– Попался!
В комнате пусто. Только диски Неда, огромная стереосистема, целая коллекция фотоаппаратов и затхлый запах грязного белья. Простыни те же самые, которые папа постелил в начале лета. Я сморщила нос: гадость какая.
Прикрыв дверь, я пошлепала в кухню, затем в гостиную, заглянула на второй этаж в папину спальню и даже проверила туалет. Дома никого не было.
Хм. Может, они все ушли в паб или на пляж еще до дождя? Может, я долго спала? Но на часах в кухне всего половина четвертого. Даже с включенным светом здесь мрачно, как в жилище семейки Аддамс. Ущипнув себя, я велела себе не глупить и включила чайник для привычного ритуала: чайный пакетик, кружка, молоко.
Но когда я открыла холодильник, штатность ситуации лопнула, как мыльный пузырь.
Сегодня утром здесь были подносы с Томасовой сливочной помадкой, тарелка с брауни, покрытая пищевой пленкой, всякие остатки в мисках и пластиковых контейнерах, а в дверце было тесно от баночек с маринадами. Сейчас в холодильнике лежал только заплесневелый сыр и бутылка молока, которое – фу! – не прошло проверку на запах. Тревога разрасталась, как ряска. Тут что-то не так.
Не выпуская бутылку из рук, я захлопнула дверцу. На ней не оказалось ни фотографий, ни магнитов.
Я не могла избавиться от ощущения, что не должна здесь находиться.
Молния прорезала мрак, и я кинулась к окну. Сразу же загрохотал гром. Я вглядывалась сквозь пелену дождя. Да где же все?!
При новой вспышке молнии у меня подкосились ноги: все небо превратилось в белую с черными точками телевизионную «кашу». Мир превратился в тоннель во времени.
Попятившись от окна, я налетела на угол стола – бедро пронзила острая боль. Я начала задыхаться – легкие не желали наполняться воздухом. Это кошмарный сон. Обернувшись, я заметила то, на что сразу должна была обратить внимание: грифельная доска пуста, а ведь все лето она была исписана просьбами Томасу позвонить матери. Он так ни разу и не позвонил, и мне слишком поздно пришло в голову, что я так и не спросила его, почему или отчего не звонит его отец. В раковине стояли три грязных тарелки – засохшие остатки кукурузных хлопьев прилипли к краям.
В настенном календаре вычеркнуты дни, как делал Грей и продолжает делать Нед: сегодня восьмое августа, пятница. Газета на столе это подтверждала. Дата на бутылке с просроченным молоком – прошлая неделя.
Сейчас пятница, восьмое августа. Время правильное.
Сдается мне, это не та реальность.
Сердце у меня сжалось, как умирающая звезда. Меня душит этот одинокий дом. Три тарелки с хлопьями – папа, Нед и я. Это мир без Томаса, вариант реальности, каким это лето могло бы, было бы, должно было быть, если бы он не приехал.
Я уронила бутылку – прокисшее молоко с хлюпаньем вылилось на пол – и кинулась к дверям. Не обращая внимания на исчезнувшее небо, я пробежала по саду, заперлась у себя и зарыдала в подушку, задыхаясь и умоляя: пожалуйста, я не хочу здесь находиться, я хочу домой. Пусть все это прекратится. Пожалуйста!
Я оказалась внутри временнóго тоннеля, но это не моя память. Это другая реальность, другое место. Но что я сделала, чтобы это случилось? Думай, Готти. Что ты сделала? Что ты сделала? Что ты наделала?
{4}Вельтшмерц
Оказавшись внутри Вельтшмерцианова исключения, помните: здесь не действуют законы пространства-времени.
Не нужно думать, что, войдя во временнóй тоннель в своей реальности, вы туда же и вернетесь. Не думайте, что все варианты реальности существуют вечно или параллельны друг другу.
Вселенная состоит из водорода. Вельтшмерцианово исключение состоит из темной материи.
И чем дольше оно действует, тем сильнее искажается время.
Тем сложнее все распутать.
Но как возникает вельтшмерцианово исключение?
И как его остановить?
Суббота, 9 августа
Страница пуста.
Уже за полночь. Снаружи бушует гроза. Я по-прежнему на кровати – завернулась в старый джемпер Грея и смотрю на страницу.
День, когда мы с Джейсоном ввалились в кухню, день, когда умер Грей, – это произошло около часа дня. Он всегда писал в дневник по вечерам. Передо мной пустая страница за первое сентября.
Принцип Готти Г. Оппенгеймер, версия 5.0.
Дневники, может, и направляли меня сначала, но теперь это закончилось. Законы пространства-времени не действуют – я никуда не могу попасть. Похороны. Больница. Вселенная вот-вот покажет мне все, что я не хочу видеть.
И я знаю, чем все закончится, если это не остановить. Вечеринкой Неда, тоннелем во времени и смертью Грея.
Я в третий раз написала список всех временных тоннелей, но сейчас я признала то, что случилось на самом деле.
1. В комнате Грея, когда я оказалась наедине с Джейсоном впервые после того, как он меня бросил.
2. Возле «Книжного амбара», когда я зашла туда впервые после смерти Грея.
3. В кресле Грея, когда я свалилась с велосипеда: мне было больно и очень не хватало деда.
4. В библиотеке, когда я увидела запись в дневнике Грея о моих отношениях с Джейсоном. Дед назвал это любовью.
5. На пляже, когда Джейсон говорил со всеми, кроме меня, будто я не существую.
6. С Джейсоном, когда я решила, что он никогда меня не любил.
7. На канале, после ссоры с Соф.
И…
8. В саду, когда я солгала Томасу, сказав, что еще не влюблялась.
Как же я раньше не сообразила! Вельтшмерцианово исключение! Weltschmerz по-немецки – меланхолия, а еще это слово часто переводится как «мировая скорбь».
На простейшем уровне тоннели – это машины времени, работающие на темной материи и отрицательной энергии. А что может быть мрачнее разбитого сердца? Отсюда теория: двойной удар из-за Джейсона и Грея потряс меня настолько, что время сломалось и правила перестали действовать.
Каждый раз тоннель во времени открывался, когда мне было грустно, или я злилась, или скорбела, или переживала потерю. Или лгала.
Вот в чем заключается принцип Готти Г. Оппенгеймер. Частицы, фракталы и дневники Грея ни при чем. Все дело во мне и моем поведении в тот день, когда умер Грей. Я плохой человек. А временнóй тоннель, в котором я застряла, – мое наказание.
Хотелось опустить голову на все эти дневники и заснуть, а проснувшись, оказаться в нормальном мире. Рассказать Томасу все как есть и посмотреть, что будет. Но единственный способ туда попасть – что-то для этого сделать. Через силу взяв одну из своих тетрадей, я начала ее листать. В третий (сотый) раз это отвал башки.
Первое, что мне попалось, – диаграмма, распечатанная в библиотеке несколько недель назад.
Метрика Шварцвальд. Если находиться от нее за миллиард световых лет, черная дыра Шварцвальд выглядит как тоннель во времени, каковым и является.
Она не переключает телеканал на другой вариант реальности и не показывает то, что уже произошло. Если вы найдете способ удерживать тоннель открытым и не допустить гравитационного коллапса, вы сможете пройти сквозь него.
А удерживать его от коллапса можно экзотической темной материей – вроде как сунуть ногу в дверь. Если протиснешься туда, придется идти сквозь мрак.
Я спохватилась, что вожу пальцами по диаграмме. Через дверь. Как бы опасно это ни было, я отправлюсь туда немедленно. Потому что смотрите, где я оказалась, – под ливнем, которого не должно быть. Это не может быть реальностью, лето не должно быть таким – без Томаса. Судьба. При мысли о том, что я могу его больше не увидеть, мне стало физически больно от одиночества.
Едва я заплакала, дождь прекратился. Грохот струй по крыше, завывание ветра – все пропало. Слишком внезапно, чтобы это было совпадением. Вытерев нос тыльной стороной руки, я села, напрягшись.
По контуру двери в комнату пробивался свет. Сквозь маленькое волнистое стекло в двери тоже протянулись лучи. Я выключила лампу, и комната погрузилась во мрак: в этой реальности на потолке не было Томасовых звезд. Но за дверью свет. Сердце сильно бьется, но шестое чувство подсказывает, что опасности нет.
Я неслышно встала с кровати и на цыпочках подошла к порогу. Я немного опасалась этого тоннеля, поэтому вместо того чтобы распахнуть дверь, я опустилась на колени. Но в замочную скважину я увидела на сад, а… кухню.
Что за scheisse?
Я оглянулась, потрогала половицы рукой. Да, это определенно моя комната. Я снова повернулась к двери и поглядела в замочную скважину. Кухня. Свет горит, на подоконнике съедобная зелень, на холодильнике магниты. А вот и Томас выходит из кладовой и направляется к плите, и я вскакиваю на ноги и рву на себя дверь, и, Gott sei Dank[26], кричу ему:
– Томас!
Но за дверью не кухня. Ну конечно, все не так просто. И не сад. Я покачиваюсь на цыпочках, едва не падая туда. Дверной проем заполнен мраком. Ни телевизионной «каши», ни прозрачной пленки вытесняющего кадра, лишь плотная, непроглядная бесконечность черной дыры.
Темная материя. Отрицательная энергия. Жестокое разочарование.
Что будет, если я пройду сквозь нее? По другую сторону кухня и Томас, но передо мной мрак. Это скорбь и могилы. Пройдя туда, я наживу проблемы в будущем – я добровольно соглашаюсь попасть в тот день, когда умер Грей.
Но там, где я сейчас, нет ни Томаса, ни Умляута. Игра стоит свеч. Я шагнула прямо во мрак.
Хватая воздух ртом, я вышла в кухне.
Ночь жаркая и душная, головокружительно пахнет жасмином и лимонами, а я обливаюсь пóтом в джемпере Грея. Я здесь. Каким-то неведомым образом я здесь, где бы – и когда бы – это «здесь» ни находилось. Я дома, в безопасности. Прилив закончился.
Томас меня еще не заметил. Инстинкт не дал подбежать к нему и повалить, тиская, на пол: я еще чувствую боль, терзавшую меня, пока я шла через мрак, и подобные эскапады не привели бы ни к чему хорошему.