Ну, Готти, ты даешь. В последний раз, когда ты была с Томасом под яблоней, погасли звезды. А сейчас ты завела разговор о мокрых бактериях.
– Точно, петрикор, – отозвался Томас. – Звучит как придуманное Соф название рок-группы или как немецкий твоего папы.
– Кстати, папа сказал мне напомнить тебе позвонить маме, перестать стирать сообщения с грифельной доски и делать вид, что позвонил. – Я потыкала мокрую землю мыском ноги. – Что бы ты ни натворил, тебе нужно иногда с ней разговаривать. Например, о том, что через месяц ты переедешь в соседний дом.
– Ага, – сказал Томас и привалился к стволу. – В соседний дом.
Возникла пауза. Я знала, что Томас не ладит со своим отцом – на грифельной доске от отца не было ни единого сообщения. Но разве я не должна поднять вопрос о его матери?
Томас лукаво улыбнулся:
– А почему ты решила, что я что-то натворил?
– Инстинкт, – вырвалось у меня. Томас захохотал. – Прошлый опыт. Фундаментальное знание тебя. Список твоих подвигов. Свиньи на ярмарке. Мистер Татл. Непреодолимое нехорошее предчувствие.
Пока я перечисляла события нашего прошлого, мысли перескочили в будущее: Томас будет жить в соседнем доме, пролезать через дыру в заборе, мы вместе станем ездить в школу, есть хлопья и общаться в «Книжном амбаре». Он дома, и наступивший год будет совсем не таким, как прошлый.
Томас улыбнулся, спиной оттолкнувшись от ствола.
– Давай кто быстрее? – Он забросил ногу на низко растущую ветку, и не успела я глазом моргнуть, как Томас оказался на несколько футов выше меня, – я увидела подошвы его «адидасов». – Он по-прежнему здесь!
– Кто он?
Мы же вроде собирались откапывать капсулу времени!
– Поднимайся, покажу! – Он высунул голову из густой листвы и протянул мне руку.
Усевшись на удобной крепкой ветке рядом с Томасом, я открыла рот, но он прижал палец к губам и показал в гущу листвы. В развилке ветвей был втиснут проржавевший жестяной сундучок, бежевого цвета сейф для мелочи, с ручкой сверху и петлей для навесного замочка. На крышке маркером были выведены наши имена и сидела лягушка.
– Оу, – сказала я, не узнав находки. Сундучка, не лягушку, конечно. Хотя и лягушки этой я тоже раньше не видела. – Это и есть капсула времени? Мы ее не закопали?
Томас покачал головой:
– Мы ее нашли.
Я повернула голову и посмотрела ему в лицо, испещренное неровной, пронизанной солнцем тенью листвы. Раньше мы постоянно сюда лазили, но теперь и Томас, и я выросли и с трудом умещались на ветке.
– Так ты что, не помнишь? – спросил Томас.
Взявшись за него правой рукой, чтобы не потерять равновесия, я показала левую.
– Последнее, что я помню, – разговор о клятве на крови в «Книжном амбаре», – повертела я ладонью перед его носом. – А затем я очнулась в больнице вот с этим.
– Понятно. Тогда понятно. Подожди. – Он осторожно нагнулся вперед, подцепил лягушку пальцем, встал на какую-то сомнительную ветку и пересадил лягушку в гущу листвы.
Я бы упала в обморок прямо с яблони, но это было бы пародией на случай с Ньютоном, и Томас сделал это за меня.
– Стоять! – Он повернулся, чтобы усесться поудобнее, и нога соскользнула с мокрой ветки. Я замерла, глазами души видя его падение в замедленном темпе.
Время снова ускорилось, когда он удержал равновесие, издав облегченное «фу!», и широко улыбнулся:
– По-моему, я только что взял «золото» Канады по гимнастике.
– Изящно, – сказала я, чтобы не показать страха, и придержала его за локоть, пока он садился. Необходимости в этом не было – с центровкой у него все в порядке, но Томас неожиданно тоже взял меня за локоть, грубо нарушив принцип висящих вдоль тела рук.
– Спасибо, – сказал он, устроившись. Мы так и сидели под ручку, держась не за руки, а за локти. Я держусь за локоть Томаса Алтропа, и это сущая нелепица.
Но отпускать я не хочу.
– Готова? – Он взглянул на меня. Глаза у него не болотно-зеленые, а карие.
Я покусывала губу, соображая. Мне нравится сидеть с Томасом локоть об локоть, есть с ним пирог и шутить о Колбасе. Вопреки ожиданиям, мне нравится, когда он врывается ко мне без приглашения, валяется на моей кровати и щекочет уши Умляуту. Мне нравится вновь стать с ним друзьями – и еще между нами появилось нечто, отчего воздух вокруг враз будто электризуется.
Но в этом сундучке все, что случилось в тот день, когда он меня покинул. Готова ли я вспомнить?
– Это всего лишь чемоданишка, – сказал Томас. – Пи-пи-пи…
И я, не думая, схватила крышку и резко откинула.
Сундучок был пуст. Стенки испещрены темными мазками, похожими на отпечатки листьев папоротника, будто в сундучке жили слизни. Крышка с внутренней стороны казалась закопченной, на саже острым маркером выведены нечитаемые каракули. Но больше внутри ничего нет. Ничего себе разочарование!
– Го, ты ее уже открывала, что ли?
– Я же тебе сказала, я даже не знала, что это… Чем бы оно ни было. А что это?
Я почувствовала, как плечо Томаса двинулось.
– Теперь уже ничего, наверное.
– А что ты думал здесь найти?
– Я не знаю! – В его голосе звучала искренняя досада, будто ему хотелось затрясти яблоню так, чтобы яблоки со стуком посыпались нам на головы, пока нас не осенит. – Мы набрали кучу всякого мусора, потом поклялись на крови, я оставил тебя здесь и побежал за Греем, а когда вернулся, крышка уже была закрыта. С тех пор я гадал…
– О чем?
– Ни о чем. – Он потряс головой, как собака, выбравшаяся из моря. – Ни о чем. Может, мы ее слишком рано открыли.
Я извернулась поглядеть на него, придерживаясь одной рукой за его спину, чтобы не упасть. Другой рукой я снова взяла его за локоть.
Месяц назад я не хотела никаких воспоминаний об этом лете. Теперь я уже не уверена. Я начинаю вспоминать, что в каждом уравнении есть две стороны.
– Томас. Слушай. Здесь пусто, ну и что? Можно положить что-нибудь новое. Сделать капсулу времени для тебя и меня – таких, как мы сейчас.
Он повернулся и тоже взял меня за локоть. Теперь ни один из нас не мог двинуться без того, чтобы оба не потеряли равновесие. Наверно, лицо у меня было такое же серьезное, как и у него. Мы глядели друг на друга, и мне хотелось спросить: «Кто ты на самом деле? Почему ты вернулся?»
– А какие мы сейчас? – одновременно спросили мы.
– Телепатия, – сказал Томас. Его ослепительная улыбка могла поджечь на фиг всю эту яблоню.
Небо вдруг заволокло тучами, снова пошел дождь, а через минуту хлынул уже настоящий ливень.
Сверкнула молния, мелькнув даже среди листвы и отскочив от очков Томаса. Сразу же длинно и глухо зарокотал гром.
– Го! – Томасу пришлось перекрикивать шум грозы, хотя нас разделяли какие-то дюймы. – Надо убираться с этого дерева!
Снова сверкнула молния. Я едва видела – дождем заливало глаза, – но кивнула. Я по-прежнему одной рукой обнимала его за талию, а он держал меня за локоть. Если один из нас двинется, оба упадем.
– Я тебя сейчас отпущу, – прокричал Томас. – Отскакивай назад. На счет три!
Инстинкт подсказал не ждать и прыгать – я соскользнула по стволу, оцарапав живот о кору. Узел волос очень удачно наделся на сучок, и я ощутила болезненный рывок за волосы. В небе снова загромыхало. Томас, обрушившись откуда-то с высоты, схватил меня за локоть, едва оказавшись на земле.
– Ты не досчитала до трех! – проорал он, другой рукой откидывая с лица мокрые волосы.
– Ты тоже!
Мы бросились бежать, смеясь, толкаясь и хватая друг друга за руки. На пороге моей комнаты стоял как часовой Нед, сложив руки на груди, в насквозь промокшей меховой куртке. Он выглядел как Умляут, потерпевший поражение в драке с белкой.
– Алторп, – зыркнул он на Томаса, который отпустил мою руку, отчего вид у Неда стал еще злее. Что ему не нравится? – Только что имел приятный разговор с твоей мамашей – она, кстати, на трубке, жаждет с тобой поговорить.
Пока Нед чуть не за шиворот тащил Томаса через сад, я свернулась на кровати с дневником Грея пятилетней давности. Листая осень и зиму после отъезда Томаса, я искала разгадку, упоминание о капсуле времени, хоть что-то. А вот что я нашла:
«Пруд замерз, утки катаются по льду. Волосы Г. отросли почти как у Неда. Она по-прежнему очень похожа на Каро».
Я бросила дневник на кровать, подошла к зеркалу и села на пол. Фотография меня с мамой приклеена скотчем в углу. Волосы, еще влажные от дождя, скручены в узел на макушке; когда я стянула резинку, они рассыпались по спине влажными волнами. Из зеркала на меня смотрела незнакомка.
– Что скажешь, Умляут?
– Мяу?
Я рассматривала свое отражение и лицо матери на снимке. Кто я?
Я та, которая ужасно боится сделать выбор. Я десять месяцев ждала Джейсона. Я пять лет молча ждала Томаса. Я нарисовала Колбасу и ни разу не сказала Соф, что бросаю рисование. Я плыву по течению, я не принимаю своих решений. Я позволила волосам отрасти.
Я намотала влажные волосы на руку. Они казались мне лишними, с ними я не была собой. Я открыла капсулу времени и прыгнула, не дожидаясь счета «три», – это та я, которая напивается на пионах и сушит нижнее белье на дереве. Возможно, я все же напишу эссе для миз Эдеванми.
Я хочу сбросить траур.
Отрезать волосы вдруг стало необходимостью планетарного масштаба. Мы с Умляутом шлепнули друг друга лапой о ладонь, я выскочила под дождь и пробежала по нашим джунглям, сразу же споткнувшись о корень ежевики и глубоко ободрав щиколотку. Scheisse! Это бардак дождется у меня огнемета!
С мокрой гривой и диким сердцем я ворвалась в кухню, где за столом сидели Джейсон с Недом. Нед играл на акустической гитаре. Изо рта у него, как сигарета, свисала половина горячей пасхальной булочки.
– Рок-н-ролл, – показала я Неду сразу оба больших пальца. Джейсону такого жеста не досталось – я решила, что между нами все кончено. Он заявил, что мы друзья. А вот как раз друзьями мы никогда не были, так уж сложилось. – Пасхальные булочки пекут на Пасху, а сейчас июль.