Ах, ну разумеется… – всплеснула руками Ольга Александровна. Повернувшись ко мне, ее сиятельство наконец обозначила меркантильный интерес: – Вы у нас, сударь, столоваться изволите? Возможно, вам это покажется неучтивым, но я должна заметить, что в это нелегкое для всех нас время обстоятельства вынуждают брать за обеды по шесть марок за раз или сто в месяц.
– Согласен! – Я постарался тщательно скрыть недовольство прайсом, куда больше похожим на грабеж. – Но только сегодня, так как не уверен в своем достатке на более длинном отрезке времени.
Сразу после этих слов бабуля-метрдотель неслышно материализовалась за моей спиной.
– Милок, изволь заложить салфетку, чай, у тебя сейчас вещей не целый гардероб, – шепнула она едва слышно.
Есть, все же есть прок от кинематографа будущего.
Я вовремя вспомнил «Собачье сердце» и кое-как запихал за воротник рубашки уголок салфетки, вытащенной из изящного колечка зажима.
Тем временем многофункциональная бабуля потянулась половником к стоящей в центре стола фарфоровой супнице и налила мне в бульонную чашку янтарной ухи, без труда компенсирующей отсутствие каких-либо видимых ингредиентов умопомрачительным запахом. Пока я прикидывал, как половчее ухватить снабженную сложной монограммой серебряную ложку, бабуля при помощи щипцов положила на стоящую слева впереди тарелочку небольшой раскрытый пирожок, как бы невзначай сдвинув поровнее лежащие рядом нож с вилкой.
– Пожалуйста, отведайте под ушицу расстегаев с вязигой{211}.
Несколько минут меня не беспокоили, вежливо и предупредительно предоставив возможность погрузиться в еду, и это оказалось весьма кстати: аккуратность и бесшумность процесса потребовали полного внимания.
Наконец я насытился и откинулся на стуле, чем немедленно воспользовался Виктор Александрович.
– Могу ли попросить вас рассказать, в каком полку служили? – напыщенно спросил он.
От неожиданности я едва не потерял дар речи. Первая рациональная мысль: «В советских журналах бестселлер Ильфа и Петрова давно публикуется{212}, а эмигрантские издания подхватили почин, и крылатая фраза товарища Бендера пошла в народ как шутка…»
Однако догадка долго не продержалась – ни у одного из присутствующих не появилось на лице и тени улыбки! Лишь после ощутимой заминки я нашелся с ответом.
– Не успел. К сожалению, в революцию мне четырнадцать едва стукнуло, – с напускной стыдливостью ответил я.
При слове «революция» собеседник поморщился – видимо, больше привык называть «величайшее событие двадцатого века» бунтом или мятежом, поэтому в попытке сгладить неловкость я торопливо дополнил свое досье:
– Увы, перед вами – всего лишь недоучившийся студент-электрик из Питера.
– Так вы, стало быть, дворянин? – в лоб поинтересовалась одна из барышень.
– Разумеется, – легко соврал я. Как мне хотелось избежать этого вопроса!
Нет чтобы сразу развернуться от стола да свалить подальше от колючих осколков империи! Но зачем-то остался, хотя еще в борьбе с супом по услышанным обрывкам фраз понял: эти точно спросят. Им – важно! Более того, отказ от статуса в сложившейся ситуации грозит в лучшем случае безнадежным игнором. В худшем придется в куда менее приятной обстановке объяснять разницу между непонятным современной науке, а значит, очевидным шпионом Коршуновым и вполне состоявшимся в кругах скаутов – а также делах ГПУ и финской контрразведки – дворянином Обуховым.
Поэтому я лишь слегка запутал ситуацию заранее продуманной легендой.
– Уж этого-то никакие большевики не могли меня лишить! Ох, бедные мои родители, они исчезли в декабре семнадцатого. Просто ушли однажды вечером проводить знакомого, и больше никто и никогда их не видел. А через два года комиссары – или бандиты, кто уж их там разберет, – разграбили и сожгли наш дом… – Я отрепетированно шмыгнул носом.
– О, несчастное дитя! – вторила мне старушка, супруга генерала.
– Мои соболезнования, – чуть склонила голову ее сиятельство.
– Но позвольте, позвольте… – вдруг поспешно вмешался Виктор Александрович. – Стало быть, вы никак не могли поступить в университет раньше двадцать первого, скорее двадцать второго, по моему разумению! – Собеседник подобрался, как будто готовясь к удару. – Алексей, вас в Гельсингфорс каким ветром занесло?!
– Попутным, – неудачно пошутил я в ответ.
– Стало быть, попутным? – переспросил генерал, который, как оказалось, внимательно вслушивался в беседу. – А то нынче у нас ветры-то все разные будут!
– Два месяца как из большевистского концлагеря, – поспешно объяснился я в попытке погасить назревающий конфликт. – Арестовали меня чекисты еще в двадцать шестом за контрреволюцию, год промариновали в камере Шпалерки, а потом – бессудно сослали на Соловки. Но я сумел сбежать по пути с Кемской пересылки сюда, в Финляндию.
– Один, стало быть, бежали? Или со товарищи? – В голосе Виктора Александровича послышалась явная насмешка. – А коли кругом болота, как выбирались?
– В лесу – как дома! – Стараясь соответствовать, я манерно вскинул вверх подбородок. – С детства в скаутах, мы часто ходили в трудные походы, пока коммунисты не разогнали ячейку{213}. Да и потом… Хоть и реже, но продолжали тренировки в надежде на скорый возврат адмирала Колчака, а после его гибели… Мы просто ждали чуда.
– Ох, простите меня великодушно, – извинился собеседник, впрочем, по-прежнему без особой симпатии, скорее в странной задумчивости.
Наверное, он считал, что любой честный дворянин обязан подростком уйти вместе с белой армией и сгинуть «за веру, царя и отечество» где-нибудь между Вологдой и Иркутском.
Видя отсутствие в собеседниках веры, я резко добавил реализма:
– Представьте себе, от Белого моря без малого месяц шел в обход всех дорог и деревень. Пришлось питаться сырой рыбой и корой деревьев, тонуть в болоте, переплыть множество рек и несколько озер в ледяной воде, ночевать без костра, укрываясь мхом, прятаться, убегать от погони, от собак, от крестьян, от пуль чекистов и пограничников. Сколько раз думал о неизбежной гибели, но всякий раз удача была на моей стороне.
Наконец-то мои слова смогли если не поколебать предвзятость Виктора Александровича, то хотя бы вызвать любопытство.
– Бесценный опыт! Вам непременно нужно познакомиться с капитаном Гранбергом, новым начальником отряда русских скаутов в Финляндии.
Ну ничего себе подстава! Этот тип, чего доброго, и настоящего Обухова может знать!
– Позвольте поинтересоваться… – вмешалась госпожа председатель. – А какие знакомства вы водили в Санкт-Петербурге?
«Никогда еще Штирлиц не был так близок к провалу…» – отметил я про себя, но вслух поспешил озвучить следующую заготовку, дающую возможность избежать проверки знаний родословной троюродных дедов в привязке к топонимике северной столицы:
– Мы же в Екатеринбурге жили. Там бы я и остался, да прознали в УПИ{214} о родителях и «вычистили» прочь, шибко строго с этим на Урале. Пришлось кое-как пристраиваться в Петрограде.
– Ах, ну конечно же… Поэтому – Колчак! – как-то очень по-своему отразил мои слова Виктор Александрович.
– О боже, ведь у вас в городе закончил дни наш несчастный государь, – вмешались чуть ли не хором барышни.
– Точно так, – протянул я, придав лицу подобающее ситуации выражение невыразимой скорби. – Мне не раз довелось приходить… к этому проклятому месту. Первое время много людей там собирались, плакали все.
Не скажешь же прямо, что в двадцать первом веке царские останки интересны разве что как выгодный экспонат, привлекающий со всего мира туристов-богомольцев? А еще – как сюжет для ходовых открыточек-иконок.
– В нелегкое время нам уготовано выживать… – неожиданно подала голос старушка. – Ну, на все воля Божья. Даст Бог, даст Бог!
– Верю, что Бог покарает подлых убийц! – с наигранным пафосом подхватил я шикарную идею отвести беседу от своего прошлого. – Имя царя и его семьи не будет потеряно в веках, народ воспрянет ото сна, и на обломках само… страны вспомнит о царственных страстотерпцах!{215} Я думаю… нет, я абсолютно уверен!.. нашего любимого царя и его семью потомки причислят к лику святых! Огромные очереди паломников из всех стран православного мира будут толпиться на ступенях огромного храма, который возведут на месте пролития крови невинных мучеников!