– Вот и попытался объяснить…
– Только время потеряешь. – Господин Седерхольм смел тему резким взмахом руки. – Мир достаточно велик без России. Вот взять хоть Палермские леса в Буэнос-Айресе, какое это чудо…
– Еще с орфографией у меня проблема, – перебил я собеседника, возвращая его на куда более интересную мне тему. – Читать с ятями несложно, но если писать – там меня успели переучить, а тут, верно, засмеют.
– Могут, эти могут, – совершенно неожиданно согласился собеседник. – Вот ведь какая дурацкая история… Мне самому пришлось переписать черновик на французский! И как думаешь почему? Да в наших эмигрантских издательствах увидели в романе несправедливый поклеп на родину! Нет, ты только представь! Сами на всех углах кричат, что большевистский строй ужасен и гнусен, да так, что, говоря подобное, испытываешь какое-то неловкое чувство, точно настаиваешь на азбучных истинах, которые всем известны и в доказательствах не нуждаются. Но при этом верят всем советским заверениям, пышным декларациям, амнистиям и прочей бумажной «эволюции». Хуже того, эти идиоты свято убеждены, что Соловки ничуть не страшнее военного лагеря в Галлиполи, всего-то отличия – здоровая крестьянская работа вместо военной муштры!
– Да они [нецензурно], в натуре! – Надеюсь, собеседник простит лагерника. – Совсем башню снесло у людей, правду в упор видеть не хотят. А я-то, дурак, еще надеялся с их помощью до Ленинграда добраться, хотя бы на денек!
– Захоронка небось осталась? – сочувственно поинтересовался Борис Леонидович. – Слишком опасно – золото того не стоит.
– Почти… Документы, очень ценные для меня.
– Послушай доброго совета старого человека: забудь, забудь навсегда и не вспоминай!
– Но… Я прочитал тут недавно у Шульгина… – все же попробовал возразить я. – Он благополучно пришел и ушел, вдобавок чуть не полгода в СССР прожил.
– Ох, там такая история… – Господин Седерхольм исполнил классический фэйспалм. – До сих пор среди эмигрантов спор идет, кто так ловко организовал его вояж по трем столицам. И знаешь, к чему все склоняются?
Я старательно помотал головой.
– ГПУ его водило, никак не иначе! После недавних признаний какого-то сбежавшего чекиста{253} с этим согласны все без исключений. Куда сложнее понять другое: они или играли с Шульгиным, как кошка с мышкой, в надежде получить к себе в лапы более опасных противников{254}, или на самом деле существует масштабный антибольшевистский заговор, проникший на самый высокий уровень. Мне кажется, что многие из больших начальников в Чека сами толком не понимают, кто за кого и куда качнется курс партии, поэтому играют сразу и за белых, и за красных, то есть черных, знай только шахматную доску поворачивай удобной стороной.
– Ничего себе, накрутили сюжет! – Я не удержался от восклицания. – Материала на хороший бестселлер набрать, как два пальца… об асфальт!
– Ты только не вздумай и близко приближаться к этому лупанарию…
– Раздавят как букашку, глазом не моргнут, – с тяжелым вздохом завершил я на минорной ноте его мысль. – Можно подумать, мне сильно интересно мешки в порту ворочать!
Борис Леонидович неторопливо разлил остатки бренди из «чайника» по кружечкам, вытряс из пачки Lucky Strike очередную сигарету, неспешно покатал ее между пальцами и только после этого закурил.
– Есть вариант, – наконец продолжил он разговор, но уже каким-то меркантильным тоном. – Могу выкупить полные права на твой рассказ заранее, авансом. Тысяч десять франков, пожалуй, будет в самый раз.
– Шестьсот баксов? – автоматически пересчитал я.
– Да, где-то так, может быть, немного больше.
Уж не знаю, благотворительность это или, наоборот, хитрый коммерческий расчет, но для меня варианта лучше не придумать. Хватит не только юристам-кровопийцам на оформление визы и дорогу до Франкфурта-на-Майне, но еще и на приличную гостиницу останется.
Поэтому я просто поднял свою кружечку в шуточном салюте:
– Надеюсь, бумага и чернила войдут в стоимость контракта?
Глава 10Мы всегда так живем
Москва, апрель 1930 года
(3 месяца до рождения нового мира)
Бескрайнее море кричащих голов смыкалось вокруг меня в каком-то немыслимом танце, завораживая своей дикой животной энергией, перед которой любой разумный становится мелкой, беспомощно застрявшей в смоле букашкой. Особенно если…
Ужас поднялся ледяной волной от широко раскинутых ног, затопив сознание, – я осознал себя распятым на некоем подобии гигантского колеса, которое понемногу вращается то в одну, то в другую сторону. Безумный вопль вырвался из груди, но из глотки, сквозь грубое полено кляпа, просочился только слабый сип.
Зато вернулся слух.
– Кро-ви! Кро-ви! Кро-ви! – дружным хором скандировали звонкие детские голоса.
– Казнить! Проклятого! Троцкиста! – Отдельные несущиеся со всех сторон выкрики неожиданно сложились в цельную и крайне неприятную фразу.
– Смерть врагу народа! – вдруг вытеснил все противный женский визг. – Четвертуем бешеную собаку!
С огромным трудом, буквально разрывая шею, я сумел приподнять голову чуть выше и взглянул вперед…
Над беснующейся в ожидании расправы толпой нависала красная, как запекшаяся кровь, зубчатая кирпичная стена. Чуть ближе, в ее тени торчали полированные грани неуклюжей кубической махины Мавзолея. Длинный ряд ответственных руководителей на трибуне сливался в серую ленту, однако торчащая посередине стойка микрофонов безошибочно выдавала местоположение Хозяина.
– Ну что, товарищи, не пора ли нам казнить изменника социалистической родины? – раскатился по площади громовой вопрос. Характерный акцент не оставлял сомнений.
– Сталин! – просипел я.
– Казнить, казнить, казнить! – эхом откликнулась толпа.
– Наши цели ясны, задачи определены, – легко согласился «вождь всех времен и народов». Картинно заложив руку за обшлаг шинели и чуть нагнувшись вперед, он доверительно добавил: – За работу, товарищи!{255}
– Ура! Ура! Ура! – дружно оскалились головы широких народных масс.
Вращение колеса подо мной наконец-то прекратилось, откуда-то сбоку вылез здоровенный детина в нелепом черном колпаке и с огромной ржавой секирой в руках.
– Ну что, сердешный, – пробасил он, – готовься, будет больно.
И тут же, не примериваясь, почти без замаха, рубанул ногу где-то пониже колена.
Хрясь! Хлестанул по нервам вал боли, во рту захрустели осколки сломанных о кляп зубов.
Хрясь! Соленая кровь залила горло, а потом с криком вылетела алым фонтаном изо рта.
Хрясь! Исчезла рука, но грамотно привязанное к колесу тело не смогло извернуться от следующего удара.
Хрясь! Сознание наконец-то покатилось в спасительную черноту небытия.
Вдруг прямо перед моими глазами появилось смутно знакомое лицо, круглое, почти лысое и в пенсне.
– Зря ты так, гражданин Коршунов. – Голос сочился подозрительным состраданием. – Нет бы свалил за океан воплощать великую американскую мечту, нашел бы себе крепкозадую девку да наживал добро в свое удовольствие. Так ведь нет! Решил, что покажешь красивые картинки на куске пластика – и тебя враз сделают советником нашего любимого и дорогого вождя? Ха-ха! Так получи же заслуженный приговор, проклятый прогрессор!
Лицо исчезло, но я успел заметить, как тускло блеснула над головой летящая вниз сталь.
Хрясь!..
В мои широко распахнутые от ужаса глаза из-за плотно зашторенного окна лился свет тусклого дня. Колеса вагона неторопливо отбивают свое извечное «чучу-чу-чух, чучу-чу-чух».
Плечо толкнула чья-то ладонь:
– Просыпайся, уже по Москве едем.
Все еще пытаясь спастись от палача из сна, я резко дернулся в сторону, но только с размаха ударился плечом в обшивку салона. Боль ушиба – уже не фантомная, а самая что ни на есть реальная – живо прогнала остатки сна.
– Яков! Черт, напугал-то как!
– Посмотри лучше, красота-то какая. – Мой спутник отдернул вверх край занавески. – Дождь, да еще со снегом!
Нечасто можно видеть, как человек, приехавший из лета, радуется стылой слякоти.
Ответная гримаса на моем лице могла бы легко напугать детей старшего школьного возраста, но у Якова оптимизма не убавилось, он даже соизволил дать очевидное объяснение:
– Меньше лишних глаз по городу шатается!
– Не поспоришь. – Я помедлил в попытке отыскать затерявшуюся с вечера мысль. – Да, кстати, как же нам тогда быть с Александрой?
– А что с ней не так, по-твоему? – недовольно пробурчал Яков.
– Платье…
– Что с того?
Не думаю, что экс-чекист сильно жалел девушку, скорее понимал, как вызывающе неуместно будет смотреться ее летний наряд при почти нулевой температуре.
– Может быть, в чемодане ее вынесем? – неуклюже пошутил я.
С верхней полки свесилась голова Саши.
– Слезай, – поманил ее рукой Яков. – Будем твой гардероб обновлять. – А ты… – Он повернулся в мою сторону. – Кончай сидеть сиднем, вытаскивай чемодан. Да не свой! В твоих шмотках ее только на поле ставить, ворон отпугивать. Мой открывай! Вот не было печали!
И правда, чего это я?
Знаменитый на весь СССР товарищ Блюмкин на полголовы ниже меня и заметно уже в плечах. Не слишком обнадеживающая разница по сравнению с субтильной, больше похожей на подростка девушкой, но хоть полы по дороге волочиться не будут.
Против ожиданий, черное пальто, пошитое партнером из роскошного драпа еще в Палестине специально для Москвы, село на Александру вполне достойно. Подогнули рукава, запахнули потуже, стянули поясом, теперь только шагов с пяти можно разобрать, что вещь с чужого плеча. В любом случае кого эдаким удивишь в стране, где каждый третий носит перешитую солдатскую шинель? Хуже получилось с кепкой, но тут выручил мой шарф, который наша спутница ловко и даже изящно намотала на голову вместо платка.